По Харбину ходит привезенная из советчины песенка «был царь-дурачок, хлеб был пятачок; стала умная республика, а хлеб стал четыре рублика». Царь дурачком, конечно, никогда не был, а все остальное – правда.
Наслышался немало про нашего омского деятеля подполковника Рудченко[1829] или, вернее сказать, про его агента и исполнителя – его жену. Выходит, что приговаривать к расстрелу нужно было не Касаткина[1830], а Рудченко и Ко, если только верна даже часть того, что здесь рассказывают про эту пару (супругу называют совершенно открыто королевой местных спекулянтов, а для евреев-экспортеров она «самая нужная в Харбине дама»).
Около Хабаровска произошло совершенно неожиданное столкновение с китайцами; их канонерки, прибывшие в Николаевск, вздумали подняться оттуда по Амуру с дальнейшей целью пройти в Сунгари, но около Хабаровска были встречены огнем нашей полевой батареи и были вынуждены вернуться обратно. Должно быть, очень плохи наши дела, если даже китайцы считают возможным так дерзко нарушать договорные соглашения.
13 ноября. Пытался сделать первый выезд из дома, провел вечер у И.П. Назорова, видел там несколько старых железнодорожников и наслушался разных рассказов. Очень характерен рассказ про бывшую здесь недавно холеру, когда городской голова Харбина протестовал против прямого отвоза умерших на кладбище и требовал, чтобы все таковые свозились предварительно в центральную больницу для регистрации (это при сотнях ежедневно умиравших китайцев и при расположении больницы в самом оживленном месте города!)
Острили, что после бывшей здесь забастовки ж. д. служащих Лачинов[1831] получил якобы благодарственную телеграмму Ленина за энергичную и успешную подготовку забастовки (вызванную, как было известно, невыносимым материальным положением маленьких железнодорожников, получавших жалованье сибирскими деньгами).
14 ноября. По опубликованной сводке от 10/XI красные находились тогда в 120 верстах от Омска. В моем убеждении самая грозная для нас сейчас опасность – это новый главнокомандующий, который по своей тупости и шалости способен опять выдумать какой-нибудь удивительный маневр и на нем уложить последние боеспособные остатки нашей армии. Другая сводка сообщает, что Иванов-Ринов объявил Омск на осадном положении и приказал произвести поголовный призыв и вооружение всего мужского гражданского населения в Омске и его окрестностях.
В шанхайской газете прочитал разговор с Каутским[1832], высказавшим, что правительства европейских государств проспали время, когда следовало задавить большевиков; теперь, когда все избавились от немецкой опасности, правительства попали в руки рабочих, а те не допустят энергичной борьбы с красным злом, ибо они надеются на нем заработать, а его черных сторон они сами на себе не испытали. В этом много правды.
Приходил и долго разглагольствовал барон Корф[1833]; он понемногу болтается при всех, кажется, разведках и контрразведках и утверждает, что Семенов при содействии японского командования, действительно подготовляет отделение Дальнего Востока в автономное государство и что то же самое замышляется и по отношении Маньчжурии, где японским агентом является Чжан Цзо-Лин[1834], пользующийся якобы поддержкой американских капиталистов, и ведет даже секретные переговоры с[о] Стивенсом[1835] о заключении в Америке займа на выкуп Китайской железной дороги.
По мнению Корфа, Розанов в плену у Семенова и под постоянным надзором Калмыкова; последний сейчас играет в Приморье первую скрипку, находится в тесных дружеских отношениях с японцами и занимает острое враждебное положение к американцам.
Японцы и американцы преследуют только личные цели, редко противоположные, и стараются всячески друг друга подкузьмить; видный американский представитель Эмерсон[1836] не постеснялся недавно заявить, что скоро японцам будет не до Сибири, так как весной у них произойдет такая жестокая революция, что и Микадо, быть может, не усидит на своем троне.
Корф уверяет, что Семенов и Чжан Цзо-Лин находятся и действуют в тесном союзе и обязались друг другу помогать, и что почти полномочным посланником при Чжане состоит мой бывший подчиненный по Восточному институту капитан Грегори[1837], ведущий в Мукдене такой широкий образ жизни, который затмил остальных семеновских сателлитов. Англичане и американцы очень недовольны направлением дальневосточных событий и якобы настаивают перед адмиралом на том, чтобы командующим войсками в Забайкалье, на Амуре и в Приморье был назначен генерал Хрещатицкий[1838], единственный, по их мнению, достойный для сего кандидат.
15 ноября. Ухудшение состояния здоровья и почти полное отсутствие сна вызвали мой отъезд во Владивосток в надежде устроиться там в Морском госпитале, бывшем в мои времена образцовым и превосходно обставленным медицинским учреждением. Перед отъездом познакомился с опубликованным в газетах грозным воззванием Сахарова, сулящим расстрелы и всякие скорпионы всем, не исполняющим распоряжения по эвакуации; по суконности редакции и по глупости самих угроз видно, что тут работали совместно родственные души бетонного аракчеевца и злобного полицейского[1839].
В деталях примечательно распоряжение о выгоне всех омичей на окопные работы, это в обстановке отступления, общего развала и 25-градусных морозов.
В вагоне меня атаковал Корф с проектом новой организации осведомительного отдела с филией в Шанхае и, конечно, с весьма жирными окладами содержания и притом в валюте; начальнику отдела, понимая, что таковым должен быть такой специалист, как сам Корф, одних только разъездных положено 2500 долларов в месяц.
Я совсем опешил от этого доклада; выразил удивление, почему с ним обращаются ко мне, совершенно конченному и начисто ушедшему от всяких дел человеку, да кроме того еще очень тяжело больному и, надо добавить, общеизвестному ненавистнику всяких осведомительных и разведывательных организаций и учреждений вообще, а в их формах и нравах Гражданской войны в особенности.
С маньчжурским поездом, к которому прицепили мой вагон, приехал из Читы Петр Петрович[1840]; как прежний сотенный командир Семенова, он хорошо осведомлен во многом, там происходящем. Между прочим, он сообщил мне, что я проехал через Читу благополучно только вследствие авторитетного вмешательства Федотьева; без этого было бы, наверное, осуществлено тайное решение семеновской клики снять меня с поезда и под каким-нибудь соусом вывести в расход – в наказание за тот разговор с Мике[1841] и другим членом японской миссии, который я имел в Омске вскоре после моего туда приезда и который касался безобразий атаманского режима. Этот разговор, как оказывается, был своевременно сообщен в Читу, и в иных условиях мне, конечно, не дали бы благополучно проехать в Харбин.
Корф ушел от меня недовольным и обескураженным; я весьма откровенно изложил свой отрицательный взгляд на всяких осведомительных деятелей, добавив, что если бы расформировать все учреждения, в которых они укрываются от боевого фронта и черной работы, то получился бы хороший полк с внушительным числом рядов.
В ответ на это мой собеседник не преминул поделиться со мной некоторыми сведениями не своего, так сказать, а моего порядка. Он сообщил, напр[имер], что сейчас в Харбине работает не менее десяти разных разведок и осведомителей; по его данным, на хорватовскую разведку расходуется до 300 000 иен в месяц, семеновские руководители местной агентуры получают одного только жалованья по 10–12 тысяч романовскими в месяц плюс сотни тысяч в иенах на экстраординарные расходы; за ними следуют более мелкие акулы: охранной стражи, Приамурского округа, отделение ставочной разведки, Министерства внутренних дел, а вся компания завершается союзниками, среди которых наиболее энергичны и наиболее не стесняются в расходах японцы, американцы и чехи.
Откровенничая со мной по этой части, мой собеседник не знал, конечно, что мне было доподлинно известно, что в период до моего отъезда в Омск он сам был очень близко причастен к разведкам генерала Хрещатицкого и японской и получал от них ежемесячно по несколько сот иен (трудно сказать за что, так как по ограниченности и болтливости должен был не подпускаться совершенно к делам разведочного характера).
Из всех этих разведок и контрразведок наши собственные были самые гнусные, с огромным процентом агентуры, подкупленной союзниками и работавшей главным образом в их пользу. Все наши учреждения этого рода работали независимо друг от друга и старательно друг другу мешали, устраивали одна другой всякие подвохи и по этой части проявляли, несомненно, значительно больше энергии и поворотливости, чем в борьбе с красными шпионами и агитаторами. Сейчас, наверняка, все это продолжается в том же духе. При расставании с Корфом убедился, что одним из главных родителей проекта новой осведомительной махинации был Полидоров, очевидно понимающий всю невыгоду возвращения в трескающийся Омск и старающийся создать для самого себя высокую и валютную синекуру в наиболее безопасном тылу. Но опять-таки, непонятно, к чему тут я.
В дороге прочел записку и.д. начальника штаба охранной стражи полковника Баранова[1842] по поводу обнаруженного им плана местных китайских властей не допустить восстановления прежнего корпуса пограничной стражи и заменить его своими собственными китайскими формированиями.