— Черт, — пробормотала Джульетта, остановившись на каком-то фото.
Я опустила карандаш и потянулась, размяв шею.
— Что такое?
Она вздохнула.
— Ничего.
Я все равно заглянула в ее экран.
— Это Роб?
— У него сегодня концерт, — ответила она. Но дело было не в этом. На фото он целовал другую женщину.
— Наверное, просто фанатка, — добавила Джульетта, будто бы пытаясь оправдать его. — Он всегда очень мил со своими поклонниками.
Я посмотрела на нее с возмущением.
— Серьезно?
— …Неважно. Он все загладит, — сказала она, выключая телефон и бросая его в сумку. — Все нормально.
Но это не было нормально. Я повернулась к ней и взяла ее за руки.
— Мы же друзья, верно?
— Надеюсь. Ты видишь мои закрытые истории в Инстаграме, и если мы не друзья, мне срочно нужно пересмотреть список подписчиков.
Я невольно рассмеялась.
— Мы друзья, так что я скажу тебе: к черту Ромео-Роба.
Она моргнула.
— Что?
— К черту Роба, — повторила я. — Ты слишком умная, слишком красивая и слишком успешная, чтобы позволять какому-то гитаристу третьего сорта из никому не известной группы обращаться с тобой, как с расходным материалом. Ты не такая.
— Он вообще-то играет на басу… — пробормотала она.
— Пошел он нахуй! Почему ты снова и снова к нему возвращаешься, если он делает тебя несчастной?
Ее глаза расширились, рот приоткрылся, но она тут же осеклась, покосившись на семью в углу. Родители поспешно закрыли детям уши, явно шокированные моей тирадой. Мне было все равно. Это был мой момент.
— Я понимаю, он горячий. Наверное, это лучший секс в твоей жизни. Но если ты не чувствуешь бабочек в животе каждую секунду, когда ты рядом с ним, если он не делает тебя счастливой, то какого хрена ты тратишь на него свое время? У тебя всего одна жизнь, — сказала я, потому что если я чему-то и научилась в квартире, путешествующей во времени, так это тому, что сколько бы у тебя ни было времени, его всегда оказывается мало. А я хотела начать жить так, чтобы наслаждаться каждым мгновением.
— И если ты проживешь ее правильно, — добавила я, вспоминая, как моя тетя смеялась, когда мы мчались по аэропорту, пытаясь успеть на стыковочный рейс, как раскидывала руки на вершине холма в Эдинбурге, у руин Парфенона, на крышах Санторини, будто пытаясь обнять небо; как всегда долго выбирала, что заказать в кафе; как расспрашивала всех подряд об их историях, вбирала их сказки и гналась за луной.
— Если ты проживешь ее правильно, одного раза будет достаточно.
Джульетта долго молчала, а потом ее лицо скривилось, и по щекам потекли слезы.
— А если я больше никого не встречу?
— А если все-таки встретишь? — спросила я, сжимая ее руки крепче. — Ты заслуживаешь хотя бы попробовать.
Судорожно всхлипнув, она раскинула руки и вцепилась в меня, уткнувшись головой в мое плечо. Я не ожидала такого порыва, поэтому напряглась, но, если она и заметила, то не подала вида, не отпустила, а наоборот, прижалась еще крепче. Я неуклюже обняла ее в ответ и похлопала по спине.
Я не знала, что ей никто никогда не говорил, что она заслуживает большего. Я не знала, что она уже давно подумывала все закончить. Я не знала, насколько она была несчастна. Как сильно страдала. Она сказала, что даже не осознавала этого, пока я не произнесла вслух, что она достойна лучшего.
В животе у меня свернулась холодная, твердая мысль. Когда она наконец отстранилась, утирая слезы, и сказала, что я права, я вдруг подумала о своем крошечном офисном кубике, о картинах с пейзажами, развешанных по всей пробковой доске, и о стопке путеводителей, спрятанных в ящике стола. О том, как каждый вечер возвращаюсь в небольшую квартирку тети, а каждое утро еду в поезде, планируя чужие приключения в Excel, и так всю оставшуюся жизнь.
И я поняла, что тоже несчастна.
Двери комнаты ожидания резко распахнулись, и влетела Дрю, с улыбкой такой широкой и яркой, что ей невозможно было не заразиться. Какой бы ответ у меня ни был, он тут же стерся этим моментом.
— Ну же, ну же! — Дрю схватила нас за запястья, рывком поднимая с кресел и увлекая за собой в коридор. — Вы должны ее увидеть! Просто обязаны! Она потрясающая.
И Пенелопа Грейсон Торрес, появившаяся на свет с весом три килограмма девятьсот грамм, действительно была потрясающей. Даже когда извергла на меня содержимое своего крошечного желудка.
В то утро Понедельника в кабинете Ронды было тепло и тихо. Я вошла и положила письмо на ее стол. В офисе стало слишком спокойно без Дрю и Фионы, но они ушли в декрет на несколько месяцев, а меня к их возвращению уже не будет.
Из колонок Ронды негромко лилась подборка поп-музыки. Она откинулась в кресле, перелистывая страницы переплетенной рукописи, а очки сползли у нее на кончик носа. Увидев письмо, она нахмурилась.
— Что это?
Конец. Начало. Что-то новое.
— Я кое-что поняла за это лето, — начала я, нервно сплетая пальцы, — и это то, что я больше не счастлива. Уже давно, но я не знала почему, пока в моей жизни не появился один старый друг.
Ронда выпрямилась, развернула письмо и начала читать.
— Прости, что так внезапно, — продолжила я, пока она молча изучала мое заявление об увольнении, а ее лицо становилось все серьезнее. — Это стало неожиданностью и для меня. Я не уверена, чего хочу, но, кажется, вот этого — нет. Спасибо тебе за эту возможность. И прости.
Потому что я чувствовала, будто потратила ее время впустую. Семь лет. Семь лет пыталась вписаться в рамки, которые сама для себя нарисовала, стирая по кусочку себя, чтобы соответствовать. Но я никогда не стану той, кто носит строгие костюмы и шпильки. И я больше не хочу этого. Это пугало, но еще и немного волновало.
Я не могла смотреть ей в глаза, когда развернулась, чтобы уйти.
Но Ронда вдруг сказала:
— Я не знала, кем хочу быть, до тех пор, пока мне не исполнилось почти сорок. Приходится примерять много пар обуви, пока найдешь те, в которых удобно идти. И не стоит за это извиняться. Как только я нашла свою, я довольна уже двадцать лет.
— Да вам и пятидесяти не дашь, — заметила я, и она запрокинула голову, смеясь.
— А теперь иди, — махнула она мне моим же письмом, — и развлекайся.
Так я и сделала.
Хотя у меня оставались две недели, чтобы передать дела Джульетте и помочь Ронде запустить процесс поиска нового сотрудника, я сложила все свои вещи в одну коробку — Дрю всегда называла такие вещи «уход в один ящик» — и поняла, что где-то глубоко внутри я всегда знала, что не задержусь здесь надолго. Я не завалила рабочий стол личными вещами. Не развешивала на пробковой доске фотографии семьи и друзей. Даже обои на компьютере не поменяла.
Я просто была здесь.
Но теперь этого было недостаточно.
После того как заявление было подано, работа казалась странной. Мы с Джульеттой обедали в Брайант-парке, сидя прямо на траве, я постепенно передавала ей своих авторов, закрывала последние дела и делилась с Фионой и Дрю свежими сплетнями из офиса.
После пробного открытия «гиацинта» Дрю так и не получила ответа от Джеймса и его агента вплоть до следующего вторника, и даже тогда это было лишь уведомление, что окончательное решение еще не принято, и никто не может сказать, когда именно оно будет. Оказалось, что подготовка к официальному открытию ресторана отнимает слишком много времени.
Я не осмелилась сказать Дрю, что, скорее всего, сама все испортила. Я была уверена, что Джеймс меня ненавидит. Или, по крайней мере, не хочет больше видеть.
Но Дрю была так занята новорожденной дочерью, что, думаю, Джеймс ее сейчас интересовал меньше всего.
А если бы он вдруг захотел меня увидеть, он знал, где я живу.
Вот только, похоже, даже квартира не хотела, чтобы мы снова встретились.
36Туристический сезон
Но хуже всего в уходе с работы было то, что мне предстояло рассказать об этом родителям. Родителям, которые были успешны во всём, за что брались. Родителям, которые никогда ничего не бросали. Родителям, которые привили мне ту же самую трудовую этику.
Родителям, которые настояли на праздновании моего дня рождения в эти выходные, как они делали всегда.
Родителям, с которыми я согласилась, потому что любила их и не хотела разочаровать.
Но всё равно боялась, что разочарую.
— О, милая! — позвала меня мама, махая рукой, чтобы я подошла к столику, за которым они с папой уже сидели, хотя я и так могла бы дойти до него с закрытыми глазами. Они приезжали в город на мои дни рождения каждый год. Заказывали тот же столик в том же ресторане в ту же субботу перед моим днём рождения. И всегда в итоге выбирали одну и ту же еду. Это была традиция, уходящая корнями в глубокое прошлое — уже нечто вроде ритуала.
Мы обедали в милой закусочной на Восемьдесят четвёртой улице под названием Eggverything Café. Мама неизменно заказывала номер два — два блинчика, два яйца всмятку и две подгоревшие сосиски. Не просто прожаренные, а именно подгоревшие. А папа всегда брал яичное совершенство — просто омлет с болгарским перцем, грибами и тремя видами сыра, но без лука, и чашку кофе без кофеина.
Я долго играла в игру, стараясь никогда не заказывать одно и то же дважды, но, спустя почти тридцать лет посещения этого места, такой фокус уже не удавался.
Если моя тётя была человеком, который всегда искал что-то новое, то мои родители довели до совершенства скучную монотонность, повторяя одно и то же снова и снова.
В этом даже был свой шарм. В каком-то смысле.
Подойдя к столику, я попала в медвежьи объятия отца — он встал, обнял меня так, что аж рёбра хрустнули, а его жёсткая борода неприятно уколола кожу. Папа был крупным мужчиной, который обнимал с размахом. Он подхватил меня и закружил, а когда поставил обратно на землю, пол словно поехал у меня под ногами.
— Доченька! — громогласно объявил он. — Как же давно мы не виделись!