[1572] по приказанию начальника штаба оставленный в Ростове для заботы обо мне, принял меры, чтобы в больнице дезинфекцией не испортили моих вещей: за малую мзду служитель продезинфицировал чемодан-погребец с котелком, посудою, столовым прибором и прочими вещами, на которых не поселится и самая голодная вошь, и спас от разрушительной дезинфекции чемодан с носильными вещами, где только и могли быть насекомые.
По моем выходе из больницы мы стали бедствовать. Из дому мы не взяли с собою денег – семье они были нужнее. Нажитый на продаже «нашего» пароконного выезда капитал погиб на неудачной спекуляции: едучи на Кавказ, в землю, охваченною эпидемией сыпного тифа, Миша купил большую банку камфары – на этом товаре можно было спекульнуть, потому что мешочек с камфарой, носимый на груди, отгонял от человека вшей (так уверяли все); но на пароходе Миша обнаружил на себе вошь – она безмятежно сидела на его груди на мешочке с камфарой; в негодовании Миша швырнул банку в море. Итак, мы жили на наше офицерское жалованье (я получал жалованья 800 рублей, на дороговизну 600 рублей и как семейный 400 рублей, а Миша 1200 рублей в общей сложности), между тем обед в ростовском ресторане стоил рублей 50.
К счастью, офицеры могли обедать в столовых Общества «Синий Крест», где дамы и девушки, лично трудясь, кормили нас за 3 рубля (обед). Однако и на это у нас не стало денег (пред моим заболеванием мы потратились на необходимые покупки), и мы последние два дня прожили от коммерции: мы покупали несколько горшочков кислого молока в молочной, где за посуду брали залог по полтиннику за штуку, а сдавали горшочки в другую молочную, где за горшочек давали рубль; эта «добавочная стоимость» давала нам возможность пообедать и купить хлеба к кислому молоку.
30-го мая[1573] мы с Мишей прибыли на ст[анцию] Иловайская, где стоял штаб. Дивизия очищала от красных Каменноугольный район.
Тут я впервые непосредственно вошел в тактику Гражданской войны (в Одессе, кроме одного дня боя за обладание Одессой, я занимался оператикой, будучи в армейском штабе). Тактика эта была своеобразна уже тем, что враг появлялся со всех сторон – не было, как в нормальной «правильной» войне линии фронта и полосы благополучного тыла позади этой линии. Красные банды и большие отряды появлялись со всех румбов света, и полки наши целиком, или побатальонно, или даже поротно кидались навстречу им то на запад, то на север, то на юг, а случалось и на восток. Штаб был в постоянной боевой готовности, и его комендантская (почти сплошь из офицеров) рота обеспечивала нашу безопасность, будучи в твердых руках коменданта штаба первопоходника-артиллериста капитана Ползикова[1574][1575]. К счастью, в то время «техника» такой войны не была еще изучена, как это было во время 2-й Всемирной войны, когда партизанские отряды уничтожали железнодорожную сеть. И мы, и красные дрались войско против войска, почти не прибегая к разрушению сооружений на землях, которые переходили из рук в руки: рельсы, мосты, водокачки, станции были нужны обеим сторонам для переброски отрядов поездами даже на малые (так сказать, тактические) расстояния. Пользуясь чрезвычайно густой сетью железных дорог в Донецком районе, мы производили железнодорожные десанты на большом радиусе, имея центром станцию Иловайская, где стоял штаб дивизии.
Дивизия дралась отлично и нанесла столько ударов красному врагу в боях с 20-го мая по 4-е июня[1576], что район был почти очищен от противника, и охрана его могла быть доверена менее крупному войсковому соединению – нас же направили к Царицыну.
5-го июня[1577] дивизия начала погрузку в поезда. Я был направлен в штаб Кавказской армии (генерала Врангеля[1578]) для получения приказаний для дивизии и для отдачи распоряжений первым эшелонам, шедшим впереди штаба дивизии. Но в Ростове я получил от заведующего передвижением войск совет не ждать пассажирского поезда – они редко ходили на линиях Батайск – Торговая и Батайск – Тихорецкая – Торговая, но ехать с головным эшелоном нашей дивизии: это будет быстрейшим способом добраться до станции Котельниковская, подле которой стоял штаб генерала Врангеля. Я был принужден послушаться этого совета и водрузиться в вагон полковника Залесского, ехавшего в голове своего полка.
Когда мы остановились на ст[анции] Котельниковская, я попросил командира полка не разрешать нашему поезду отойти, пока я не возвращусь – я пошел в штаб генерала барона Врангеля. Там я получил приказания для дивизии и топографические карты. Когда я пришел на вокзал, то увидал, что поезд уже вышел за семафор. В уверенности, что меня хватятся и остановят поезд, я побежал ему вдогонку, благо он шел на подъем очень медленно. Я скакал по шпалам версты две, упорствуя в своей уверенности, и наконец увидал, что поезд остановился: когда подали обед, командир полка заметил, что моя тарелка стоит без хозяина, и обнаружил, что меня нет в поезде. Машинисту был дан сигнал остановиться. Я добежал «едва дыша»: тяжелый пакет карт и неудобство прыжков по шпалам сделали бег утомительным и для моего спортивного сердца.
Дивизия сосредоточилась к 11-му июня[1579] у ст[анции] Шутово. А я был послан в Сарепту, где стоял штаб генерала Улагая[1580], командира конного корпуса и начальника Царицынской группы войск. Поехал я поездом, который вез в цистернах питьевую воду для станций Абганерово и Тингута, где были взорваны водонапорные башни. Дальше Тингуты железнодорожного сообщения не было, а комендант станции не мог мне предоставить ни коня, ни повозки. Я по телефону доложил о моем безвыходном положении начальнику штаба корпуса, и тот мне сказал: «Ночью с Тингуты к нам пойдет паровоз, пробуя крепость восстановленных мостов; на нем вы можете поехать».
Паровоз шел с потушенными огнями, чтобы противнику не стало известно, что рельсовый путь восстановлен, и перед каждым мостиком машинист замедлял ход, шепча: «Дай, Боже, штоб пронесло». Не провалившись на мостах, прибыли мы под Сарепту, где меня, голодного, накормили и снабдили всеми потребными распоряжениями. Тем же манером, но уже не тормозя на мостах, поехали мы обратно.
Дивизия двинулась 12 июня[1581] от Шутово к Царицыну. Не имея опыта в вождении войск через пустыню, я допустил большую ошибку при составлении приказа для марша. Два полка пошли на хутора Водяные; третьему полку, артиллерии и штабу я наметил для ночлега место на карте, отмеченное надписью: «Зимовье калмыков Шаретова рода». Но в пути меня взяло сомнение, есть ли там вода, и я попросил капитана Капнина послать казачий разъезд на разведку. Казаки возвратились с докладом, что все колодцы взорваны и засыпаны. Колонна наша уже изнемогала от жажды: хотя в Шутово было приказано, кроме фляжек, набрать воды в бочки, в котлы и всевозможные сосуды, но уже на втором часу похода люди выпили всю воду. Жара стояла немилосердная. В этой пустыне не было ни птиц, ни животных – валявшиеся вдоль дороги трупы лошадей оставались нетронутыми, и солнце их так высушивало, что гниения не было.
Я доложил начальнику штаба, что на ст[анция] Тингута видел многоводное озеро. Колонна направилась туда. Но у озера стояли обозы казачьего корпуса генерала Улагая; они выставили пулеметы, чтобы не дать нам вычерпать озеро, им необходимое для водопоя. Командуй дивизией генерал Тимановский, мы овладели бы водопоем, но Тимановский расстался с нашей дивизией в Ростове и уехал для вступления в командование Марковской дивизией, а нами командовал полковник Непенин, командир Сводного полка 4-й стрелковой дивизии, вступивший в[о] временное командование дивизией. Это был офицер старого закала, и поэтому он не мог и подумать о применении силы против казаков. Полк и батареи, сделавшие уже 35 верст, пошли к хуторам Водяным, отстоявшим в пятиверстном удалении от ст[анции] Тингута. Штаб остался на ст[анции] Тингута, комендант коей напоил нас водою из вагонов-цистерн.
Приказ для второго перехода (13 июня[1582]) я писал, тщательно расспросивши местных жителей о дорогах и водопоях. На третий день (то есть 14 июня[1583]) мы, дождавшись сумерек, приняли незаметно для красных боевое расположение перед одним из участков внешней царицынской оборонительной линии. Ночью к нам подошли 4 танка. Эти несуразные коробки так громыхали своими гусеницами, что в ночной степной тиши, несомненно, пробудили красных на пространстве многих верст.
Для овладения Царицыном генерал Улагай располагал Кубанской пластунской бригадой (она атаковала, примыкая правым своим флангом к Волге), Терско-Астраханской конной бригадою, своим казачьим конным корпусом и 7-ю пехотной дивизиею, которую он почему-то поставил на левом, открытом фланге.
Удар мы нанесли на рассвете (16 июня[1584]) и без труда, взявши пленных, овладели передовой позицией верстах в 12 от Царицына. Наша дивизия двинулась к городу. Но вдруг слева, со стороны г. Калач, на нас кинулся конный корпус красных. Полковник Непенин, не проявив ни малейшего волнения при виде этой огромной конной массы, приказал шедшему неподалеку артиллерийскому дивизиону нашей бригады открыть огонь. Но батареи уже и сами снимались с передков. Их меткий огонь прямой наводкой (вся прислуга состояла из офицеров) через несколько минут привел в расстройство плотные построения эскадронов и полков, и корпус Буденного[1585]