Отправился в Бендер-и Хормуз — в Ормузскую гавань.
Много раз многие кочевые племена набегали на Ормуз. Оттого вот уж почти сто лет, как правитель, мелик Кутб-ад-Дин перенёс торговый город и гавань для судов на остров Джераун, и место зовётся Новым Ормузом. Сюда приходят на своих судах купцы из Индии; привозят пряности и драгоценные камни, жемчуг, ткани шёлковые, слоновые зубы и другие товары. Всё это продаётся ещё другим купцам, а уж те, перепродавая по торговому обычаю, везут по всему свету. В городе большая торговля, и подчинены этому городу многие города и крепости.
Жара превеликая, солнце печёт сильно. Место нездоровое. А если кто из иноземных купцов помирает, и всё, что с ним, все товары, имущество, имот весь — всё отходит правителю.
А есть большая крепость, именуемая Калату. И мелик, правитель Ормуза, укрывается здесь, когда ему угрожает сильный враг. Здесь войско правителя набирается сил. В Калату беспрерывно везут зерно. В этом городе прекрасная пристань, много судов приходят с разными товарами индийскими и торгуют здесь хорошо, потому что из этого города Калату расходятся товары, и в особенности пряности, вовнутрь страны, по многим городам и крепостям. И вывозят, везут из Ормуза и Калату хороших коней. Так много, что и не счесть. И от подобной торговли хороший барыш купцам.
Порою султан керманский требует от мелика ормузского дани; а мелик отказывается, не желает платить дань султану; и тогда султан посылает войска; а мелик садится на суда и уходит в Калату, и без его воли ни одно торговое судно не может войти в залив или выйти. Всё это причиняет султану убытки; он мирится с меликом Ормуза и соглашается на меньшее против того, что сперва требовал. В Калату Ормузский мелик владеет прекрасным дворцом...
Ормуз, Ормуз — большой и славный город у моря. Люди здесь молятся Мухаммаду. Жара сильная, и оттого дома устроены со сквозниками, чтобы ветер дул; откуда дует ветер, туда они и ставят сквозник и пускают ветер в дом; а всё оттого, что жара сильная, невтерпёж.
Старый Ормуз и Ормуз Новый — Гурмыз-град. Караваны сходятся сюда, и сплываются корабли из Индии и Персии, из Багдада и Маската. Здесь добывают жемчуг...
В Новом Ормузе пришлось ждать, дожидаться, покамест соберётся караван судов для хождения по Индийскому океану, по Хундустанской дарье.
Чёрные люди ходят по городу. «Дар-аль-аман» прозвали так город, потому что жемчугу много продают и правитель содержит большое войско и много судов воинских. И мало кто нападает на Ормуз. Оттого Ормуз — «Дар-аль-аман» — «Обитель безопасности».
В караван-сарае устроился славно: для себя всё, что похуже; для коня — всё, что получше. Никогда прежде не видывал столько жемчуга — гурмыжских зёрен — ормузского жемчуга. Но денег пришлось лишь на малое число жемчужин-зерен.
И никогда прежде не знал, что такое прилив в океане, когда сияющая мощная волна хундустанской дарьи прихлынула на берег широко, прекрасно и беспощадно. А после отошла, катясь вспять с шумом, присущим большой воде...
Пала жара. Люди умирали, из них много было купцов из иных земель. Пришлось укрыться в саду с малым каналом, полным воды, и платить за это укрытие особо. Хозяин сада учил:
— Кругом равнины. Надобно ведать, когда поднимется горячий ветер со стороны песков. Этот жаркий ветер убивает людей. Как почуешь слабое ещё дыханье жара в воздухе, омывай лицо и руки водой...
Уже сколько раз Велик день[83] заставал Офонаса на чужбине... Ни хлеба тебе пшеничного, ни мяса. Говорят, от пищи подобной — от пшеничного хлеба и мяса — здесь возможно захворать и даже умереть... Когда в первый раз отведал здешнего вина, думал, помрёт; сильно слабило, потому что гнали его из финиковых плодов, а после много пряностей прибавляли. Но привык, и тело очистилось. И стал даже и крепнуть. А самой здоровой пищей здесь почитались те неё финики да солёная рыба-тунец, а ещё лук. Не развеселишься с такой пищи. Но неожиданно укрепила эта скудная пища тело Офонаса, истощившееся после той хвори прошлой.
Офонас хранил малый складень с пречистыми ликами Богородицы, Спаса и святого Миколы[84]. Одинок Офонас и празднует Святую Пасху — Велик день втайне. Помолился, а уж стали забываться молитвенные слова... Как быть одному на великий праздник? Только память раздразнилась, кажет Офонасу тверскую зиму, многотрудный Великий пост — духовную десятину годовую. От грибов и капусты уж втреснуло. Но вот и весна проглянула. Заутреня. Заблаговестили колокола. Пасха Христова. Разговенье. Куличи да яйца крашены...
Бабьи хлопоты — молоко да тесто. В котелке луковое перье варится. Ондрюша сидит на полу, подаёт Насте белые яйца из лукошка, белые яйца от пёстрой курицы. Настина тонкая рука протягивается, опускает белое яйцо в туманный вар. Выйдут яйца крутые да крепкие, цвета тёмного — в память о крови, пролившейся при распятии Господа нашего Иисуса Христа... «Воистину воскресе!»... Целуют друг друга в уста и дарят яйца... Ондрюша бежит на улку с другими малыми ребятами, будут яйцо о яйцо колотить; чьё треснет, тот и в проигрыше. Настя сыну отобрала самое крепкое на вид яйцо — оно «борцом» зовётся... Будет парнишечке радость, полную шапочку выигранных яиц принесёт, охватив её ладошками, горстями, прижимая к груди...
Бабы настряпали ватрушек, пирогов, начиненных пшённою кашей и яйцами, сдобных пирогов с кашею и маком. Огонь в печи разведён, пол выметен... Свиная голова на стол поставлена, как и на Рождество ставится, в пасти свиной — крашенка-яйцо да прутик берёзовый...
На улицах людно. Пёстрые полы распашных одежд, откидные широкие рукава, шитые кушаки, тафьи плотные на головах... Народ толпится у княжого двора, глядят на боярские наряды, нашитые из камки, алтабаса, аксамита, бархата золотного да объяри... На улицах тверских тесных расцвели цвета: синие, зелёные, малиновые, красные, лиловые, голубые, розовые, белые, пёстрые...
Офонас уже с утра, как воротились из церкви, сменил горничную простую рубаху на чистую льняную косоворотку с шитыми шёлком запястьями. Порты суконные, азям да становой кафтан. Посмотришь — и Офонас чем плох!..
Но отчего же это? Прежде, в Твери, ему тосковалось — всё было кругом знаемое сызмальства. Все кругом знали Офонаса — он был ихой, на том же языке говорил, те же праздники праздновал, принадлежал множеству... А ныне одинок, и тоскуется ему порой об этой его принадлежности множеству... Множество — оно и решит за тебя, и ты пойдёшь за ним, в нём пойдёшь... А ныне Офонас сам за себя решает, ему — воля... И он ведает, что в конце-то концов пропадёт!.. Да хоть воли глотнёт...
А выйдешь в Твери на Велик день, трешневик на голову взденешь... А Настя в шушуне да в душегрее, кика пестра, сорока[85] шёлковая...
Из одиночества — во множество, из множества — да в одиночество... И что есть воля? Человек устремляется к ней. Одни стремятся достигнуть воли через богатство, став во главе множества; а другие стремятся, устремляются бежать из множества прочь, в одиночество своё...
На девятый день после Святой Пасхи, в Радуницу, приходилось отплывать. Скоро подымутся бури. Уж и дожди налетают. Едва Офонас поспевает на последний караван кораблей. Все толкуют о грядущих бурях. Надобно успеть проплыть, пройти на судах до начала времени бурь...
В порту шумят, ведут купеческих коней по мосткам, кричат, приказывают посторониться, полуголые носильщики портовые тащат корзины с товарами... Грузятся на тавы-дабы — корабли индийской земли... Юсуф стоит среди других купцов, переговариваются. И вдруг вспоминает один из них корабль царевича Микаила из Рас-Таннура... Жар кидается в лицо Офонаса, в щёки... Столько всего помнится, вспоминается... Говорят о корабле из Рас-Таннура, хорош корабль... Офонас спрашивает, когда же этот корабль отплыл. Давно это произошло, в прошлом году; и тоже — перед самым началом — започванием — времени бурь морских...
Страшно ступить Офонасу теперь на судно, на коем ему придётся плыть. Впервой придётся плыть на таком плохом судне. Много таких судов погибает в водах Аравийского моря и океана Индийского... Суда эти не железными гвоздями сколочены, а сшиты верёвками из коры индийских ореховых деревьев. Кору эту бьют до тех пор, покамест она не сделается тонкою, подобно конскому волосу, и тогда вьют из неё верёвки и ими сшивают суда. Эти верёвки прочны и не портятся от солёной воды. А у судна всего одна мачта, один парус и одно весло. А ещё деревянными гвоздями скрепляют доски судов.
Вот пошла погрузка, а сверху товары сложенные прикроют колеёй. Сейчас и лошадей поставят, и корма для людей и коней сложат... А само судно сделано из крепкого дерева. Офонас рукою трогает — на еловое похоже... А на палубе покоев боле шести десятков, по одному на каждого купца. А есть и две запасные мачты, которые водружают или опускают, как пожелают. А вот как сделаны суда: стены двойные, одна доска на другой; и так кругом; внутри и снаружи законопачены. А смолою суда не осмолены, а обмазаны такою смесью, которую почитают здесь лучше смолы. А делают эту смесь так: берут негашёной извести да мелко накрошенной конопли, смешивают с древесным маслом. И выходит, будто клей. А смазка эта слипает, как смола. А суда эти велики. И идут на вёслах. А большое весло кормовое. А грузят по многу товаров. А у судов большие есть лодки с якорями, и рыбу морскую ловить возможно...
Купцы толковали о магнитных скалах, кои могут притянуть все железные части корабля. Оттого и железных гвоздей не употребляют. Заодно припоминали и другие морские диковины: один торговец всё говорил о морских женщинах-чудовищах: выплывают из морских волн, совсем нагие, а хвост как будто у рыбины большой. И натягивают тетивы луков и пускают стрелы, убивают всех, кого на палубе завидят...
Пришлось заплатить две золотые монеты хорошего чеканного золота и две монеты — за провоз коня. Ведь из Хундустана везут пряности, ткани, краску индиго, а везут в Хундустан коней. Это все знают. И везут коней с Ормузского пристанища, там их грузят на корабли. Везут верховых коней для путешествий и быстрой езды, везут их из Аравии и Персии. Боевых коней везут из степей Золотой Орды, в бою покрывают их кольчугой. В степи лошадь возможно купить за восемь, а то за десять динаров, и гонят к Ормузу. Иной раз перегоняют табуны по шесть тысяч лошадей, и на каждого купца приходится по сто, а то и двести коней. Говорили, степной конь идёт в Индии за сто динаров, а лучшие кони идут по шестьсот динаров, а то и дороже. Говорили, до тысячи динаров может доходить цена. А в Индии для коней место дурно, мрут. Иной индийский правитель покупает всякий год до тысячи лошадей, да столько же и братья его накупят. А к концу года, глядишь, сотня коней в живых осталась, другие все околели. А конюхов и коновалов сведущих купцы — торговцы конями — стараются не допускать до хундустанских конюшен; выспрашивают, что делаешь, не коновал ли ты; могут и убить...