— Посмотри на себя! Ты выглядишь такой уставшей, — добавила мама, схватив меня за лицо и чмокнув в щёку. — Тебе нужно больше спать, юная леди.
— Последние недели на работе были… странными, — призналась я, усаживаясь за стол.
— Ну, теперь ты здесь! А в честь дня рождения ты хотя бы ближайшие… — мама глянула на экран умных часов, — четыре часа вообще не будешь думать о работе.
Четыре?
— Не выгляди так воодушевлённо, — с ухмылкой добавил папа, видимо, поймав выражение моего лица. — Ты ведь никогда не приезжаешь нас навестить, так что нам постоянно приходится совершать этот долгий путь в город.
— Да он не такой уж долгий, — возразила я. — Вы живёте на Лонг-Айленде, а не в Мэне.
Мама отмахнулась.
— Всё равно тебе стоит навещать нас почаще.
Официантка нас запомнила, она прекрасно знала, что закажут мама и папа, а затем повернулась ко мне, готовая услышать, что я выберу на этот раз. Но, пробежавшись взглядом по меню, я вдруг осознала, что уже перепробовала в нём всё.
— Давайте тогда вафли с черникой?
Она вскинула брови.
— Вы же брали их в прошлый раз.
— Тогда давайте с тем самым кленовым сиропом из Вермонта, который у вас есть, — добавила я, — и самую большую кружку кофе, которую сможете принести.
Официантка записала заказ и скрылась в кухне.
Мама заполнила паузу светской беседой, пожаловавшись на новую обивку сидений в поезде, на затянувшийся ремонт на их участке шоссе и на то, что ей пришлось сменить врача, который ничего не знает о её лекарствах. Мама была мастером жалоб. Она делала это с большим энтузиазмом и завидным постоянством, а папа за столько лет научился просто кивать и слушать.
Она была полной противоположностью своей сестры. Две стороны одной монеты: одна уставшая от всего нового, другая вечно жаждущая перемен.
А мой желудок тем временем сводило узлом, потому что рано или поздно они спросят о работе.
И вот…
— Ну, — сказал папа, — как там твои книжки?
Слишком рано. Это прозвучало слишком рано.
— Я… эм…
Официантка принесла еду, и мои родители тут же отвлеклись, обсуждая, что, наверное, на кухне сменился повар, потому что яйца у мамы были приготовлены не так, как она помнила. Я ковыряла свои вафли с черникой, которые казались вполне нормальными, особенно с щедрой порцией кленового сиропа из Вермонта.
Они расспросили меня, как дела в квартире, а я спросила папу о его «птичьем кондоминиуме» — конструкции из скворечников, сложенных так, будто это дизайнерский курорт для пернатых. Я предупреждала его, что если он построит это чудо архитектуры, его захватят голуби. Он не верил. Пока, разумеется, не оказался по уши в голубях.
Когда мы доели, мама пошла в туалет, а папа подвинул стул ближе ко мне и незаметно украл последний кусочек моей вафли.
— Ты же знаешь, что мама не всерьез, — сказал он. — Когда говорит, что ты выглядишь усталой.
Я покрутила в пальцах масляный нож и посмотрелась в его отполированную поверхность. Кто угодно сразу бы понял, что мы с родителями одной крови — у меня был тот же красноватый нос, что и у папы, те же мягкие карие глаза, а вот хмурый взгляд достался мне от мамы. От тёти Аналии я, кажется, не унаследовала ничего. Может, поэтому я всегда так старалась быть на неё похожей.
— Я же не выгляжу так уж плохо, да?
— Нет! — быстро ответил он, закалённый годами общения с мамой, которая сама не раз ставила его в такие ловушки. — Конечно, нет. Я же сказал. На самом деле, ты выглядишь счастливой. Довольной. На работе что-то хорошее произошло?
Я склонила голову набок, решая, как ответить. Наверное, сейчас самое время сказать.
— Вообще-то… я уволилась.
Папа уставился на меня с открытым ртом. Поморгав, он выдавил:
— Эм… у тебя есть другое предложение?
— Нет.
— Тогда…
— Да. — Я отвела взгляд. — Я знаю, что это было глупо, но… этим летом я вдруг поняла, что несчастна. Уже давно. И хоть это было не самое разумное решение, когда я отнесла заявление, у меня словно узел в груди развязался. Я почувствовала облегчение.
Я снова посмотрела на него, надеясь, что он поймёт, даже несмотря на то, что сам никогда ничего не бросал.
Он молчал с полминуты. Это мне в нём и нравилось — он был добрым и терпеливым. Полной противоположностью мамы, которая была громкой, резкой и напористой. Именно поэтому я всегда рассказывала о важных вещах сначала папе, чтобы смягчить удар для мамы.
— Думаю, — наконец сказал он, подбирая слова, — что ничто не длится вечно. Ни хорошее, ни плохое. Так что просто найди то, что делает тебя счастливой, и делай это, пока можешь.
Я отложила нож и положила салфетку на тарелку.
— А если не найду?
— Может, и не найдёшь, — ответил он. — А может, и найдёшь. Кто знает, что ждёт впереди, милая.
Он потрепал меня по голове, как в детстве, и подмигнул.
— Только не думай об этом слишком много, ладно? У тебя есть сбережения…
— И я могу продать квартиру тёти, — тихо добавила я.
Его брови взлетели вверх.
— Ты уверена?
Я кивнула. Я думала об этом уже давно.
— Я не хочу жить там вечно. Это слишком… близко к ней. Я устала жить в прошлом.
В буквальном смысле тоже.
Папа пожал плечами и откинулся на спинку стула.
— Ну вот и всё. А если тебе что-то понадобится, мы с мамой всегда рядом…
— Ах! Любимая! — воскликнул он, осознав, что мама стоит прямо за нами и, вероятно, слышала наш разговор. — Как… хаха… как давно ты тут?
Она возвышалась над нами, сверля меня своим острым взглядом. О нет.
— Достаточно долго, — загадочно ответила она.
Мы с папой переглянулись — негласный соглашение о том, что если мама решит кого-то из нас прикопать, второй выкопает тело.
Затем мама села обратно, повернулась ко мне и взяла мое лицо в ладони. Её длинные, аккуратно ухоженные пальцы были накрашены нежно-розовым лаком, в тон цветам на её блузке.
— Ты уволилась с работы, Клементина?
Я замерла, сжатыми между её ладонями щеками едва выдавливая слова:
— Д-да…?
Она прищурилась.
До выхода на пенсию мама была поведенческим терапевтом, и часто использовала свои профессиональные навыки в общении со мной и папой.
А потом вздохнула и отпустила моё лицо.
— Ну! Такой поворот я точно не ожидала.
— Прости…
— Не извиняйся. Я рада, — сказала мама и сжала мою руку своими холодными пальцами. Они напомнили мне руки тёти Аналии. Мы с мамой редко понимали друг друга, и хоть я старалась быть похожей на неё, в итоге я оказалась ближе к её сестре.
— Ты наконец-то делаешь что-то для себя, милая.
Это удивило меня.
— Я… я думала, ты разозлишься.
Родители переглянулись с явным недоумением.
— Разозлиться? — переспросила мама. — С чего бы это?
— Потому что я увольняюсь. Потому что сдаюсь.
Мама крепче сжала мои руки.
— О, дорогая. Ты не сдаёшься. Ты пробуешь что-то новое.
— Но вы с папой всегда находите способ сделать так, чтобы всё работало. Делаете одно и то же снова и снова, даже если становится трудно.
Я моргнула, сдерживая слёзы. Конечно, именно в Eggverything Café у меня начался экзистенциальный кризис — в закусочной, где у официантов на футболках были нарисованы разбитые яйца, а на бейджиках красовались дурацкие каламбуры с яичным уклоном.
— Я чувствую себя неудачницей, потому что не смогла просто пересилить себя.
— Ты не неудачница. Ты одна из самых смелых людей, которых мы знаем.
Папа кивнул.
— Чёрт, ты просто разговорилась с незнакомцем в такси и решила стать книжным публицистом. Это гораздо смелее, чем что-то, на что решался я. Мне понадобилось десять лет, чтобы понять, что я хочу стать архитектором.
Это правда.
Когда я вернулась после того лета за границей, в такси со мной оказался незнакомец, который спросил, какую книгу я читаю. Это был путеводитель, в котором я всё лето рисовала.
Мама добавила:
— Ты будешь счастливее всего в своём собственном приключении. Не в приключении Аналии, не в том, который строится вокруг того, с кем ты встречаешься, не в том, который диктует тебе общество, а на своём.
Потом она хлопнула в ладоши и поманила официантку, чтобы принести нам чек.
— А теперь! Мы почти закончили! Кто хочет взять праздничное мороженое у тележки перед Метрополитен-музеем и прогуляться в парке?
Её глаза блестели от восторга, потому что это был именно тот же самый сценарий, который мы повторяли… ну, вы понимаете.
Я впитала их слова во все уголки своего сердца, а потом последовала за родителями, чтобы купить мороженое в брикетах. Мы шли по парку в этот золотистый субботний день начала августа, делая вид, что не слишком жарко и не слишком солнечно, хотя проходили этим маршрутом тысячу раз.
Но было что-то приятное в том, чтобы сделать это снова — сидеть на тех же скамейках, кормить тех же уток в пруду. Не сказать, что это было одинаково, потому что каждая прогулка всё равно была немного другой. Но это было знакомо.
Как встретить старого друга спустя семь лет.
37Последнее прощание
После того как я попрощалась с родителями на вокзале, я поехала домой. В квартиру моей тёти.
В свою квартиру.
Перемены не всегда были чем-то плохим, как убедила себя моя тётя. Они не всегда были и чем-то хорошим. Они могли быть нейтральными, могли быть просто… нормальными.
Всё менялось, люди менялись.
Я тоже изменилась. Мне можно было. Я хотела. И я изменилась.
Но кое-что оставалось прежним, например, Монро. Каждый раз, когда я подходила к нему, у меня перехватывало дыхание. Он выглядел так, словно мог бы быть главным героем какой-нибудь сказочной серии детских книг о маленькой девочке. Возможно, её звали Клементиной.
В здании всегда был швейцар — пожилой мужчина по имени Эрл, который знал всех жильцов по имени и всегда приветствовал их. В лифте всегда пахло чьим-то забытым обедом, потолочное зеркало всегда запаздывало на долю секунды, прежде чем отразить тебя, а музыка всегда была ужасной.