– около 3-х батальонов и конный дивизион, составленный из полковых команд разведчиков, – и вся она была подчинена артиллеристу (закончил академию Генерального штаба по 2-му разряду) полковнику Сакс[1630]; генерал же Штакельберг командовал небоеспособными ротами бригады (символическими полками) и обозами, а также служил посредником между штабом Полтавского отряда и полковником Сакс, отличным, надо признать, тактиком.
Гвардейская бригада мной раз проявляла высокий боевой порыв, иной же раз не могла решить и легкой боевой задачи – полагаться на нее было очень трудно.
Переяслав, куда шофер нас с генералом сонными едва не доставил, был захвачен молодецким набегом конно-разведческого дивизиона полковника Сакс. Гвардейцы на рассвете неожиданно ворвались в город, овладели пушками, стоявшими на главной площади, и стали из них стрелять по окружающим домам, где спали матросы. Часть матросского полка была порублена здесь же, другая отошла к Днепру и потонула в нем. Говорят, что никто не спасся. Гвардейцам досталось знамя и пушки.
Но это молодецкое дело имело для нас плохие последствия. Предвидя, что сражение за Киев будет тяжелым, генерал Бредов решил сделать у Борисполя трехдневную остановку, чтобы дать войскам хороший отдых, а затем, сделав тридцативерстный переход, вдруг оказаться перед красной позицией, прикрывавшей киевские мосты, – можно было надеяться, что неприятель, успокоенный нашей остановкой у Борисполя, будет застигнут до некоторой степени врасплох. Однако гвардейцы, воодушевленные переяславской победой, решили таким же манером взять и Киев – конный дивизион, без ведома генерала Бредова, кинулся к переправам, был отбит, ввязался в бой; ему на помощь подоспели батальоны полковника Сакс; но их положение у дер. Бровары стало опасным, и полковник попросил подмоги – генералу Бредову пришлось двинуть весь Полтавский отряд в сражение, разыгравшееся не так, как задумал генерал, а как оно развивалось в результате постепенного усиления вражеских войск, прилагавших все усилия, чтобы прикрыть эвакуацию из Киева по Черниговскому шоссе.
Из Киева большевики уходили по Черниговскому шоссе. Чтобы мы его не перерезали (мы уже приблизились к нему вплотную), красное командование бросало против нас каждую войсковую часть, перешедшую из Киева по мосту на восточный берег Днепра; эта войсковая часть под нашим ударом быстро изнемогала, и ее отводили на Чернигов, а на ее место становились новые, свежие полки из Киева. Мы не имели резервов, наши полки были уже измучены боем, а против них каждый день вырастали свежие силы врага.
Трое суток продолжался весьма тяжелый бой. Было много красивых и героических эпизодов – например, лихая конная атака Ингерманландского полка, прикрывавшего с другими эскадронами генерала Барбовича наш правый фланг. Из многих моментов этого сражения мне особенно запомнился один, когда я был очень близок к гибели или же плену – вследствие порчи автомобиля, пошел я без сопровождающих из одной колонны в другую и был вынужден идти в нескольких сотнях шагов от Черниговского шоссе, по которому двигались и обозы, и войсковые части противника. Генерал Бредов не щадил своей жизни, появляясь в самых опасных местах. И он не щадил своих моральных сил, внушая бодрость командирам, сомневавшимся в возможности овладеть Киевом при нашей малочисленности. И мы сломили сопротивление красных. Большевицкому командованию не удалось вывести все свои войска на Чернигов – часть была нами отрезана и ушла на Коростень (за реку Тетерев).
Генерал Бредов приказал идти в Киев. Первою пошла Гвардейская бригада (пока полковник Сакс крепко дрался, силясь взять Бровары, тыл Гвардейской бригады занимался еврейскими погромами в отведенном ему местечке). Она пошла первою, потому что действовала на левом фланге Полтавского отряда у самого берега Днепра, 7-я же пехотная дивизия и прочие части отряда дрались восточнее гвардии, то есть дальше от мостов через Днепр. За гвардией пошла в Киев 7-я дивизия – прикрытие Киева со стороны Чернигова было поручено Ингерманландскому гусарскому полку и сводному отряду из частей, включенных в корпус генерала Бредова.
Обгоняя на автомобиле полки 7-й дивизии и глядя на сотни брошенных большевиками на шоссе автомобилей и повозок, поехали мы в завоеванный нами Киев. Но оказалось, что Киев достался не нам, а галичанам. Об этом нам сообщила не гвардия (она вообще не отличалась исправностью в присылке донесений), а выехавшая навстречу генералу Бредову депутация киевлян во главе с В.В. Шульгиным[1631]. Оказалось следующее: в то время, как мы совершали наш поход на Киев, а затем атакой предкиевских позиций принуждали красное командование перебрасывать навстречу нам свои войска с правого на левый берег Днепра, корпус галицийских сечевиков, подчинявшийся Петлюре[1632], беспрепятственно приближался от Житомира к Киеву. А пока мы дрались в восточных (левобережных) предместьях Киева с последними вышедшими из Киева красными войсками, сечевики без боя вошли в Киев с запада.
Это было сюрпризом для генерала Бредова. Поручик Циммерман, ведший тактическую разведку, не имел никаких средств к выяснению обстановки по ту сторону Днепра (денег на оплату шпионов мы не имели); в последнем бою не было взято пленных, которые могли бы сообщить о приближении сечевиков от Житомира; штаб же генерала Юзефовича и штаб главнокомандующего дал нам не разведывательное, а политически-оперативное указание, как поступать «в случае встречи с петлюровцами».
Мы переехали Цепной мост и подле него увидали гвардейскую роту в развернутом строю и визави ее – роту сечевиков. Сечевики, по-видимому, имели задание – не трогать москалей. Директива генерала Деникина гласила: «…в случае встречи с петлюровцами предлагать им положить оружие, а при отказе – обезоруживать». Генерал Бредов упростил директиву и приказал командиру гвардейской роты обезоружить роту сечевиков. Та без сопротивления положила оружие. А я в это время обезоружил верхового сечевика, державшего чьего-то верхового коня; кони эти достались генералу Бредову, а моим трофеем была шашка (я, выходя из дому в Одессе и предполагая, что в бригаде Тимановского буду зачислен канониром в батарею, не взял с собою шашку, но вооружился лишь карабином).
Деникинская директива казалась мне и Эверту (а может быть, и генералу Бредову) политической ошибкой. Но она отвечала принципу «Единая, неделимая Россия». Весьма строгое применение этого принципа уже создало в 1918 году трения между Добровольческой армией и кавказскими племенами. В Грузии, например, где после февральской революции власть взяли в свои руки грузинские социал-революционеры[1633], не было стремления отделиться от России, но было твердое желание стать федеративной частью России (может быть, у них и не было сильной любви к русским, но у них было сильное опасение, что Турция поглотить Грузию, если та выделится из состава нашей империи). Однако непреклонность генерала Деникина в буквальном толковании слова «неделимая» привела к тому, что Грузия объявила себя независимой, ставши под защиту Англии. В других племенах Кавказа тоже была тенденция к федерализму или автономии. Назначенный для согласования политики этих племен с политикой Екатеринодара генерал Абациев[1634] (прозванный поэтому: «царь царей») был бессилен внушить им деникинское понимание слов «Единая и неделимая Россия». Этот лукавый осетин, дослужившийся до полного генерала из простых туземных всадников, был своим выдвижением обязан тому, что он, будучи всадником, был любимым ординарцем генерала Скобелева. В лукавстве превосходил его только армянин Генерального штаба генерал Баратов[1635], о котором говорили, что он всегда отвечает более чем дипломатично: «Может быть – может быть, а может быть – не может быть». Но Баратов все еще оставался с 1918 года в Персии, где командовал в Великую войну российскими войсками, и поэтому Абациев и получил высокое административно-дипломатическое назначение. И, как я уже сказал, не мог справиться с племенными отталкиваниями от основного принципа Добровольческой армии.
Строгое выполнение этого принципа не встретило никакого затруднения в левобережной Украине, по которой шел на север к Курску генерал Кутепов, а на северо-запад, к Киеву, – генерал Бредов. И на правом берегу Днепра, где медленно продвигался от Екатеринослава на Знаменку и Бобринскую отряд генерала Промтова[1636], утихло украинское повстанчество – банды рассеялись, а население не противилось добровольческой власти. Но иначе обстояло дело дальше на запад, чем ближе ко Львову с епископом Шептицким[1637], злейшим врагом России, и чем ближе к Польше, с первых дней своей возрожденной независимости образовавшей в своем Генеральном штабе особый украинский отдел (там виднейшую роль играл Генерального штаба полковник Змиенко[1638], бывший офицер моей 15-й пехотной дивизии).
Шептицкий и Пилсудский[1639] поддерживали Петлюру, и он (отчасти пропагандой, отчасти террором) держал в своем подчинении Подолию. С этим нельзя было не считаться. Между тем генерал Деникин не мог [не] считаться с тем смятением племенных настроений, которое в 1917 и 18 годах охватило в некоторой степени народные массы и в большей, а местами в огромной степени и общественно-политических деятелей. Об этих настроениях остроумно писал Мятлев[1640]: «Из хохлов создав чудом нацию, / пан Павло[1641] творит федерацию, /Атаман Краснов подпевает в тон: / будет тихий Дон, наш великий Дон, / и журчит Кубань водам Терека: / я республика, как Америка»