Разрушение иллюзий, создававшихся в населении Киевской области во время нашего освободительного похода к Киеву, привело к апатии и к упованию лишь на помощь иностранцев, главных персонажей Версальского мирного конгресса[1699].
Фельетонист Лоло (Мунштейн) писал: «Мы хотим, чтобы Черчилли / сразу нас излечили / Мы с тревогой взираем / в жизни хмурую даль. / О, Черчилли! О, Билли! / Жизнь совсем в ином стиле / О, Черчилли! О, Билли! / О, далекий Версаль!»
Ко мне пришел капитан Гершельман[1700], мой приятель по службе мирного времени, и, заклиная старой дружбой, умолял сказать, пора ли отправить жену в Одессу к родителям. Я дал пифийский ответ: прифронтовая полоса – не место для женщин; если твоя жена нервничает, то немедленно ушли ее из прифронтовой полосы, какою является Киев. Я не мог ответить – пора спасаться. Такой совет, исходивший из оперативного отделения штаба генерала Бредова, вызвал бы массовое бегство киевлян. А если бы стотысячная волна беженцев хлынула на юг, то железные дороги охватил бы паралич, и вследствие этого наша армия потеряла бы маневро-боеспособность и не защитила бы никого, ни даже тех, кого исподволь эвакуировала из Киева. Киевский заведующий передвижением войск Генерального штаба полковник Злобин[1701], не щадя своих сил, вывозил киевлян, сколько позволяли железнодорожные средства.
лись – даже 7-я дивизия не проявила боевого подъема, гвардейская же дивизия – и того меньше. Генерал Драгомиров, будучи в молодости гвардейцем (он начал службу в Семеновском полку, а по завершении академии воспользовался правом переменить род войска и стал кавалеристом), внял настроениям гвардии и развернул бригаду генерала Штакельберга в Сводно-гвардейскую дивизию, несмотря на утверждения генерала Бредова, что это недопустимо вследствие опасной малочисленности офицерского кадра бригады. В результате развертывания боеспособность символических полков понизилась в такой же мере, в какой офицеры повысились в должностях (батальонными командирами стали ротные, ротными – взводные, а взводами командовать было некому)[1702]. Распухли хозяйственные части; появились поезда – базы, составленные из вагонов, наполненных сахаром, кожами, мануфактурой – в этом накоплении проявлялась не только запасливость, но и спекулятивная жадность[1703].
Генерал Драгомиров потом понял свою ошибку и со свойственною ему прямотой высказал свое разочарование в гвардии. В своем прощальном приказе по случаю упразднения Киевской области он поблагодарил войсковые части за героическую боевую работу и затем написал: «Не благодарю полки Сводно-гвардейской дивизии, которые своею малою боеспособностью и своими возмутительными грабежами запятнали свои, кровью предков освященные знамена. Не благодарю 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду… Не благодарю Волчанский партизанский отряд…»[1704]
Генерал Бредов в конце ноября[1705] оттянул к Киеву свои войска, занимавшие Чернигов и стоявшие по Десне от меридиана Нежина до киевских предместий. А затем, по приказу из Екатеринодара, мы покинули город[1706]. Это случилось 3 декабря[1707]. Мы ощущали, что город замер в ужасе, в предчувствии большевицкой расправы за цветы в дни прихода добровольцев, за пожертвования на нужды Добровольческой армии, за «контрреволюционные настроения». Интересно, что чувствовал тот рабочий, который полгода тому назад, по приказу красных, снял со шпиля здания городской думы российский герб и заменил его серпом и молотом – мы его заставили собственноручно заменить коммунистическую эмблему российским гербом; теперь ему не миновать было в третий раз лезть на высокий шпиль, но и не миновать было чекистского наказания за выполнение «белобандитского» приказа.
Мы оставили Киев не под неприятельским давлением, а лишь потому, что продвигавшиеся к Левобережной Украине к югу красные армии угрожали нашему флангу и тылу. По той же причине мы потом оставили линии Канев – Белая Церковь, Черкассы – Умань и Кременчуг – Новоукраинка.
20 июня 1919 г.[1708] генерал Деникин приказал начать поход на Москву. В июне был взят Харьков, в начале сентября – Курск, в сентябре – Орел[1709]. Действовавшая на главном оперативном направлении Корниловская ударная дивизия уже подходила к Мценску в 200 верстах от Белокаменной. И вдруг – откат к югу, безудержное, хотя и героическое отступление. Катастрофа.
Ее предвидели те, кто рассуждал здраво, а не мечтал, как мечтали мы в боевых рядах. Генерал Драгомиров рассказывал мне в Белграде, что в августе 1919 г. он был командирован в Париж и там по делам беседовал с бывшим президентом Соединенных Штатов, г. Хувер[1710], и тот сказал ему, что он восхищается героизмом Добровольческой армии, но он не верит, чтобы она могла победить: народ еще не переболел революцию, а у армии нет достаточно сил для борьбы на огромном фронте и для поддержания порядка на исполинской территории, ею завоеванной.
Совершенно верно: фронт был слишком протяжен, а территория чрезмерно велика. «Вина» лежит на генерале Деникине и на всех генералах, которые помогали ему делать стратегию, а также на тех государственных деятелях, которые ему помогали делать политику. Они были людьми нормы, правил, традиции, в то время как руководство Гражданской войной должно было быть в руках «авантюристов» (применяю это слово в хорошем смысле). Суворов[1711] был «авантюристом» и победил при Нови, при Треббии и т. д., а венский Хохкригсрат[1712] был олицетворением норм, правил. Если бы после смерти генерала Корнилова[1713] командование перешло к генералу Маркову[1714], к полковнику Дроздовскому, если бы во главе Вооруженных сил Юга России стал Кутепов или Врангель, поход на Москву был бы выполнен не в стиле завоевания нами Галиции в 1914 г. или Брусиловского прорыва 1916 года, да в стиле глубокого рейда. Надо было собрать все силы в кулак (Добровольческую армию генерала Май-Маевского, Кавказскую армию генерала Врангеля и Полтавский отряд, и все прочие отряды и дивизии) и ударить мощным, быстрым ударом. Надо было рвать красный фронт на узком пространстве и прорываться к Москве[1715]. Тогда можно было бы овладеть Москвой, а затем подвижными отрядами преследовать Ленина и Троцкого с их приверженцами, преследовать до уничтожения их.
Вместо этого Деникин стал планомерно завоевывать территорию необъятного Юга России. Завоевание территории налагает обязанность управлять этой территорией и поддерживать в ней порядок. Для этого не было сил у генерала Деникина: позади зонтика из фронтовых полков была пустота: лишь некоторые населенные пункты были более или менее прочно занимаемы местными добровольческими гарнизонами. Для управления территориями не хватало и многого иного: финансов, хозяйственного плана, социальной базы и политической программы. Реакционное «Особое совещание» (высший совещательный политический орган при Деникине) во главе с консервативным генералом Драгомировым Абрамом было слишком принципиально, чтобы делать политику в беспринципное время революционного хаоса настроений, вожделений и психопатии. Политика генерала Деникина не могла привлечь народные массы, а поэтому обладание территорией без одновременного обладания душою значительной части населения было непосильной обузой для войска.
Другое дело, если бы войско прорвалось в Москву, изгнало Ленина с его бандой и, находясь в Первопрестольной или в Петрограде (наш прорыв с юга помог бы продвижению противобольшевицких армий с запада, востока и севера), провозгласило бы российское правительство; тогда политика войска вышла бы из своего оцепенения, вызванного деникинским убеждением, что он не вправе разрешать государственные вопросы российского бытия. И пока мы с летучими отрядами угашали[1716] бы по взятии Москвы очаги коммунизма в разных частях страны, новое, нами поставленное правительство спешно созвало бы новое Учредительное собрание, избранное более благоразумно, нежели прежнее, детище безумного 1917 года.
Все эти «если бы…» приходили мне в голову уже в 1919 году и были потом несчетное количество раз повторяемы в мыслях и в речах во время сорока лет нашего эмигрантского сидения «на реках Вавилонских». Но жизнь текла не в согласии с этими «если бы…»; генерал Деникин завоевал Юг России и на этом истощил свои силы: в разгаре похода «на Москву!» некому было продолжать поход. С точки зрения классической стратегии хороший полководец генерал Деникин в ходе операции отверг основное правило: быть сильнее врага в решительный момент в решительном пункте. По мере приближения нашего к Москве сопротивление красных, благодаря феноменальной энергии Троцкого, усиливалось, а наши силы катастрофически уменьшались вследствие растяжки фронта. 20 июня 1919 г.[1717] в день отдачи приказа «на Москву» фронт генерала Деникина имел протяжение в 1000 километров (от Камышина на Волге, через Харьков до Екатеринослава и до устья Днепра). А к 1 октября[1718] дуга фронта равнялась 1700 километрам (от Камышина на Волге через Орел и Киев до Рыбницы