цампу с маслом и мочой святых людей и дают эту кашицу пациентам. Более безобидное средство – приложение к больному месту деревянных молитвенных барабанов, смоченных в святой воде. Особенно любимы в качестве амулетов от болезней и других опасностей маленькие глиняные фигурки божеств, которые изготавливают ламы. Но ничто не ценится в качестве целительного средства выше, чем какой-либо предмет, принадлежавший Далай-ламе. Почти все знатные люди с гордостью показывали мне вещи Далай-ламы XIII, аккуратно зашитые в маленькие шелковые мешочки. У Царона, некогда бывшего его фаворитом, хранилось множество предметов, которыми пользовался Божественный Правитель, и я всегда удивлялся тому, что и сам Царон, и его обучавшийся в Индии сын, оба просвещенные и передовые люди, так серьезно относились к этому суеверию.
Вера тибетцев в защитную силу амулета поистине безгранична. С ним они чувствуют себя неуязвимыми и во время путешествий, и во время войны. Когда я иногда позволял себе выразить сомнение в чудесных свойствах амулетов, мне тут же предлагали на практике продемонстрировать, что амулет защищает даже от пуль. На это я однажды прямо спросил, можно ли отрубить хвост бродячему псу, если предварительно повесить на животное амулет. Все уверенно отвечали, что, конечно, нельзя. Впрочем, мое чувство такта и благодарность за гостеприимство удерживали меня от того, чтобы настаивать на своем и провести эксперимент. Я ведь не стремился поколебать ничьи религиозные убеждения.
Многие люди здесь живут, ориентируясь на предсказания и гороскопы. Без скрюченных старушек-предсказательниц по сторонам паломнических путей невозможно представить себе Лхасу. За небольшую плату они предсказывают будущее любому желающему. Ясновидящие спрашивают год рождения, что-то отсчитывают на своих четках – и вопрошающий, успокоенный таинственными словами старухи, отправляется дальше. Совершенным доверием пользуются предсказания лам и реинкарнаций Будды. В Тибете ничего не предпринимают, не осведомившись о своей судьбе. Прежде чем отправиться в паломничество или вступить в новую должность, обязательно узнают, какой день более всего для этого подходит.
Во время нашего пребывания в Лхасе в городе жил очень известный лама, об аудиенции которого следовало просить за месяцы вперед. Он вместе со своими учениками постоянно был в разъездах, чтобы успеть нанести визиты всюду, куда приглашали, и получал так много подарков, что на них безбедно могла жить вся его свита. Его авторитет был настолько высок, что даже мистер Фокс, английский радист, много лет страдавший подагрой, с нетерпением ждал его визита. К сожалению, своей очереди ему дождаться так и не пришлось, потому что пожилой лама умер.
Изначально этот лама был простым монахом. После двадцати лет учения он прошел самые сложные испытания, поступил в один из крупнейших монастырей и несколько лет прожил там отшельником. Он обитал в одном из одиноких скитов, которые разбросаны по всей стране. Монахи поселяются в них, чтобы погрузиться в медитацию, некоторые даже просят своих учеников замуровать их внутри и годами питаются одной цампой и чаем. Этот монах тоже прославился праведной жизнью. Он никогда не ел ничего, что добыто с помощью убийства живых существ, отказывался даже от яиц. Говорили, что ему совершенно не нужен был сон и он никогда не пользовался кроватью. В последнем я сам имел случай убедиться, когда три дня провел вместе с этим человеком. Ему приписывали разные чудеса, – например, утверждалось, что однажды от сияния, исходившего от его руки, загорелись четки. Часть денег, подаренных ему, он пустил на создание самой большой в Лхасе золотой статуи Будды.
Женщина – реинкарнация Будды во всем Тибете была лишь одна. Называли ее Алмазная Веприца.[57] Я часто видел ее во время церемоний и на Паркоре. В те времена это была неприметная девочка примерно шестнадцати лет, которая всегда ходила в монашеском платье и училась в Лхасе. Но она была самой почитаемой женщиной Тибета, и люди просили у нее благословения, где бы она ни появлялась. Позже она стала настоятельницей мужского монастыря у озера Ямдрок.
В Лхасе всегда ходило множество слухов и историй о святых монахинях и ламах, и мне бы очень хотелось исследовать, как они творили свои чудеса. Но не мог же я лишать людей веры, которая делала их счастливыми. При этом никто никогда не предпринимал попыток обратить в буддизм меня или Ауфшнайтера. Мы просто старались следовать местным обычаям, посещали храмы и дарили шелковые шарфы-хадаки, как полагалось по этикету.
Главный оракул страны
Как простые люди в повседневной жизни обращаются за советом и помощью к предсказателям и ламам, так правительство перед принятием важных решений обязательно вопрошает главного оракула страны. Однажды я попросил своего друга Вандю-ла взять меня на такую официальную консультацию, и рано утром мы верхом отправились в монастырь Нэчун.[58] В то время почетную должность исполнял девятнадцатилетний монах. Он происходил из простой семьи, но уже во время испытаний при вступлении в монастырь привлек к себе внимание благодаря своим способностям медиума. Хотя у него пока не было такого богатого опыта, как у его предшественника, который, кроме всего прочего, участвовал в поисках нового Далай-ламы, от него ждали великих свершений. Я много ломал голову над тем, как ему удается быстро впадать в длительный транс в присутствии множества людей – использует ли он просто свои неслыханные способности к концентрации или помогает себе наркотическими или иными средствами?
Чтобы стать оракулом, монах должен быть способен отделять свою душу от тела, чтобы божество, обитающее в храме, могло вселиться в него и вещать его устами. В этот момент медиум становится воплощением божества. Так считают все тибетцы, и Вандю-ла тоже твердо в это верил.
О таких вещах мы с ним беседовали, пока ехали в Нэчун, который расположен в восьми километрах от города. Еще не войдя в храм, мы услышали глухую тревожную музыку. Внутри нас ждало жуткое зрелище. Со всех стен смотрели страшные, ухмыляющиеся рожи и черепа, дышать было тяжело от густого запаха благовоний. Мы вошли как раз в тот момент, когда молодого монаха выводили из его личных покоев в полутемный храм. На груди у него висело круглое металлическое зеркало, слуги надели на него разноцветные шелковые одежды и провели к трону. Потом все отошли на несколько шагов. Кроме глухой, давящей музыки, не слышно ни звука. Медиум начинает погружаться в транс. Я внимательно, не отрывая глаз, наблюдал за этим процессом, стараясь не упустить ни малейшего движения мускулов его лица. Но оно было совершенно бесстрастно, как застывшая маска. И вдруг – будто от удара тока, все тело его напряглось. По залу прокатился вздох: божество вошло в человеческое тело! Медиума охватывает дрожь, бьет его все сильнее, на лбу выступают капли пота. Тут к нему подходят слуги и надевают на него огромный фантастический головной убор. Он настолько тяжел, что поднимают его два человека, и тощее тело монаха оседает под тяжестью этой тиары, еще глубже погружаясь в подушки трона. Неудивительно, что медиумы долго не живут, проносится у меня мысль. Невероятное душевное и физическое напряжение во время сеансов связи с божеством подрывает их силы.
Тело медиума задрожало еще сильнее, тяжело нагруженная голова закачалась из стороны в сторону, глаза широко раскрылись. Лицо опухло и приняло нездоровый красный цвет. Сквозь зубы прорывалось шипение. Внезапно монах вскочил. Слуги бросились помогать ему, но он ускользнул от них и под рыдающие звуки гобоев начал вращаться в странном экстатическом танце. Тишину храма нарушала только музыка, стоны и скрип зубов оракула. Он начал бить в блестящую нагрудную бляху – эти удары заглушали глухие звуки барабанов – и крутиться на одной ноге, не сгибаясь под весом громадной короны, которую прежде едва поднимали двое мужчин. Слуги наполнили его руки ячменными зернами, и медиум стал бросать их в замершую толпу зрителей. Мне стало не по себе: вдруг я, чужак, тут слишком заметен? Вдруг я мешаю вопрошать божество? Ведь этот человек сейчас совершенно непредсказуем. Вскоре, правда, он немного успокоился. Слуги крепко взяли его под руки, и один из членов Кабинета министров подошел к оракулу. Министр накинул на склоненную под тяжестью короны голову медиума шелковый хадак и начал задавать вопросы, тщательно подготовленные кабинетом. Кандидатуры на должность губернатора, поиски высоких реинкарнаций, военные действия и мир – обо всех этих вещах необходимо спрашивать оракула. Часто вопрос приходится повторять по нескольку раз, прежде чем оракул начинает что-то бормотать. Я изо всех сил старался уловить в этом бормотании какие-нибудь членораздельные слова, но это оказалось невозможно. Представитель правительства стоял, почтительно склонив голову, и старался что-то понять, а пожилой монах быстро записывал ответы божества. Старик проделывал подобное уже сотни раз в своей жизни – он служил секретарем и при предыдущем, ныне покойном оракуле. Я никак не мог отделаться от подозрения, что этот секретарь, возможно, и был настоящим оракулом. Ответы, которые он записывал, при всей их расплывчатости, всегда имели какую-то определенную направленность и были достаточно понятны, чтобы снять огромную ответственность с Кабинета министров. В случае если оракул в течение некоторого времени давал негодные ответы, устраивали небольшой процесс и снимали его с должности. Логику этой меры я никак не мог понять: ведь устами медиума говорит божество? Или все-таки нет?
Несмотря на это, должность главного оракула страны считается очень завидной. Ведь он получает титул да ламы,[59] что соответствует третьему рангу знатности, и становится главой монастыря Нэчун, а это дает немалый доход.
Последние вопросы, заданные представителем правительства, остались без ответа. Покинули ли молодого монаха силы, или это божество сердится? Монах