Потрошитель, казалось, знал, что для него лучше, потому что он еще несколько раз громко тявкнул, а затем замолчал. Мэтью проскользнул через лес и по широкой дуге вернулся к каретной дороге, где присел в листве, некоторое время оглядываясь по сторонам.
Он вернулся к полузаброшенной хижине.
Баба Яга наблюдает, — подумал он. — Ждет заблудшего ребенка или бестолкового дурака, и у нее текут слюнки над бурлящим котлом.
Он отмел это нелепое предположение. Пройдя к задней части хижины, Мэтью достал сверток с фонарем, вынул его из упаковки и потратил минуту на то, чтобы разжечь трутницу, поскольку воздух был очень влажным. Затем он поднес маленькое пламя к фитилю фонаря и проверил затвор. Увеличительная линза давала более чем удовлетворительный свет.
Теперь он был готов.
Прежде чем подойти к двери, он подобрал с земли камень хорошего размера, так как вокруг валялось много подходящих вариантов для самодельного молотка. Вооружившись камнем и инструментом, чтобы вытащить гвозди, Мэтью приступил к работе.
Это был шумный труд. В тишине тумана звук камня, ударяющегося о стамеску, для Мэтью был равносилен небольшой войне в разгаре — выстрел за выстрелом из мушкета. Это была настоящая битва — выбить запорную пластину оказалось не так-то просто, потому что гвозди забивались решительной и твердой рукой. Однако постепенно битва была выиграна. Пластина и замок поддались. Оба бойца вместе с эскадроном гвоздей упали на крыльцо к сапогам Мэтью с капитулирующим звоном. Он сунул стамеску за пояс, открыл заслонку фонаря и распахнул дверь. Но, прежде чем он переступил порог, из помещения донесся приторно-сладкий запах, от которого сапоги приросли к полу.
Запах был застарелым, поскольку уже накрепко вплелся во влажную затхлость нутра хижины. И все же он был хорошо различим. Это был запах смерти. Точнее, запах гниения. Мэтью направил свет своего фонаря вниз и увидел на досках темно-коричневые разводы, полосы и огромные пятна того, что могло быть только засохшей кровью. Следы подходили прямо к порогу и обрывались. Ни на ступеньках, ни на крыльце их не было видно.
Но в хижине они были. О чем они свидетельствовали?
Мэтью вошел на нетвердых ногах, водя фонарем из стороны в сторону. Он не увидел тела. В одном углу, похоже, было подобие соломенного тюфяка. Что-то похожее на несколько иссохших яблок и косточек лежало на полу рядом с желтой тарелкой. Единственный стул, маленький круглый столик — все перевернуто вверх тормашками, — вот и вся мебель. Пятен крови на полу было так много, что Мэтью понял: кто бы здесь ни умер, он был почти полностью обескровлен.
Что-то блеснуло на жутких досках в свете фонаря. Мэтью поднял предмет и обнаружил, что это… человеческий зуб.
Сильный луч фонаря высветил еще один. Таким образом Мэтью подобрал целых четыре зуба. На полу также виднелось что-то похожее на мелкие кусочки кожи, покрытые запекшейся кровью. Он понял, что это были кусочки плоти, и именно от них исходил запах смерти.
Здесь произошло чудовищное убийство, в этом не было никаких сомнений. Мэтью подумал, что ему лучше уйти, пока его одежда насквозь не пропиталась запахом разлагающейся плоти, и он не принес его с собой в поместье. Однако свет его фонаря коснулся дальней стены и камина. Мэтью понял, что помимо обугленных дров в очаге сгорело что-то еще.
Он подошел к очагу, наклонился, посветил на золу. Сердце бешено заколотилось в груди, и ему с трудом удавалось держать фонарь ровно. Он понял, что неосознанно сунул найденные зубы в карман. А затем обнаружил кое-что любопытное, растаявшее в очаге.
Это была лужа.
Высохшая лужа.
Лужица множества оттенков — красного, синего, фиолетового, зеленого, оранжевого и других, — смешанных теплом пламени, а затем сплетенных вместе, когда огонь остыл и погас.
Мэтью прикоснулся к луже.
Воск.
У него перехватило дыхание. Мысленно он услышал, как Захария Суэйн говорит, что она хотела стать художницей.
Я заплатил Джонни Такеру, чтобы он привез ей из Бостона упаковку цветных восковых палочек. Не помню, как они называются…
— Карандаши.
Мэтью вздрогнул, потому что не понял, что произнес это слово вслух. Уставившись на остатки коллекции карандашей молодой девушки, он сказал голосом, напряженным от ужаса:
— Цветные карандаши. Вот, как они называются.
Свет выхватил фрагменты бумаги, которые не полностью сгорели в огне, и Мэтью, ошеломленный своей находкой, задался вопросом, не был ли один из них натюрмортом с изображением яблок на желтой тарелке?
Натюрморты. То, что любила рисовать Нора Суэйн. Девочка шестнадцати лет, внезапно уехавшая в Бостон.
Мэтью знал, что, открыв эту дверь, он непременно начнет работу над проблемой Захарии Суэйна, и, если ему предстоит найти останки его дочери, то это было то самое место, куда девушка добралась на своем горестном пути в Бостон.
Но ведь было письмо, написанное подругой Норы, в котором сообщалось, что с девушкой все хорошо! Кто его отправил?
Замок Харриса Тракстона на двери. Харрис Тракстон не хотел, чтобы кто-то нашел то, что спрятано в этой хижине. Харрис Тракстон убил Нору Суэйн сам или только понадежнее запер место преступления? Преступления, которое мог совершить кто-то другой…
Если все так, то… почему?
Это не дом Бабы Яги, — подумал Мэтью, распрямляясь и борясь с накатившим головокружением. — Это не дом русской ведьмы, но заблудший ребенок сюда и правда забрался, и, судя по этой запекшейся крови, то зло, что здесь обитало, разорвало его на части.
Ему нужно было выбраться на свежий воздух. Голова кружилась, и Мэтью опасался, что его вот-вот стошнит на оскверненные доски.
Когда он, пошатываясь, вышел в объятия тумана, ноги почти предали его. Он остановился у подножия крылечной лестницы, дрожа от холода и судорожно хватая ртом морозный воздух. Ему потребовалось много времени, чтобы вернуться к двери, снова закрыть ее, запереть и вернуть гвозди на прежние места. Он не стал забивать их до конца, так как слишком боялся разносящегося повсюду шума.
Двигаясь, словно во сне, Мэтью вернул фонарь в тайник и добавил к свертку трутницу. Когда он вернулся на тропу, ноги снова будто приросли к земле. Он постоял некоторое время, таращась на хижину, как на самое злое существо в мире, а туман касался его своими холодными пальцами.
Хижина не дала ответов, а лишь породила новые вопросы. Вся эта засохшая кровь, разложившаяся плоть, зубы и лужица цветных карандашей…
Но где же труп?
На обратном пути в поместье Мэтью остановился и зашвырнул стамеску далеко в лес. Затем он пошел дальше и по дороге осознал, что его рука то и дело соскальзывает в карман, где он нервно перебирает пальцами зубы мертвой девушки.
Глава 11
К тому времени, как Мэтью добрался до вершины утеса, в голове у него прояснилось, и он принял новое решение: как можно больше разузнать о Норе Суэйн. Он прошел мимо поместья к каретнику. Из трубы поднимался дым. Деревянная лестница с одной стороны строения вела к двери над стойлом, где стояла карета. Мэтью поднялся наверх и воспользовался медным молотком в форме подковы, чтобы сообщить о своем визите.
Вскоре дверь открыл высокий и длинноногий Калеб Клегг с волосами песочного цвета и подстриженной светло-каштановой козлиной бородкой.
— Господин Корбетт! — воскликнул он с некоторым удивлением. — Чем я могу вам помочь?
— Я бы хотел поговорить с вами и вашей женой, если не возражаете.
— Могу я узнать, в чем дело?
— По правде говоря, — немного смутился Мэтью, — это касается текущей ситуации с мистером Форбсом. И, конечно же, его воображаемых бесед с умершей Мэри.
В дверном проеме позади Клегга показалась женщина.
— Впусти его, Калеб. Тепло уходит.
— Конечно. Извините за мою нерешительность, сэр. — Дверь распахнулась шире, и Мэтью очутился в теплой и хорошо обставленной гостиной с недорогими, но симпатичными стульями, диваном, дубовым столом, темно-зеленым ковриком на полу и камином из белого камня, в котором пылал сильной огонь.
— Могу я взять ваш жакет? — спросила Лия Клегг, подходя к нему и становясь рядом со своим мужем.
— Благодарю, но я останусь в нем. — Мэтью отметил, что супруги Клегг почти одного роста. Женщина была худощавой и очень привлекательной. У нее были темно-каштановые волосы, заколотые маленькими металлическими заколками в виде бабочек, их голубой цвет почти совпадал с оттенком ее глаз. На ней было строгое и ненавязчивое платье сиреневого оттенка с белым кружевным воротничком и манжетами. Ее взгляд, устремленный на Мэтью, был теплым и уверенным. Мэтью решил, что она и ее супруг — люди, которым можно доверять. Во всяком случае, он горячо на это надеялся.
— Прошу, сэр, присаживайтесь, — сказал Клегг. — У нас есть чайник чая, если вы не откажетесь от чашки.
— Еще раз благодарю, но нет. — Мэтью сел в кресло поближе к камину и повернулся так, чтобы видеть мужа и жену. Клегг и его жена оставались на местах и выглядели немного встревоженными. — Я здесь не как «господин», — кивнул Мэтью. — Мы с вами почти в одинаковом положении. Я работаю на Тракстонов так же, как и вы. Поэтому, пожалуйста, давайте обойдемся без формальностей.
Казалось, они оба вздохнули с облегчением. Они сели на диван, и Клегг слегка наклонился вперед.
— Что мы можем для вас сделать, сэр? Я имею в виду, чем мы можем помочь?
— Зовите меня просто Мэтью, пожалуйста. У меня к вам вопрос. Когда вы находитесь здесь, а Харрис хочет приехать сюда из Бостона, как он добирается?
— У него есть свой собственный кучер. Этого очень способного джентльмена зовут Эндрю Брайс. Когда Энди здесь, он спит в комнате для гостей.
— И часто ли Харрис совершает поездки с Эндрю? Особенно меня интересует, часто ли он совершал такие поездки до несчастного случая с Мэри?
— Несколько раз. У него была привычка навещать господина Уиттона время от времени. А после… гм… его самоубийства… он продолжал иногда приезжать. — Клегг поерзал на стуле и бросил взгляд на свою жену. Мэтью заметил, что к ним вернулось беспокойство. — Сэр… то есть, Мэтью… не хочу показаться дерзким, но в чем, собственно, дело?