Несколько дней тому назад они перехватили железную дорогу между Карымской и Маньчжурией и захватили пассажирский поезд № 21.
Вся тяжесть борьбы лежит на японцах, которые действуют очень энергично, но, благодаря неумению вести малую войну, несут иногда очень большие потери; у них есть части, потерявшие уже до 75 % состава.
Перед отходом поезда вновь видел Зубковского, только что говорившего по прямому проводу с Сыробоярским; впечатление такое, что сохранение линии Иртыша едва ли возможно и что среди сибирского казачества началось отпадение станиц тех районов, которые уже заняты большевиками.
Представляю себе, что должно твориться теперь на Сибирской магистрали; ведь район Петропавловск – Омск был очень забит еще со времен уральской эвакуации, причем очень много эшелонов принадлежало войскам, и никакие усилия Дитерихса не могли с ними разделаться. Сейчас ко всему этому надо прибавить эвакуацию Омска, министерств, иностранных миссий, госпиталей, складов и частного населения, да еще и считаться с необходимостью подвоза с востока угля для паровозов; последний вопрос весьма серьезен, так как при прощании в Омске с Непениным[1801] он мне говорил, что с добычей и перевозкой угля очень неблагополучно. Кроме того, вся магистраль совершенно не подготовлена для пропуска массы людских эшелонов – нет запасов топлива, нет продовольствия и, вдобавок ко всему, хозяевами дороги и всего движения являются чехи, думающие только о себе и о соблюдении своих собственных интересов.
Всю ночь простояли на ст[анции] Андриановка, причем не исключалась возможность ночного нападения красных. Весь путь впереди забит пассажирскими и товарными поездами, задержанными в пути набегом красных.
В шедшем с востока поезде встретил подполковника Михайлова[1802], служившего во Владивостоке в жандармском управлении, а сейчас примазавшегося к какому-то семеновскому штабу.
По его словам, дела Омска совсем плохи; в атаманском окружении это вызывает не особенно скрываемые чувства радости, даже как будто бы готовятся быть наследниками падающего режима[1803].
Все это ухудшило состояние здоровья; начались жестокие боли, пришлось травиться морфием. Вспомнили около Омска; хочется узнать, в каком состоянии войска и насколько красные превосходят нас в силах. Очень важна также степень развития начавшихся местных восстаний в районах Барнаула и Минусинска.
Надо или какой-либо исключительной ценой купить вооруженную помощь чехов, или же, быть может еще более дорогой ценой, купить их согласие немедленно же эвакуироваться в полосу отчуждения и во Владивосток, после чего на их место должны будут выдвинуться японцы.
Чувствую, что раз не удержались у Петропавловска, то у Омска уже не зацепиться и придется уходить на Красноярск, где на очень узком фронте можно будет надолго закрепиться.
А тогда Иркутский район станет главной базой, и вновь поднимется тревожный вопрос о снабжении тыла и населения хлебом. Проклинаю Михайлова, не давшего осуществиться моему проекту летней скупки всего хлеба в Маньчжурии, когда мы могли приобрести его по шести руб. за пуд и исподволь сосредоточить в Забайкалье и в Иркутске.
Ползем на восток медленно, кое-где видны остатки путевых будок, сожженных красными партизанами. Смотря на бегущие мимо нас степи, мечтаю о появлении здесь танков, о присылке которых просил в Омске у Жанена и союзников.
4 ноября. На станции Маньчжурия стояли недолго, наш вагон даже не беспокоили таможенным осмотром; зато ночью и ранним утром, начиная от Оловянной и при проходе через Даурию и Мациевскую, к нам вваливались весьма разнузданные и пьяные офицеры и требовали себе места, открывая двери купе и изображая из себя разных контролеров.
На ст[анции] Борзя при помощи собственного ключа в наш со всех сторон запертый вагон забрался мальчик в форме Сибирского кадетского корпуса, предъявивший удостоверение командира бронированного поезда [ «]Усмиритель[»] о том, что он кадет Александров, сын товарища министра внутренних дел генерала от кавалерии Александрова.
Когда я спросил неожиданного спутника, кто же в действительности был его отец, так как никогда у нас в России не было такого товарища министра, да еще в чине генерал от кавалерии, то необычайно развязный мальчишка стал дерзить, угрожая Семеновым, Ивановым-Риновым и прочими атаманскими сателлитами, после чего проехал с нами две станции, привел Валю[1804] в ужас рассказами о своих подвигах во время службы на [ «]Усмирителе[»], а затем тайком ушел из вагона и в него уже не возвратился, видимо испуганный моим предложением довезти его до Владивостока на присоединение к отправленному туда корпусу.
Типичный отпрыск семеновщины; старшие присваивают себе небывалые титулы, пугачевские производства и никогда не заслуженные георгиевские кресты, а младший додумался до фальшивого отца.
Маньчжурская степь имеет невероятно скучный и унылый вид; как жаль, что управление дороги не удосужилось прикрыть полотно древесными посадками по образцу того, что делается у нас в России. Будь жив фанатик-древонасадитель князь Хилков[1805], он это сделал бы; никаких естественных препятствий к тому нет – на барханах[1806] растут ели, а на станциях имеются весьма приличные тополя.
5 ноября. За Хинганом сделалось совсем тепло; яркое солнце и хорошая, бодрящая осенняя погода. На станциях сибирских денег уже не берут, особенно крупных; мелкие сибирские кое-где принимают, но по расчету 20 сиб[ирских] рублей за один романовский; даже бумажные 50 коп[еек] выпуска времени войны берут охотнее всяких других, – царский кредит оказался прочнее всех[1807]. Интересна котировка цены курицы – на серебро 20 коп[еек], на романовские – 8 руб[лей], на сибирские, да и то с уговорами и только мелкими купюрами, от 300 до 400 р[ублей].
В Цицикаре взял в наш вагон читинского шубного фабриканта Окулова, который между прочим рассказал, что почти весь ходовой меховой товар в Забайкалье и Монголии скуплен или реквизирован Семеновым; в Сибири нас обобрали чехи и американцы, а здесь – атаманщина.
6 ноября. Рано утром приехал в Харбин; с деньгами здесь совсем плохо; берут только мелкие романовские, а все остальное только на иены; мне с моими сибирскими все равно как «без никому». Прочитал газеты: на фронте продолжает катиться на восток, Омск эвакуируется; воображаю, что это за хаос.
Харбинская злоба дня – это переход на золотую валюту. По словам Самойлова[1808], эта мера была принята по согласию с Гойером, во исполнение его плана повалить наши сибирские в полосе отчуждения, где они сосредоточились в сотнях миллионов рублей, быстро и за бесценок их скупить и затем пустить в обращение на положении твердых и обеспеченных денег кредитки отличного американского изготовления.
Все было к этому подготовлено, но все оказалось сорванным совершенно неожиданным вмешательством компании из Розанова[1809], Семенова[1810] и Калмыкова[1811]. Первый, к сожалению, своевременно не предупрежденный Гойером, разразился ультиматумом Хорвату[1812], потребовал немедленной отмены приказа о золотой валюте и грозил вооруженным занятием Харбина в случае неисполнения[1813].
Хорват отменил свое валютное распоряжение, причем это было мотивировано не атаманскими застращиваниями, а невозможностью обеспечить все станции соответственными запасами валюты для скупки и размена сибирских денег.
Как бы то ни было, денежная реформа провалилась, а сопровождавшая ее склока внесла еще большее расстройств в наше денежное обращение.
7 ноября. С утра масса посетителей самых разнообразных оттенков;
вечером совершенно неожиданно и даже с черного хода явился сам Хорват, поторопившийся узнать о положении дел в Омске.
Просидел у меня довольно долго; сообщил, что, как и ожидалось, попытка продвинуть золотой запас несколькими эшелонами не увенчалась успехом. Первый же эшелон, сопровождавшийся товарищем министра финансов Ильиным[1814], был задержан Семеновым, отказавшимся пропустить его дальше под предлогом очень большой опасности движения по железной дороге. Новый Гришка-разбойник слопал сразу сто миллионов рублей золотом и теперь надолго обеспечен. Омские события подбодрили все читинские осиные гнезда; им уже мало захваченного золота, и Семенов в самой ультимативной форме потребовал от Хорвата, чтобы тот давал его харбинским агентам наряды и состав в 25 вагонов ежедневно для экспорта бобов на юг; по расчету Хорвата, продажа этих нарядов должна будет дать Семенову не менее семи миллионов иен ежемесячно, ибо при остром недостатке подвижного состава в южном направлении экспортеры готовы платить за вагон по тысяче иен и более.
Перед уходом Хорват передал мне копию ленты разговора по прямому проводу между Владивостоком (Розанов) и Читой (Семенов). Оказалось, что после розановского ультиматума Хорвату об отмене введения золотой валюты Верховный правитель вызвал Розанова в Омск для доклада о положении дел в Приамурском военном округе и приказал передать командование войсками округа, находившемуся во Владивостоке генералу Романовскому[1815].
Об этом узнали атаманы и заявили Розанову, что они Романовскому не подчинятся и признавать его не станут. По данным хорватовской разведки, подкрепляемым некоторыми фразами вышеуказанной ленты, сейчас Семенов и К