Мне удалось занять место в вагоне, и я устроилась поудобнее, стараясь не обращать внимания на людей, прижатых ко мне со всех сторон. Вот почему я всегда задерживалась на работе — чтобы не попадать в час пик и не терпеть толпу. Игнорируя туриста, который бесцеремонно развалился справа, я достала телефон и открыла статью, которую Дрю прислала мне ещё полтора месяца назад.
«Хорошая еда» Джеймс Эштон
Статья была прекрасной — о том, что существует искусство еды, а существует искусство её подачи. Голос автора был живым, остроумным, словно приятель, который делится с тобой секретом за бокалом коктейля, названного в честь давно умершего поэта.
Сначала я невольно улыбнулась — теперь было понятно, почему Дрю так любит его стиль. Он был заразительным, его энтузиазм захватывал. Из этого можно было многое сделать, особенно если сам шеф был таким же харизматичным, как его текст. Возможности…
Но на середине статьи по спине вдруг пополз странный холодок.
Эти слова казались знакомыми, словно тёплое пальто, невесть откуда наброшенное мне на плечи. Они складывались в серые, чуть выцветшие глаза, в каштановые волосы, в кривую улыбку, и вот я уже снова в квартире тёти, напротив Айвана, за тем самым жёлтым кухонным столом, слушаю его тёплый, уверенный голос:
«Дело редко бывает в самой еде — куда важнее, с кем мы её делим. Бабушкин рецепт спагетти, передававшийся из поколения в поколение. Запах пельменей, застрявший в свитере, который ты не стирала годами. Картонная коробка с пиццей на жёлтом столе. Друг, которого больше нет, но который вдруг оживает в привкусе подгоревшего брауни.»
«Любовь — в лимонном пироге.»
Раздался звон, двери открылись на моей станции. Голова шла кругом, когда я вышла вместе с потоком людей, снова пробежавшись глазами по статье, уверенная, что упустила что-то важное. Не может быть…
И тут, наконец, загрузилось фото.
Мужчина на кухне ресторана, в белом кителе, с кожаным ножевым чехлом в руках. Старше, с тонкими морщинками у глаз, но улыбка всё та же — яркая, такая знакомая, что у меня перехватило дыхание. Я застыла, уставившись на глянцевое, блестящее фото человека, которого когда-то знала.
Джеймс Эштон. Нет… Айван.
Кто-то протиснулся мимо меня на эскалаторе, вырывая из оцепенения. Этого не могло быть. Не могло.
Но когда я вышла наружу, он снова был там — на рекламном плакате у автобусной остановки, увешанном граффити. Реклама висела давно. Несколько недель, минимум.
Сердце подступило к горлу. Я быстро свернула за угол, проходя мимо газетного киоска, и тут его лицо снова мелькнуло — на обложке одного из журналов.
«Главная кулинарная звезда Нью-Йорка», — гласил заголовок.
— Да вы издеваетесь, — пробормотала я.
Я была так сосредоточена на том, чтобы идти вперёд, на следующем пункте плана, на движении, чтобы не оступиться…
Я не смотрела по сторонам. Не замечала ничего. Просто шла, опустив голову, с закрытым сердцем, как путник, пробирающийся сквозь ливень.
Но стоило мне хоть на секунду поднять голову и оглянуться…
Он был повсюду.
18Другой Ты
— Он был прямо у меня под носом, — пробормотала я своему новому растению, Хельге, наливая себе бокал вина.
Я сидела на полу перед журнальным столиком в квартире тёти, лихорадочно кликая по каждой ссылке о человеке, который теперь был старше на семь лет, дальше на семь лет, чужим на семь лет — не тем, кто когда-то поцеловал меня над лимонным пирогом.
— Только теперь он так далеко от моей лиги, что я едва его узнаю. Он даже не зовётся Айваном. Теперь он — Джеймс Эштон. Никогда бы не догадалась про Эштона, — добавила я немного мрачно и откинулась на диван, прижимая бутылку вина к груди. Когда я купила Хельгу пару недель назад, мама сказала, что если с ней разговаривать, она будет лучше расти, но сейчас растение выглядело скорее вялым. Наверное, потому что я сваливала на него все свои эмоциональные переживания.
— Зато он добился своего, да? Он справился. И я его нашла…
Это было облегчением — он не умер, не вернулся домой. Он сделал себя, именно так, как говорил, что хочет, и чем больше я прокручивала его жизнь, разложенную по пикселям в Google, тем сильнее мне хотелось увидеть это всё своими глазами.
За последние семь лет он проработал посудомойщиком всего полтора месяца, прежде чем стал помощником повара, где его под своё крыло взял Альбер Готье, обладатель двух звёзд Мишлен. Готье… разве это не тот самый шеф, о котором он рассказывал за ужином? Год спустя он стал су-шефом, его признали восходящей звездой, талантом, за которым стоит следить, а награды сыпались на него, как у кого-то крышки от бутылок. Его карьера росла головокружительными темпами. Один критик восхитился его едой — и внезапно популярность взлетела до небес, а два года назад Альбер Готье ушёл на пенсию и передал ему ресторан, в котором Айван начинал посудомойщиком.
Этот ресторан?
«Оливковая ветвь».
Я вспомнила широкую грудь, в которую врезалась на выходе из дверей.
Я прикусила ноготь, пробегая глазами по статьям и ссылкам, рисующим его биографию в небрежной, но целостной линии…
Теперь, зная, что он больше не Айван, я легко нашла его в списке выпускников Кулинарного Института — как одного из выдающихся шефов. Благодаря успеху «Оливковой ветви» он добился признания в кулинарном мире. Джеймс появлялся в Chef's Table и на кулинарных шоу Food Network, часто участвовал в программах о гастротуризме. А теперь он открывал собственный ресторан в конце лета, и я была уверена, что это совпадёт с его книжным проектом. Название ресторана пока не объявили, но, возможно, оно будет связано с его дедом? Pommes Frites?
Я невольно улыбнулась от этой мысли.
Как ни странно, с возрастом он стал ещё привлекательнее, словно выдержанный бурбон. В видео, которые я нашла в сети, он был харизматичным, уверенным. Если Дрю удастся заполучить его, ему почти не потребуется медиатренинг — а значит, и мне будет проще.
Я подумала о том милом парне с кривоватой улыбкой, который так любил дедушкины лимонные пироги — никогда не одинаковые, но всегда особенные. И решила: да, это хорошо. Всё в порядке.
Допив вино, я открыла его книжное предложение и принялась за план. Я умела строить планы, хорошо делала свою работу, знала, как добиться нужного результата. Это было единственное, в чём я чувствовала себя уверенно, единственное, за что можно было спрятаться…
Особенно от этой ужасной мысли, крутящейся в голове:
Он не помнит меня. Потому что если бы помнил… разве он не попытался бы меня найти?
И я не была уверена, что хочу знать ответ.
И, как назло, на утреннюю встречу я опоздала.
То есть, если быть точной, до десяти утра оставалось ещё пять минут, но по голосам за дверью конференц-зала было понятно, что я окажусь последней. Я быстро пригладила чёрную юбку, подумав, что, возможно, стоило надеть брюки. Что-нибудь, что сделало бы меня умнее, смелее. Может, другую блузку — почему я всегда выбираю жёлтый? По крайней мере, никто не заметил пятно от утреннего кофе на банте.
Сердце стучало глухо и тревожно. С чего это я нервничаю?
Ты делала это сотню раз, напомнила я себе. Ты в этом хороша.
Я закрыла глаза. Глубоко вдохнула.
И с улыбкой открыла дверь.
— Доброе утро, — бодро поприветствовала я. — Простите, я немного…
Опоздала — вот что я собиралась сказать, но слова застряли в горле, когда я вошла в комнату и увидела мужчину, сидящего во главе конференц-стола.
Я репетировала этот момент перед зеркалом с самого утра — выглядеть собранной, приятной, профессиональной (не слишком широко улыбаться, не показывать дёсны — вести себя так, будто жизнь у меня тоже под контролем). Возможно, он бы меня узнал. Возможно, я показалась бы ему знакомой, и тогда он бы улыбнулся своей мальчишеской улыбкой…
К тому моменту, как я добралась до метро, этот сценарий был отточен до мелочей. Я знала, что скажу и как это скажу.
И всё это, в одну секунду, рассыпалось в прах.
Потому что мужчина во главе стола был не тем, кого я помнила.
Каштановые кудри, коротко подстриженные по бокам и длиннее сверху, подчёркивали его резкие черты, чисто выбритая квадратная челюсть придавала лицу строгий вид. Он сбрил бороду, которую я видела на его фото в Instagram, но каким-то образом обрёл способность полностью лишать меня дара речи.
В нём остались черты того Айвана, которого я знала — разбросанные по скулам веснушки, сильный нос, мягкие на вид губы.
Я мгновенно вспомнила, какие они были на ощупь. Как он прикусывал мою кожу, как его руки обхватывали мою талию…
Мой желудок с грохотом провалился в пятки.
Но при этом он так сильно изменился. Вещи, которые я не могла понять, пока не увидела его лично. Семь лет заточили его углы, превратив растянутые футболки в идеально сидящий светло-серый пиджак, облегающий его плечи чётким силуэтом. Vans сменились на строгие оксфорды, тёмные круги под глазами — на изящные морщинки у глаз. Всё в его облике выглядело продуманным. Из нескладного паренька он превратился в кого-то крепкого, подтянутого, гораздо более спортивного, чем тот, с кем я провела тот странный летний уикенд.
Тот, кто целовал меня, со вкусом сладкого лимонного пирога. Кто обещал следовать за мной хоть на Луну и обратно…
Его взгляд встретился с моим. Бледно-серые глаза, острые и ясные, пронзили меня, будто бабочку, приколотую к пробковой доске. Всё тело напряглось до кончиков пальцев.
О нет.
Я влипла. По-крупному.
19Предложение
— Это Клементина Уэст, — представила меня Дрю. — Хотя, кажется, вы уже пересекались на несколько секунд в прошлом месяце?
Прошлом месяце?.. Она что, поняла, кто он? Что это — мой Айван? Нет, я же не рассказывала Фионе или Дрю никаких подробностей о нем, а к тому же он выглядел совсем не так, как тогда, когда я встретила его в квартире тети.