Дормидонтовская катастрофа тем печальнее, что произошла в специальном калмыковском районе и под носом у самого атамана; тот сидит в Хабаровске, творит суд и расправу, грозно машет кулаками, пишет приказы в ярко пугачевском штиле и только на это и годен.
После обеда имел трехчасовой разговор с Семеновым-Мерлиным, заменяя больного Розанова. Было известно, что нас подслушивает Харбин (о том, что там такое подслушивание прочно организовано, я знал от начальника телеграфа В[осточно-]К[итайской] железной дороги), и Семенов старался говорить загадками[1928].
Тем не менее было совершенно ясно, что в Чите уже разработан план нового государственного устройства Сибири и Дальнего Востока; решено «временно» оставить адмирала Верховным правителем в виде символа единства России, но с «освобождением» его от реального вмешательства в управление вооруженными силами и всеми делами Дальнего Востока и с упразднением всероссийских органов государственного управления.
Вся местная власть переходит в руки двух главнокомандующих – Западной и Восточной Сибири с диктаторскими полномочиями и с только совещательными при них органами. Старшим западносибирским диктатором будет атаман Семенов, начальником штаба генерал Андогский[1929] (о кандидате на восточное главнокомандование не сказал ни слова).
Семенов-Мерлин, вероятно, не знал, что Харбин его слушает, он не стеснялся говорить про Хорвата всякие гадости и в том числе об его проекте продать американцам В[осточно-]К[итайскую] железную дорогу – очевидную нелепость, ибо если бы даже умный Хорват мог обремизиться[1930] таким сумбурным планом, – то ведь не могло найтись таких сумасшедших американцев, которые стали бы покупать у Хорвата ему не принадлежащее имущество миллиардной стоимости и опутанное весьма сложными международными и финансовыми обязательствами. Очевидно, что такими выдумками Чита старается подорвать до сих пор еще очень большой авторитет Хорвата.
Относительно Хрещатицкого С[еменов-]М[ерлин] тоже признал почему-то нужным поделиться своими о нем сведениями; сообщил, что у атамана Х. совсем провалился, разоблачен у японцев и сейчас болтается между Хорватом и американцами и старается продать последним свои услуги.
По поводу Хорвата я, не стесняясь, сказал С[еменову-]М[ерлину], что все это злостная и подлая клевета, измышленная их контрразведкой, которая не умеет работать в надлежащем направлении, а потому занимается провокационным втиранием очков и фабрикацией самых глупых и несообразных нелепостей.
Из намеков С[еменова-]М[ерлина] надо понять, что новая система государственного устройства Сибири разработана по соглашению Семенова с Верховным правителем, но что против нее восстает Пепеляев, выдвигающий автономию целой Сибири (от Урала до Тихого океана). При всяком упоминании имени атамана, его конфидент добавлял восторженные похвалы, временами напоминавшие порядки и речи при дворе персидских царей. В числе многих абсурдов, много в эти часы услышанных, узнал, напр[имер], что сейчас все расчеты нашего дальневосточного вождя зиждятся на поднятии против большевиков магометанского населения в Китае; это очевидное влияние Унгерна[1931], но С[еменову-]М[ерли]ну, как офицеру Генерального штаба и бывшему военному агенту, следовало бы оценивать всю нелепость этих расчетов. Тем не менее в очередную программу включено формирование в Китае особых магометанских полков.
Из отдельных вопросов об охранной страже и ее командном составе можно думать, что при введении нового государственного порядка предполагается захват Харбина и всей линии и полосы отчуждения В.К.Ж.Д.[1932], с включением в район подчинения Семенову. Это вполне для меня понятно, т. к. слухи о таких намерениях бродили в Харбине еще во время моего там пребывания. Чита оскудела денежными ресурсами, а потому вполне естественны ее вожделения наложить властную руку на все мирные возможности, связанные с господством над столицей «Хорватии» и над распределением экспортного транспорта и на юг, совместно с японскими друзьями, и на восток для собственных выгод атаманского окружения.
15 декабря. Собрал старший персонал штаба округа и объявил, что даю им две недели для постановки штабной работы на надлежащую ногу в смысле энергии и добросовестности исполнения. Я даю по всем делам настолько точные, определенные, а иногда и детальные указания, что в остальном нужно только не лениться и немного думать. Напомнил об исключительности положения и о том, что все мы существуем только для того, чтобы войска округа были бы благоустроены, хорошо снабжены и приведены в надлежащий порядок и что если для этого нам потребуется работать без всякого отдыха, то это должно быть осуществлено.
Имел очень резкий разговор с С.Н. по поводу Крашенинникова, еще раз дал полную и обоснованную характеристику всей его деятельности, основанной на лжи, провокации и втирании очков. Вынужден был сделать этот шаг, так как К., учтя мое влияние на Розанова, стал увозить его в гражданскую канцелярию и держать там по несколько часов, всячески препятствуя нашим личным встречам и разговорам. Мало этого, вчера вечером было организовано весьма сложное покушение против моей физической целости, о чем я узнал только сегодня из доклада нашего старого офицера капитана Викторова[1933]. Оказалось, что вчера после моей поездки с докладом, когда на обратном пути я совершенно неожиданно остановил и отпустил штабной автомобиль и, сказав, что вернусь в штаб пешком, зашел в Морской штаб по делу к адмиралу Федоровичу[1934], то с этим автомобилем через несколько кварталов произошла катастрофа: сломался руль, и машина разбилась; при осмотре в автомобильной команде открылось, что рулевая тяга была очень умело подпилена; тот, кто это сделал, знал, что при поездках с докладом и обратно я очень торопился и требовал бешеной езды, т. е. того, что в случае внезапной поломки руля должно было окончиться достаточно для меня неблагополучно. Я приказал сохранить это в секрете, Розанову ничего об этом не сказал; но при встрече утром сегодня с Крашенинниковым как бы мельком ему заметил, чтобы он понаблюдал бы за автомобильной ротой ради сохранения безопасности командующего войсками и что я сам буду ездить только с шоферами – офицерами штаба.
Разговор с Розановым окончился тем, что я заявил, что беру назад свою готовность помогать ему в его тяжелой работе, ибо от этого не вижу никакой пользы, и завтра же начну подготавливать передачу штаба в руки полковника Смирнова, который так же, как и я, сможет справляться с текущей перепиской.
Я же при данных условиях не только бесполезен, но, вероятно, приношу даже вред и вообще своими планами и тем, что затрудняю общение с Семеновым и Калмыковым и мешаю «творческой работе талантливого сотрудника капитана Крашенинникова[»]. Да и с японцами отношения стали много холоднее, так как я им тоже не нравлюсь, как их штабу, так и влиятельному полковнику Изоме.
16 декабря. Все утро был терзаем очень продолжительными[1935] беседами с представителем вновь родившейся Украинской рады, за которой виднеются такие фигуры, как Иванов-Ринов, Хрещатицкий и недавно появившийся Вериго, как будто бы восстановивший свой фавор у Семенова и присланный сюда последним с какими-то конфиденциальными поручениями и немедленно же примазавшийся к Раде в качестве щирого украинца.
Пришли ко мне просить денег и продовольствия и притом в распоряжение старшины Рады, представленной атаманом по фамилии Горовой, секретарем Мова в ярком галстуке, с закрученными вверх усами и с самой жульнической физиономией и покровителем-проводником в лице Вериго, внушительно заявившего, что атаман Семенов всецело на стороне национального украинского объединения и встретит сочувственно всякую ему помощь.
Рекомендовал обратиться к начальнику гражданской канцелярии, т. е. К[рашениннико]ву, сказав, что весь такой вопрос не входит в сферу моей ограниченной военной компетенции.
Опять задрался с Инагаки, который обиделся за то, что я не сразу принял их офицера для связи, присланного в штаб за какими-то пустяковыми сведениями. Инагаки пожаловался на меня Розанову, а я заявил последнему, что лучше всего назначить для сношения с японцами кого-либо из болтающихся здесь генералов, выбрав из них наиболее покладистого, а меня освободить от всяких дел, касающихся союзников; при этом напомнил, что, предлагая свои услуги в роли временного начальника штаба, я вполне определенно обещал наладить профессиональную работу самого штаба, но категорически отказывался путаться в международные отношения, во всякую политику и гражданские дела.
17 декабря. Сибирский фронт докатился уже до Новониколаевска и близок уже к медленно ползущей на восток чешской пробке, забирающей все без исключения паровозы и пожирающей весь уголь и местные запасы продовольствия. Всячески стараюсь дать решительное направление главнейшим вопросам по устройству войск округа, чтобы облегчить дальнейшую работу Смирнова. Условился с С.Н., что ради уменьшения впечатления, которое, несомненно, вызовет мой уход с должности начальника штаба, я получу сначала кратковременную командировку в Харбин и по возвращении сдам штаб Смирнову, если до того времени сюда не приедет Бурлин, уже назначенный, но застрявший в пути и никак не могущий проскочить через чешскую затычку.
Крашенинников, видимо, уже знает о моем решении, ходит гоголем, но на докладах сугубо почтителен, просит советов и указаний и т. п.
18 декабря. С удовлетворением прочитал заявление предсовмина Третьякова, что деятельность Министерства снаб[жения и] продовольствия – это сплошное преступление. К нашему горю, все это констатируется с великим и едва ли