Я был еще поглощен зрелищем, когда моих ушей достигли знакомые звуки. Надо же – гимн Англии! На половине дороги к летней резиденции расположился оркестр личной охраны. И вот сейчас мимо него проносят паланкин с Далай-ламой, и солдаты личной охраны отдают честь, исполняя английский гимн. Мне в жизни приходилось слышать и лучшее исполнение этой музыки, но никогда она меня еще так не потрясала. Это было, как я узнал позже, подражание европейским обычаям, не совсем верно понятым. Дирижер оркестра личной охраны вместе с несколькими другими офицерами проходил подготовку в английских частях в Индии. Он заметил, что эту мелодию исполняют в торжественных случаях и разучил ее. Насколько я знаю, на музыку был даже написан тибетский текст, но я ни разу не слышал, чтобы его исполняли.
Духовой оркестр вполне успешно, если не считать нескольких фальшивых нот у труб, в чем, наверное, повинна была нехватка кислорода, завершил исполнение гимна и присоединился к хвосту процессии. Теперь волынки заиграли шотландские мелодии. Это был оркестр городской полиции, состоявший из пятисот человек, расположившийся уже совсем вблизи летней резиденции.
В тибетской музыке, которую мне случалось слышать при различных обстоятельствах, бывают только одноголосые фразы, мелодии приятны для нашего уха, веселые и грустные мотивы сменяют друг друга, а ритм часто по нескольку раз меняется в одном произведении.
И вот процессия стала скрываться за широко распахнутыми воротами парка. Там церемония продолжится, а в конце будет официальный обед для всех чиновников.
Люди стали расходиться. Кто-то спешит вернуться к работе, а кто-то пользуется прекрасной погодой и тем, что оказался на природе, и устраивает пикник. Одно из больших ежегодных событий в жизни народа прошло. Люди с удовольствием немного продлевают себе праздник. Жены вельмож и торговцев щеголяют в новых летних шляпах, флиртуют и подолгу обсуждают процессию. Чуть поодаль кочевники складывают свои шатры, потея в овчинных тулупах, – они прибыли в город специально посмотреть на поезд Далай-ламы и теперь снова отправляются в свои холодные родные края, в Чантан.
Как ни один тибетец не хотел бы оказаться в Индии летом, так в теплое время года кочевники неохотно бывают в столице. Ведь город расположен на высоте «всего» 3700 метров, и кочевники, живущие в среднем на тысячу метров выше, совершенно не привычны к местному теплу.
Мы тоже отправились домой, глубоко впечатленные всем увиденным. Вряд ли можно было придумать лучший способ показать расстановку сил в стране, чем тот, что мы лицезрели в этот день. В центре, на вершине властной пирамиды стоят Далай-лама и регент. Влево и вправо от них расходятся симметричные ступени вниз. Во главе процессии были монахи, что ясно указывает на то, какое важное положение они занимают в государстве. Светская знать оказывается только во втором ряду.
В центре всей государственной структуры Тибета находится религия. Паломники преодолевают труднейший путь, кочевники приходят из самых отдаленных частей Чантана, чтобы раз в году лицезреть ослепительное воплощение своей веры, и это подпитывает их, дает им силы жить в суровых малонаселенных местах. Повседневная жизнь народа определяется религией, непрестанно крутятся молитвенные барабаны, верующие шепчут молитвы, молитвенные флаги развеваются над крышами домов и на горных перевалах. Дождь, ветер и вообще все явления природы, одинокие вершины гор, покрытые снегом и льдом, воспринимаются как доказательства вездесущности божеств. Если случается град – значит божества гневаются, если богатый урожай – значит они благосклонны. Вся жизнь народа подчиняется их воле, которую интерпретируют ламы. Люди боязливо стараются распознать предзнаменования, начиная всякое дело, внимательно ищут дурные и хорошие знаки, непрестанно молятся, ублажают божеств и благодарят их. Повсюду горят масляные лампадки – и в богатых домах знати, и в шатрах кочевников. Теплится ли огонек в медной плошке бедняка или в золотом светильнике богача – это горит одна и та же вера. Земное существование тут не представляет безусловной ценности, а смерть не страшит. Люди верят, что родятся заново, и надеются благочестивым поведением заслужить лучшее воплощение в следующей жизни. Церковь в Тибете – высшая инстанция, и даже самого простого монаха очень уважают и при обращении называют кушо́, как знатного человека невысокого ранга. В каждой семье по крайней мере один сын посвящает себя духовной стезе. Таким образом родители выражают почтение церкви и обеспечивают юноше хорошее начало жизненного пути.
Во все годы, проведенные в Тибете, я не встретил ни одного человека, кто бы позволил себе хоть немного усомниться в верности учения Будды. Да, тут существует множество школ, но различаются они лишь внешне. От религиозного рвения, излучаемого этими людьми, никуда не скрыться. Некоторое время прожив в этой стране, я уже не мог даже муху убить без зазрения совести. А в присутствии тибетца я бы уж точно не отважился прихлопнуть какое-нибудь насекомое, только потому что оно мне досаждает. Местные ведут себя в таких случаях поистине трогательно. Если во время пикника на кого-нибудь забирается муравей, его аккуратно снимают и относят подальше. Если муха падает в чай – это уже маленькая катастрофа. Ее изо всех сил стараются спасти: ведь она же может быть новым рождением покойной бабушки! Повсюду люди стараются спасать души и жизни животных. Зимой разбивают лед на замерзших прудах, не давая рыбам и червям погибнуть от мороза. Летом, если пруд угрожает высохнуть, всю живность оттуда стараются спасти. Дети, попрошайки и слуги знати иногда часами стоят в воде, стараясь выловить из мутной жижи все живое. Живность сажают в ведра и консервные банки и переносят в реки, облагораживая таким образом свои души. Иногда спасенную живность носят от дома к дому и продают богатым людям, чтобы они тоже могли поучаствовать в богоугодном деле. Ведь чем больше живых существ спасаешь, тем счастливее становишься. Такое ясное осознание связи со всем живым – действительно очень трогательная черта тибетского народа.
Никогда не забуду случай, произошедший с моим другом монахом-чиновником Вандю-ла. Однажды мы вместе отправились в единственный в Лхасе китайский ресторан и увидели, что по двору там бегает гусь, которому явно в скором времени предстоит оказаться в кастрюле. Вдруг Вандю-ла вытащил крупную банкноту, купил у китайца гуся и отправил слугу с птицей домой. Еще долго этот гусь вперевалку расхаживал по дому моего друга и спокойно дожил до глубокой старости.
Типичным примером трепетного отношения ко всему живому был указ прекратить все строительные работы в стране на время трехлетней медитации Далай-ламы. По всей стране были разосланы гонцы, до последней крестьянской фермы во всех уголках Тибета люди должны были подчиниться этому распоряжению. Ведь при проведении земляных работ при всем желании невозможно предотвратить убийство червей и насекомых. Позже, сам руководя земляными работами, я собственными глазами видел, что работники то и дело бросали инструмент и из каждой лопаты земли выковыривали все живое, чтобы спасти этих существ.
Из такого отношения к жизни логичным образом вытекает то, что в Тибете нет смертной казни. Убийство считается самым отвратительным преступлением, какое только можно себе представить, но убийц только бьют плетьми и заковывают им ноги в колодки. Эти жуткие порки, в общем-то, куда менее гуманны, чем наша смертная казнь, потому что часто люди не выносят такого наказания и умирают в страшных муках – но зато не нарушаются религиозные постулаты. Закованные в колодки преступники либо оканчивают свои дни в государственной тюрьме в Шо, либо направляются под надзор районного губернатора. Один такой пример мы видели собственными глазами. И тогда судьба убийцы не показалась нам такой уж печальной: да, он всю жизнь вынужден ходить в колодках и не получает от государства никакого содержания, но ведь находится достаточно добрых людей, которые по религиозным убеждениям готовы покормить такого человека – опять же, чтобы спасти ему жизнь. Участь тех преступников, которые отбывают наказание в тюрьме, гораздо тяжелее. Им дозволяется покидать это место только в День рождения, просветления и ухода в нирвану Будды, когда они, скованные попарно, могут просить милостыню на Линкоре.
Воровство и другие преступления тоже наказываются публичной поркой. Преступнику на шею вешают дощечку с описанием того, что он совершил, и несколько дней он проводит у некоего подобия позорного столба. Но и туда приходят сердобольные люди с едой и питьем для несчастных.
Когда удается поймать грабителей или разбойников, они предстают перед судом. В качестве наказания за преступления чаще всего им отрубают кисти или стопы. Я пришел в ужас, узнав, как обрабатывают нанесенные таким образом раны: культю опускают в кипящее масло! Но и тяжкое наказание не способно отвратить таких людей от преступлений. Один губернатор рассказывал мне о разбойниках, которые с наглыми жестами сами протягивали руки для отсечения, а через пару недель снова взялись за прежнее. Он тоже удивлялся такой дерзости. Впрочем, надо сказать, что в Лхасе, Священном городе, такие зверские наказания уже давно не практикуются.
За политические преступления в Тибете тоже наказывают очень сурово. До сих пор рассказывают о том, как обошлись с монахами монастыря Тэнгьелин, которые сорок лет назад пытались заключить договор с китайцами. Этот монастырь был стерт с лица земли, а имена монахов-предателей покрыты позором.
Профессиональных судей в Тибете нет. Расследование каждого отдельного случая поручается двум-трем знатным людям. Конечно, такая система приводит к коррупции: только редкие представители аристократии славятся неподкупной справедливостью. Взятки совершенно открыто признаются хорошим источником дохода в феодальной системе, так что даже случается, что право разбирать споры передается тому или иному лицу именно в качестве приработка. Если кто-то считает приговор несправедливым, он может воспользоваться замечательной возможностью: передать свое прошение лично Далай-ламе в паланкин во время одной из праздничных процессий. Такого человека тут же наказывают за нарушение церемониала, но если Далай-лама сочтет, что правда на стороне просителя, то его сразу же помилуют. А в случае если проситель все же окажется не прав, наказание его удваивается, чтобы покарать за дерзость.