— Запечалилась нынче душа, запечалилась,
Закрутилась кручиной, заныла, замаялась.
Разложу пред собою бумагу литовскую,
И Луною гляжу на равнинушку плоскую.
И перо отложу, и сижу без движения,
И дремота у глаз начинает каждение.
Натуманит кадилом, а после рассеется,
И опять подо мною дорога расстелется.
Снова я прохожу стороною заморскою,
В Бухаре продаю свою сабельку польскую.
А за шкуру медвежью беру провожатого.
Дружным криком встречаем царя полосатого,
Он рычит и уходит, живот нам даруючи,
За горами остались дремучие русичи.
Мой вожатый рукой пишет в воздухе смуглою,
Говорит чудеса, что земля наша круглая,
Что увижу, дойдя до последнего морюшка,
Как за край горизонта закатится Солнышко.
Не положишь ты в ноги ему челобития,
Края ты не найдёшь и не рай твоя Индия.
Эх, медведь, забирай свою шкуру медвежью!
До свиданья, спасибо, и ну тебя к лешему.
Не затем я летел за три морюшка соколом,
Чтобы крылья сложить где-то возле да около,
Чтоб гореть небылицам, а правдушке теплиться,
За горой, говорит, твоя правда расстелется.
Я спускаюсь в долину, туманом покрытую,
И встречаю корову, цветами увитую.
Слёзы радости падают в жёлтые цветики.
Дай тебя поцелую! Дошёл, долетел-таки!
Здравствуй, Солнышко — Индия! Девушка смуглая,
Улыбаясь, ведёт в свою хатоньку круглую.
Напитала любовью, как светушко небушко.
А наутро дала на прощание хлебушка.
Пропускай меня, смуглая рая привратница,
В дар коня получай, молодая красавица!
В рай войду налегке, как Адам выходил из него,
Скину, смою в реке чешую духа гнилостного.
Не напишешь пером твои кущи обильные.
Посмеялся боярин и посохом бил меня.
Не рассказывай сказки, а правду докладывай,
Про торговлю, про войско, обычаи адовы.
Не чернила, а слёзы ложатся горючие,
Всё белеет листок над горою скрипучею.
Всё летают в глазах попугаи речистые,
Всё стоят на лугах коровёночки чистые.
На дорогу макаки спускаются с веточки
И на руки садятся, как малые деточки.
Слон танцует на празднике, милое чудище!
Кто бы с ним добротою сравнялся хоть чуточку?
Как забыть тебя, рай и врата твои райские,
Что прошёл я насквозь, породнившись со сказкою?
Ты во мне, но вокруг только шкуры ходячие.
Верят саблям, колам, да продаже с придачею.
Не идёт сюда Индия, ох, недоверчива.
Знать, силён этот змей с головой человечьего.
Кто придумал его? Нет в раю этой гадости!
Попугаев рисуйте! И девушек в радости!
Выньте гвозди, мать вашу, у Бога из рученек!
Пусть народ не рыдает, наученный мученик!
Вот охотники тащат убитого мишеньку.
Ох, как больно писать мне про Индию книженьку.
Офонас Микитин ещё лежит мёртвый на лавке, руки его сложены на груди, и монеты — на веках его закрытых глаз. А Степан Василев подкупает смоленских писцов-дьяков. Среди русской колонии в Кафе ходили слухи, будто Офонас вывез тайком из этого далёкого Гундустана самоцветные каменья. Гридя Жук выспрашивал, но Офонас отговаривался, отнекивался. Теперь Степан Василев заплатил не так много денег, чтобы отдали имущество, оставшееся после умершего пахотною болестью Офонаса. Думал Степан Василев, не зашито ли что в одёже. Но нет, ничего не было; ветхая кожаная сума да тряпьё ношеное. Единственной ценностью оказались, быть может, Офонасовы «тетрати» исписанные. Не сыскали, не вычитали в них ничего ценного смоленские; отдали Василеву. А тот привёз в Москву и отдал «тетрати» дьяку князя Ивана, Василию Мамырёву.
Не отыскать никогда могилу Офонаса Микитина. Не сохранились и его «тетрати». Многие руки переписывали его слова по многу раз. Вот Летописный извод; а водяные знаки — бычья голова со змеёй, да ещё перчатка, да ещё кувшинчики с одной ручкой. Вот Троицкий (а ещё зовётся Ермолинским) извод; а водяные знаки — папская тиара-корона, да голова бычья, да голова бычья с крестом, да гербовый щит с гербовыми же лилиями. А вот и Сухановский извод; а водяные знаки — шут с бубенцами, да кувшин двурукий, да гербовый щит с лилией...
Микаил, сын правителя Рас-Таннура, прожил долгую бурную жизнь. Одним из его потомков был Ибн Сауд[154]. Потомки Микаила и до сих пор, и в наши дни, правят королевством Саудовская Аравия.
... малютка-поэт, не конфузясь ни мало, медленно и внятно произнёс, положив обе ручонки в руки Пушкина: Индияди, Индияди, Индия! Индияди, Индияди, Индия! Александр Сергеевич, погладив поэта по голове, поцеловал и сказал: он точно романтик.
Весна долго не открывалась. Последние недели поста стояла ясная, морозная погода. Днём таяло на солнце, а ночью доходило до семи градусов; наст был такой, что на возах ездили без дороги. Пасха была на снегу. Потом вдруг, на второй день Святой, понесло тёплым ветром, надвинулись тучи, и три дня и три ночи лил бурный и тёплый дождь. В четверг ветер затих, и надвинулся густой серый туман, как бы скрывая тайны совершавшихся в природе перемен. В тумане полились воды, затрещали и сдвинулись льдины, быстрее двинулись мутные, вспенившиеся потоки, и на самую Красную Горку, с вечера, разорвался туман, тучи разбежались барашками, прояснело, и открылась настоящая весна. Наутро поднявшееся яркое солнце быстро съело тонкий ледок, подернувший воды, и весь тёплый воздух задрожал от наполнивших его испарений отжившей земли. Зазеленела старая и вылезающая иглами молодая трава, надулись почки калины, смородины и липкой спиртовой берёзы, и на обсыпанной золотым цветом лозине загудела выставленная облетавшаяся пчела. Залились невидимые жаворонки над бархатом зеленей и обледеневшим жнивьём, заплакали чибисы над налившимися бурою неубравшеюся водой низами и болотами, и высоко пролетели с весенним гоготаньем журавли и гуси. Заревела на выгонах облезшая, только местами ещё не перелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим, с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруду весёлые голоса баб с холстами, и застучали по дворам топоры мужиков, налаживающих сохи и бороны. Пришла настоящая весна. Понимаете ли?..
На самом деле мы ничего не знаем об Афанасии Никитине, он не упоминается ни разу в современных ему писаниях. Единственное, что от него осталось, — его текст, позднее названный:
«ХОЖЕНИЕ ЗА ТРИ МОРЯ».
Искренне благодарю Андрея Гаврилина, сочинившего семь песен для моего Офонаса; и также благодарю искренно авторов, живых, и ныне покойных, труды которых помогли мне написать эту книгу. Моя искренняя благодарность: Я. С. Лурье, М. Д. Каган-Тарковской, А. Д. Желтякову, Л. С. Семёнову, И. П. Минаеву, К. Гариной, В. Якубовичу, Р. Терегуловой, К. И. Кунину, Димитру Мантову, Адаму Олеарию, А. М. Ловягину, Г. Зографу, Н. Воронель, И. П. Глушковой, А. Кадыри, Л. Бать, В. Смирновой, А. М. Решетову, А. К. Байбурину, М. А. Родионову, П. И. Погорельскому, Е. И. Васильевой, Рашаду Сабри Рашиду, Р. Р. Рахимову, М. Н. Серебряковой, Де ла Невиллю, С. Цырину, И. Ю. Крачковскому, Д. Баянову, Джованни дель Плано Карпини, Гильому де Рубруку, Марко Поло, М. Б. Горнунгу, Зийа ад-Дину Нахшаби, Руи Гонсалесу де Клавихо, К. Б. Свечину, И. Ф. Бобылеву, Б. М. Гопке, А. Суворовой, Дж. Неру, Салману Рушди, А. Д. Салтыкову, Суруру Раджабу Алибегу, Т. П. Текутьеву, А. В. Кенеману, Е. Ч. Скржинской, М. Н. Тихомирову, Е. В. Анисомову, П. В. Засодимскому, С. Ф. Орешковой, Н. Ф. Колесницкому, Уильяму Джеймсу Мюллеру, Жерару де Нервалю, Кирше Данилову, Этторе Биокка, О. Сенковскому, Джеймсу Морье... И многим, многим другим.
КОНЕЦ
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦАИСТОРИИ ТЕКСТА, ИЗВЕСТНОГО КАК«ХОЖЕНИЕ ЗА ТРИ МОРЯ АФАНАСИЯ НИКИТИНА»
О жизни самого Афанасия Никитина мы фактически ничего не знаем; зато можем проследить судьбу написанного им сочинения, рассказать об исследованиях и интерпретациях «Хожения».
1468-1474 гг. — Уроженец Тверского княжества Афанасий Никитин совершает путешествие, посетив Персию, Индию, африканский берег, Османскую империю.
1475 год — Афанасий Никитин умирает в Смоленске. По всей вероятности, он намеревался вернуться на родину, в Тверское княжество. Записи его, «тетрати», были вывезены в Москву и переданы дьяку Ивана III Василию Мамыреву. Возможно, «тетрати» Афанасия Никитина были увезены из Смоленска московскими купцами: Гридей (Григорием) Жуком и Степаном Васильевым, сыном Дмитриевым. Возможно, Афанасий Никитин встретился с ними в Кафе (Феодосии) и ехал с ними до Смоленска. Возможно также с уверенностью предполагать, что сам Афанасий не предназначал свои записи для Москвы.
Конец XV—начало XVI в. — Летописная версия «Хожения», представленная «Троицким списком».
XVI в. — Список Львовской летописи с разночтениями по Софийской II летописи.
XVII в. — «Список Ундольского».
1817 г. — Н. М. Карамзин упоминает Афанасия Никитина в «Истории государства Российского».
1821 г. — «Хожение за три моря» издано в составе «Софийского временника».
1849 г. — «Хожение» издано в составе «Сказаний русского народа, собранных И, П. Сахаровым».
1853 г. — Издание в составе «Софийских летописей».
1855 г. — О «Хожении» упоминает С. М. Соловьёв в «Истории России с древнейших времён».
1856 г.