Рогожкин описывает удивительные в своей противоречивости реалии Гражданской войны. К примеру, как казаки с офицером обсуждают, стоит ли всем переходить к красным. Мнения разделяются. Офицер решает перейти к красным, а казаки – остаться у белых. Происходит сцена прощания, целуются. Офицер уезжает, казаки имитируют стрельбу, чтобы их не подвергли преследованиям, и возвращаются к белым.
Другой эпизод. В занятую красными станицу вступает казачий полк. Красных мало, силы неравны. Комиссар пугается конницы противника, однако тут же выясняется, что казаки едут сдаваться. Пленный белый штаб-офицер убегает через забор. Красноармейцы обнаруживают брошенные им письма к невесте, обещают их передать по адресу.
Эпизод третий. Целая станица встречает красных колокольным звоном и хлебом-солью, те не знают, как реагировать, тем более что среди красноармейцев есть поляки и венгры, а русские – атеисты. По совету Рогожкина как знатока казачьего быта все снимают шапки и принимают подношение. Гражданская война в мемуарах Рогожкина предстает абсолютно живой, реальной, в том числе сквозь призму таких парадоксальных и поразительных ситуаций.
Установить точное время написания воспоминаний не удалось. По всей видимости, речь идет о 1920-х гг. Воспоминания выявлены нами в коллекции Историко-партийного отдела Оренбургского губкома ВКП(б) из собрания ОГАСПИ. Документы публикуются в соответствии с современными правилами орфографии и пунктуации при сохранении стилистических особенностей (прежде всего, характерного написания мемуаристом отдельных слов).
Документ 1. И. Рогожкин. Гражданская война на дутовском фронте за октябрь – декабрь 1918 г.
И. Рогожкин Гражданская война на дутовском фронте за октябрь – декабрь 1918 г.
Гражданская война на самарском фронте за октябрь, ноябрь,
декабрь 1918 года
Из воспоминания командира 1 сотни 25 Оренб[ургского]
каз[ачьего] пол[ка] И. Рогожкина
1918 год в последних числах сентября состоялся приказ Дутова[1482] казаков Бердской станицы снять с охраны железной Ташкентс[кой] дороги и сформировать из них сотню и отправить на самарский фронт в 25 Оренб[ургский] каз[ачий] полк. Меня вызвал на квартиру в станице Бердской есаул Баев Александр[1483] и сообщил, что казаки собраны, завтра отправка их на самарский фронт, и я назначен командующим сотни, младш[ий] офицер Черемухин Ив. И. подал мне приказ, в котором сказано порядок передачи сотни при торжественной обстановке. Завтра день воскресный, вы должны явиться в церковь в парадной форме, по окончании обедни состоится напу[т]ственный молебен и тут же сдача и принятие сотни, казакам к окончанию обедни приказано построиться напротив церкви в конный строй, я стал есаула Баева просить, не будет ли возможным командиром назначить Черемухина прапорщика, но он ответил, что нельзя распоряжением свыше. Я сообщил ему, вам известно, что подсудный и, вместе с тем, не разделяю религиозные убеждения, при всех желаниях исполнить приказ идти в церковь я не могу, Баев есаул еще ранее спас меня от большой неприятности, со мной был очень мил, сказал мне: То, что Вы мне сказали, если узнает Дутов, вас постигнет та же участь, что произошла с 13 большевиками от партизанского отряда на задах дома Козлова Еф. (бывшего штаба Пугачева), я, видя, что выходу нет, расписался в извещении и ушел. Немедленно вызвал прапорщика Черемухина и отдал ему приказание, чтобы он был завтра в церкви вместо меня и принял сотню после молебна и отдал приказание сотне, чтобы собраться к 2 час. дня на площади для отправки на фронт, и к этому времени я окончу неотложные дела [и] буду там же, вышло все по-хорошему, в 2 часа я выехал на площадь, сотня была уже готова, я поздоровался, поздравил с походом и дал им слово постараться привести их домой на эту площадь целыми и невредимыми.
Нашлись старики недовольные, которые сказали: от этого командира ждать хорошего нечего – в церкви божьей не был, да и на молебне не присутствовал. Посадку производили сотни на № 18 разъезд[е], куда прибыли провожать и родные казаков, а также были старики без определенной цели, видимо, только посудачить. На 18 разъезд прибыл полковник Белов, каковой до сего времени здравствует. Собрал кучу стариков, которые ему поясняют, что командир в церкви не был, напутственное слово сказал неладно, я, проходя мимо их, Белов как нарочно говорит: не нужно их было отправлять на фронт, а на площади из пулемета перестрелять это было бы лучше, что заставило говорить такие слова полковника Белова, не знаю, но думаю, что старики наговорили ему какую-нибудь глупость про меня и про казаков. Вот с таким благословением пошли воевать с большевиками Бердяши. Напомню, этот полковник Белов со спокойной душой подхлестывать других, а сам занялся важной работой пустые вагоны списывать. По приезде на самарский фронт около села Барабановка сгрузился и явился к начальнику группы генералу Корноухову[1484], который назначил меня командир[ом] 1[-й] сотни, состоящей исключительно из казаков Бердской станицы, и зачислил в 25 Орен[бургский] каз[ачий] полк.
В полку я с первого разу заметил порядки плохие, причитающие[ся] жалованье и суточные на довольствие 2 месяца не выдавали. Обмундирование тоже, казаки большинство обтрепаны, довольствие себе и лошадям доставали способом реквизиции и неумеренно, где кто сколько ухватит, вооружение: за исключением моей 1[-й] сотни весь полк вооружен винтовками системы Гра и в большинстве неисправными.
Командир 25 Оренб[ургского] полка был Тургенев[1485] полковник – форменный алкоголик, да и недалекого, видимо, ума, он мне заметил, что я в колесницу сотни вставляю палки, и лучше было бы, если [бы] меня в полку не было, по вывеске был очень представительный[1486], в полку мародерство считалось геройством, казаки привыкли каждый день менять лошадей, отымая у крестьян, и некоторые отсылали домой все, что попадется под руку, крестьяне ранее считали своими казаков, а потом стали ими тяготиться и стали сочувствовать красным и с нетерпением ждали прихода красных, за период моего служения у белых 3хмесяц[ев: ] октябрь, ноябрь, декабрь 1918 год[а] особенного отметить нечего, за исключением полного хаоса. Война с большевиками [среди] фронтовиков-казаков была, в целом, непопулярна, если они там и участвовали, то только принудительно – мобилизованы Дутовым после занятия города Оренбурга, проведена сильная реакция казаков, расстреливали чуть ли не в каждом поселке, страх нагнан был ужасный, никто не мог заикнуться, что воевать не будет с большевиками; мобилизация объявлена как раз в покос, все побросали станы, заимку, работы, косы и косилки и скотину[;] скакали наперегонку являться в свои станицы, но многие по приезде тут же расстреливались, я за время трех месяцев на фронте два раза предавался полевому суду. Причина была ранее описана. Был в наступлении несколько раз, и всегда наступление по тем или другим обстоятельствам не состоялось, в большинстве из-за того, что ночью теряли направление на заранее выработанную диспозицию, позже стали заранее брать (язык) проводников из местных жителей, которые тоже всегда сбивались. Я замечал, что это искусственно, и очень этому радовался, особенно довольны казаки были, что наступление не состоялось. Тургенева, ком[андира] 25 Оренб[ургского] полк[а], сменил войсковой старшина Иванов П.[1487], человек трезвый и очень гуманный, но в военном деле был бездарный до бесконечности, он готов в трех осинках целый день плутать, несколько ему раз отдавали приказ наступать, но ни одно наступление не сделал. Он меня просил, чтобы я помог, но я, как старый его сослуживец по Германской войне, был с ним более чем откровенен, всегда отказывался, говорил, что это меня не устраивает, Иванова сменили, назначили еще чуднее полковника Калачева[1488], это был человек совсем глупый и ни к чему не способный, после его назначили из гражданского ведомства, видимо, юрист, ранее был в гор. Варшаве управляющ[им] княжеских имений, человек, видимо, ума, но не военный, хотя числился есаулом, сделать он с полком ничего не мог, потому что только где чуть красные появятся, достаточно несколько выстрелов, казаки делают панику. Офицеры, видимо, немало были моего взгляда, а особенно командир 3йсотни 25 пол[ка]. На Рождество я получил отпуск на 6 дней. Сотней вместо меня командовал[и] штаб[с]-капитан Красильц и корнет Кувшинов, казаки мои их никак не слушали, а ночью даже боялись их командиры, если ночью куда поехали казаки, над ними всюду издевались, выкрикивали по ихому[1489] адресу матерные слова, освистывали, передразнивали их фамилии. Как назло, сотня прикрывала казачью батарею, а ком[андир] Московского полка т. Гурский сделал набег, забрал три орудия, казач[ки] разбежались, за это в сотне началось следствие об измене и неисполнении приказаний. Я на Рождество готовил воззвание в четырех экземплярах для казаков, где описывал всю революцию и ее последствия. Учил, как вести агитацию в частях и как должны переходить к красным, кого должны больше всего опасаться, а также просил трудящих[ся] офицеров не запуговаться[1490] сдаваться красным, Дутов на Рождество справлял пиры, был у нас на елке в школе в пос. Бердском, меня не приглашали старые заправилы, я приходил незваный под окно со двора школы и слушал декламацию детей, имея при себе две большие бомбы и заряжен[ный] реворвер[1491], велико желание было в упор разрядить реворвер в Дутова и его присных, но жалость к детям взяла верх. Дутов остался цел, мне вся обстановка благоприятствовала для безопасного выполнения. Конвой был большинство снаружи у парадных и внутри помещ[ения], а со двора стояли только кони конвоя, я казака заранее расспросил, какая лошадь лучше и сильнее всех бегает, мне казак показал, я полюбовался, подтянул подпруги, приготовил повод на легкий узел, осмотрел ворота, подошел опять к окну. Дутов стоит от меня в двух шагах, несколько раз намеревался разрядить в Дутова [револьвер], но радостные лица детей и радостный лепет стишков детских голосков спас его и многих других.