Генерал Промтов, командир корпуса, был отличным артиллеристом; он мог, пожалуй, быть хорошим командиром корпуса в нормальных условиях, хотя и был скорее бюрократом, нежели полководцем; но Гражданская война требовала от командиров некоторого авантюризма. Этого в генерале Промтове не было. Генерал Бредов никак не мог побудить генерала Промтова перевести свой штаб в Николаев – чтобы править лошадьми, надо сидеть позади лошадей, а не на соседней повозке. В конце концов войска II корпуса, сдав 29 января[1727] Херсон и Николаев, приблизились к своему командиру корпуса и управление стало нормальным.
В составе II корпуса были и отличные войска, как, например, 11-я (?) пехотная дивизия генерала Шевченко[1728], но была и казачья конная бригада генерала Склярова[1729]. Не помню сейчас, какая войсковая часть проявила неустойчивость, но преждевременное оставление Одессы было вызвано прорывом фронта II корпуса, который имел 3 естественные оборонительные линии – берег Буга, Тилигульский лиман и Березанский[1730] лиман. Гораздо труднее была задача дивизий, прикрывавших Одессу с севера, – между железными дорогами на Вознесенск и на Слободку не было рубежей, перпендикулярных направлению вражеского наступления, но они все же удержали свои позиции.
Не приходится удивляться тому, что войска, за 60 дней отступившие на 400 верст, понизились в своих боевых качествах. Во время нашей стоянки на ст. Колосовка наблюдалось движение ненормально большого числа одиночных воинов в тыл, в Одессу. В те дни генерал Бредов находился в Одессе, совещаясь с генералом Шиллингом, армией же командовал полковник Штейфон. С решимостью, ему свойственной, он попытался пресечь эту утечку бойцов – на дорогах были поставлены конные заставы, а на станции Колосовка образован военно-полевой суд. Из первого поезда, пришедшего с севера, было высажено человек 20, не имевших документов, оправдывавших их поездку. Полковник Штейфон приказал мне отобрать двух для предания их суду. Я остановил свой выбор на пожилом вахмистре и молодом пьяном офицере. Суд приговорил их к смертной казни. Их повели на расстрел, но в последний момент казнь была отменена. Эта острастка подействовала – число дезертиров уменьшилось (или они избрали дороги, нами не контролируемые).
Подле станции были арестованы два «чобана» (пастуха), гнавших овец в Одессу на продажу. В них заподозрили большевицких агентов, что, возможно, не было ошибкою: при них были найдены огромные суммы денег. Полевой суд счел эту улику и признание арестованных достаточным основанием для смертного приговора. Несчастные были повешены на фонарных столбах на перроне. Такими казнями ничего не достигалось. Если есть аппарат сыска и следствия или если полевой суд осуждает захваченных на месте преступления, то казнь удовлетворяет добронамеренных и устрашает злонамеренных; если казни выполняются в порядке массового террора, то они и истребляют многих из тех, кого власть хочет истребить, и устрашают того, кого власть хочет устрашить; но казнь двух случайно взятых чобанов бессмысленна. Кстати, после казни писаря штаба разделили между собой 200 тысяч рублей, найденных у пастухов; это – тоже маленький штришок к рисунку, изображающему упадок нравов, усиливавшийся по мере приближения конца Гражданской войны.
В Одессе никто не сомневался, что приближается если не конец войны, то конец Одессы. Все, что могло, бежало за границу. Уезжавшие платили огромные деньги за бриллианты и иностранную валюту. В городе острили: у нас остался один лишь Шиллинг, да и тот со Штемпелем[1731] (генерал Штемпель был одесским градоначальником). Каковы были административные способности генерала Шиллинга, главнокомандующего и главноначальствующего в Одесской области, я не знаю, но что он не был полководцем, сужу по тому прискорбному факту, что он из Одессы уехал в Крым, вместо того чтобы разделить участь своих войск. Вызвав к себе генерала Бредова, он ему сказал, что передает ему командование и приказывает отходить на Румынию. На вопрос, пропустит ли нас румынское правительство на свою территорию, он ответил, что Бухарест предуведомлен о нашем намерении интернироваться и что неполучение отказа от румынского правительства надо понимать как его согласие.
Наш поезд перешел из Колосовки на ст. Одесса-малая, а потом на ст. Одесса-главная. Генерал Бредов и полковник Штейфон целые дни проводили в городе, разбираясь в административном наследстве генерала Шиллинга и в эвакуационном хаосе; на мне же лежала вся оперативная работа – армия должна была возможно дольше удерживать подступы к Одессе, чтобы дать время для вывоза морем тысяч и тысяч людей. Но войска генерала Промтова как покатились от Долинской, так и не задержались до самой Одессы. Не завершив эвакуации, генерал Бредов был вынужден отдать приказ об отходе на румынскую границу (в те дни этой границею был Днестр, потому что Румыния присоединила к себе Бессарабию).
Правая колонна – Галицийская армия – должна была от ст[анций] Бирзула и Слободка идти на Рыбницу и перейти границу. Средняя колонна – войска, пришедшие из Киева и прикрывавшие теперь ст[анцию] Раздельная, – идти на Тирасполь в целях перехода границы; во главе этой колонны стал генерал Бредов. Левая колонна – II корпус генерала Промтова – минуя Одессу, должен был[1732] от Куяльницкого лимана идти на Беляевку, где и переправиться через Днестр. Одесский гарнизон и беженцы под командою гвардии полковника Стесселя были направлены на Овидиополь, где замерзший лиман допускал переход по льду на бессарабскую сторону.
Прощание с семьей было на этот раз очень тяжелым – все предчувствовали, что остающиеся не увидятся больше с отходящими. Из семьи жены и моей дома остались лишь старики: генерал Калнин, мой отец и дядя Карл, а при них генеральша и две сестры генерала, моя мать, бабушка и две тетки. Поручик Калнин Михаил и доброволец Калнин Леонид, поручик Ферфолио Артуро (мой дядя) и доброволец Месснер Виктор (мой брат) были со мною – все, кто был способен носить оружие. Милуша тоже следовала со мною.
Когда комендант поезда увидал Милочку в моем купе, он сказал мне, что генерал Бредов запретил брать женщин с собою в поезд нашего штаба. Я ему ответил: «Раз генерал, как я сейчас узнал, заблаговременно отправил свою семью в Болгарию, а о наших семьях не позаботился и даже не сказал нам, что есть возможность послать их за границу, то он не имеет морального права приказывать нам бросить наших жен на произвол судьбы». Не знаю, доложил ли полковник Тарновский мои слова генералу, но жена и дочь полковника, а затем и жены двух-трех офицеров водворились в вагонах, а полковник был на другой день отчислен от должности коменданта штаба.
24-го января 1920 г.[1733] вечером штабной поезд пошел к Тирасполю. Одесса была оставлена 26-го января[1734]. Когда мы прибыли в Тирасполь, то узнали, что железнодорожный мост у города Бендеры был давно взорван. На десятиверстной колее от Тирасполя до моста стояла непрерывная вереница поездов. Генерал Бредов пошел на мост в сопровождении поручика Циммермана для переговоров о пропуске армии через границу. Началась трагедия побежденных.
Первый акт трагедии разыгрался на льду лимана у Овидиополя. Когда голова колонны полковника Стесселя – Одесский кадетский корпус и беженский обоз – дошли до середины лимана, с румынской стороны был открыл пулеметный огонь, погубивший много юношеских и женских жизней[1735]. А в это время с тылу наскочила конная бригада Котовского[1736], бывшего разбойника, и довершила разгром колонны – кого порубила, кого увела в одесский застенок, кого до нитки ограбила.
Генерал Промтов также не был пропущен через Днестр у Беляевки – румыны уверяли его, что пропускным пунктом назначены Бендеры. Пока шли переговоры, бригада Котовского покончила с[о] Стесселем и ударила по II корпусу, поддержанная другими красными войсками. Жалкие остатки дивизии генерала Шевченко, без артиллерии и обозов, и командир корпуса со штабом пришли через 2 дня в Тирасполь. А у нас все продолжались переговоры. Командир румынского корпуса советовал идти к Беляевке, где, как ему было известно, правительство установило пропускной пункт для нашей армии. Относительно же пропуска у Бендер он еще не получил ответа из Бухареста. Нельзя было сомневаться в отрицательном смысле этого ответа – румынские саперы взрывали у Бендер днестровский лед в местах, где берег допускал съезд к реке и подъем на бессарабскую землю.
У нашего поезда томились десятки офицеров в качестве ординарцев, ждавших приказа для перехода реки; их прислали командиры и начальники частей и учреждений, опасавшихся, что штаб позабудет о[б] их существовании. Начальник отдела пограничной стражи престарелый генерал-лейтенант Орлов[1737] каждые полчаса говорил полковнику Штейфону: «Не забудьте, ваше превосходительство, о пограничной страже». Скромный Штейфон, не выдержав, сказал старику: «Вы изволите видеть, что я – полковник. Зачем же Вы меня величаете превосходительством?» «По должности, ваше превосходительство, по должности!»
Наш штаб осаждали штаб- и обер-офицеры, доктора: у того не хватает продовольствия, у иного – патронов, тот не знает, что делать с больными, и все плачутся, что не могут покинуть свой поезд, потому что их части не имеют обоза.
Доклад генералов Промтова и Шевченко об отказе румын дать пропуск у Овидиополя и Беляевки и взрывы на льду у Бендер привели генерала Бредова к решению силою ворваться в Румынию, дойти до Прута и там, защищаясь, ждать, чтобы вмешались англо-французы, обещавшие в Одессе и Екатеринодаре, что румынское правительство примет нашу армию. Был написан приказ, и все зашевелилось, готовясь к форсированному переходу Днестра. Впереди должны были идти обозы с ранеными и больными, подняв флаги Красного Креста; за ними – 7-я дивизия, имевшая задачею прикрыть с запада пункт переправы; потом прочие войска; а прикрытие переправы с востока было возложен