— Значит, я культурная? — спросила я, стараясь переключить мысли.
— Ты — это ты. И тебе нравится то, что тебе нравится, — ответил он без тени сарказма. — Ты — это ты, и это прекрасный человек, которым стоит быть.
— Ты же меня почти не знаешь.
Он прищёлкнул языком, на секунду пристально глядя на меня. Глаза у него стали чуть темнее.
— Думаю, твой любимый цвет — жёлтый, — предположил он, наблюдая, как удивление расползается по моему лицу. — Но не яркий жёлтый, а золотистый. Цвет подсолнухов. Возможно, это даже твой любимый цветок.
У меня отвисла челюсть.
— Судя по всему, я угадал? — его голос был низким и чуть насмешливым, и от этой самоуверенности у меня скрутило пальцы на ногах.
— Просто повезло, — пробормотала я.
Он улыбнулся так широко, что его глаза заискрились.
— Ладно, а какой твой?
Его фирменная кривая ухмылка тронула губы. Он снова щёлкнул языком.
— Это было бы нечестно, Лимон, — протянул он. — Придётся угадывать.
Затем он оттолкнулся от стойки и вернулся к готовке. И так просто момент напряжения лопнул, как мыльный пузырь, хотя у меня до сих пор слегка кружилась голова от его близости.
Я схватила бутылку розе и налила себе ещё бокал — он мне точно понадобится. Кажется, я ввязалась в нечто, с чем не справлюсь.
Если сейчас ему двадцать шесть, то в моём времени он… тридцать три? Наверное, снимает жильё где-то в Вильямсбурге, если остался в городе, с партнёром и собакой. (Он определённо выглядел как собачник.)
Кольца на пальце не было, но за семь лет многое могло измениться. Очень многое.
Воспоминание о тёте вдруг вспыхнуло в голове. Первое правило — всегда снимай обувь у двери. Второе — никогда не влюбляйся в этой квартире. Ну, за это я точно не переживала.
Он взял с полки сковородку, покрутил её в руке… и чуть не выбил сам себе глаз. Сделав вид, что ничего не произошло, он поставил её на переднюю левую конфорку плиты.
— Я, кстати, не спросил, но ты не против фахитас на ужин? Это рецепт моего друга.
Я театрально всплеснула руками, схватившись за воображаемые жемчуга.
— Что, никакого горохового супа для моих утончённых вкусов?
— К чёрту гороховый суп, — сказал он. А потом, чуть тише, добавил: — Это завтра.
8Романтика в шоколаде
Фахитас был, на удивление, потрясающим.
— Не знаю, радоваться мне, что ты удивлена, или немного обидеться, — пробормотал он, наливая себе еще бокал бурбона (которым, кстати, он тоже приправил стейки во время готовки).
Мы сидели за желтым кухонным столом моей тети и ели, наверное, самые вкусные фахитас в моей жизни. Говядина была нежной — наверняка это был фланк или скир, настолько сочной, что таяла во рту, с легким дымным привкусом бурбона. Приправа была одновременно сладкой и острой, с достаточным количеством молотого чили, чтобы уравновесить кайенский перец. Перец и лук оставались хрустящими и продолжали потрескивать, когда он принес сковороду и поставил ее в центр стола вместе с теплыми тортильями, сметаной, гуакамоле и острым соусом.
Он сказал, что научился готовить их от своего соседа по комнате в той знаменитой кулинарной школе и что это семейный рецепт, так что, даже если мне понравилось, он связан клятвой хранить его в секрете.
— Когда-нибудь я уговорю его открыть ресторан, хотя бы фудтрак, — добавил он с вызовом, ковыряя оставшиеся на тарелке кусочки перца. — И он мне еще спасибо скажет.
— Или пожалеет! — пошутила я. Сделала последний кусочек фахитас, осознала, что больше не влезет ни кусочка, и отодвинула тарелку с тихим стоном. — Ладно, я решила, если ты продолжишь так готовить, можешь оставаться здесь сколько угодно.
Он оторвал кусочек тортильи, подцепил перец с мясом и съел.
— Опасное заявление, Лимон.
— Опасное или гениальное? Я всегда мечтала о личном поваре, как у кинозвезд. Интересно, каково это — просто… получать готовые блюда. — Я сделала вид, что подзываю невидимого официанта. — Будьте добры, эскарго у водопада, на террасе у бассейна.
Он фыркнул от смеха.
— Смешно, но я знаю одну такую в Лос-Анджелесе. Она это ненавидит, но платят хорошо, так что остается. Я бы не смог. Все заказывают одно и то же — низкоуглеводное, низкокалорийное, кето, детокс, вегетарианское, что угодно, но без души. Совсем неинтересно.
— Ну да, а работать в ресторане, где приходится готовить одно и то же каждый день, — это, конечно, верх творчества?
Он закатил глаза.
— «Одно и то же каждый день», — передразнил он, скрестив пальцы в воздухе. Потом придвинул стул ближе, и его глаза загорелись, как штормовое небо перед бурей. В них легко было утонуть. Я почти почувствовала, что могу.
— Лимон, во-первых, меню сезонное. А во-вторых, практика — залог мастерства. Как еще ты узнаешь, как приготовить идеальное блюдо?
Меня это зацепило. Что же за еда могла так его вдохновлять? Я наклонилась ближе к столу.
— А что делает его идеальным?
— Представь, — начал он, и его голос был мягким и сладким, как ириска. — Мне восемь лет, и я впервые еду в Нью-Йорк с мамой, сестрой и дедом. Пока мама водила сестру по своим любимым местам, я пошел с дедом в маленький ресторан в Сохо. Он был так рад. Всю жизнь работал на джинсовой фабрике, но всегда мечтал быть поваром. Он зачитывался кулинарными журналами, готовил для друзей, семьи — на дни рождения, праздники, вечеринки, просто по пятницам, при любом удобном случае. И сколько я себя помню, он всегда хотел попасть в этот ресторан. Я тогда не знал, что это заведение мирового класса, с мишленовскими звездами на стене. Я просто знал, что дед обожал шефа там — Альбера Готье, гения кулинарного искусства. Мне было все равно, я был ребенком и просто хотел поесть, но дед был счастлив. Он заказал какой-то стейк тартар, — его губы тронула мягкая, ностальгическая улыбка, осветившая его взгляд, — а я взял pommes frites. И моя жизнь изменилась.
— Pommes… что?
— Картошка фри, Лимон. Это была обычная картошка фри.
Я уставилась на него.
— Твоя жизнь изменилась из-за картошки фри?
Он рассмеялся — ярко, звонко, искренне, и сказал, к моему удивлению:
— Чаще всего нас меняют вещи, которых мы меньше всего ожидаем.
На секунду у меня сжалось сердце, потому что это было прямо в духе моей тети. Одна из тех жутких фраз, которые обычно пишут на открытках.
— В любом случае, — продолжил он, откидываясь в кресле, — у деда так и не вышло открыть свой ресторан, но он любил готовить и передал эту любовь мне.
Он говорил легко, но не смотрел на меня.
— У него в прошлом году диагностировали деменцию. Странно видеть, как человек, на которого ты всегда равнялся, этот несокрушимый, энергичный мужчина… медленно становится все меньше и меньше. Не в размерах, а просто… ну, да.
Я вспомнила последние месяцы с тетей. Как она тоже становилась меньше и меньше, словно мир вдруг стал для нее слишком большим. Я сглотнула ком в горле, сжала пальцы в кулаки под столом, пытаясь сдержаться, хотя, казалось, ему было нужно объятие.
— Мне жаль.
— Что? — удивился он, затем быстро натянул на лицо беззаботную улыбку. — Нет, нет, все в порядке. Ты спросила, что делает еду идеальной. Вот это.
Он махнул рукой на наши почти пустые тарелки.
— Еда — это искусство. Идеальное блюдо — это не просто то, что ты ешь, а то, чем ты наслаждаешься. В кругу друзей, семьи, даже незнакомцев. Это опыт. Ты пробуешь, чувствуешь, переживаешь историю, рассказанную через сочетание вкусов, которые раскрываются у тебя на языке… Это магия. Это романтика.
— Романтика? Серьезно?
— Абсолютно, — ответил он почти благоговейно. — Ты же знаешь, о чем я. Чизкейк, о котором ты мечтаешь еще несколько часов спустя. Мягкий свет свечей, тарелка с сыром и хороший бокал вина. Опьяняющая насыщенность густого рагу. Воздушные обещания золотистой булки бриошь.
Страсть в его голосе была заразительна. Я с трудом сдержала улыбку, пока он рисовал для меня эту картину словами, жестикулируя в воздухе, увлекаясь все больше и больше. Его радость заставила мое сердце сжаться — не от грусти, а от какого-то странного, незнакомого мне прежде чувства. Тоски по тому, чего я никогда не испытывала.
— Лимонный пирог, от которого сводит зубы от удовольствия. Или кусочек шоколада в конце вечера — мягкий и простой.
Он резко встал из-за стола, открыл холодильник, что-то достал и бросил мне.
Я поймала. Завернутый в фольгу шоколад.
— Романтика, Лимон, — сказал он. — Понимаешь?
Я повертела шоколад в пальцах. Нет, подумала я, глядя на этого странного рыжеволосого парня в растянутой футболке и потертых джинсах, с татуировками веточек кинзы и других трав на руке. Но, возможно, мне бы хотелось понять.
И это была опасная мысль.
У меня тоже были запоминающиеся приемы пищи, но я бы не назвала ни один из них романтическим — по крайней мере, не в том смысле, о котором говорил он. Бег по аэропорту с бургером в одной руке и посадочным талоном в другой. Поздние ужины под навесами во время дождя, потому что внутри не было мест. Пряные крендели, купленные у уличных торговцев. Круассаны из безымянных пекарен. Вчерашний обед в «Оливковой ветви» с вином, которое оказалось слишком терпким.
— Видимо, я просто никогда не ела идеального блюда, — наконец сказала я, кладя шоколад на край стола. — Мне всегда казалось, что я не на своем месте в таких вот заведениях, о которых ты, наверное, говоришь. Постоянно боюсь выбрать не ту ложку, заказать не то блюдо или… не знаю. Неправильно подобрать вино к мясу.
Он покачал головой.
— Я не об этом. Ресторан не обязательно должен быть дорогим, с тарелками, на которых больше соусов, чем самой еды…
— Чего?
— Вот именно. Это неважно. Вкусную еду можно найти и в семейных заведениях, и в мишленовских ресторанах.
— И в первом случае требуется меньше утягивающего белья. Или, вот идея — можно просто остаться дома и съесть бутерброд с арахисовой пастой и джемом.