поправимым теперь опозданием, когда все ползет и рассыпается.
Одно несомненно, что все рули правления надо передать новым людям совершенно исключительной энергии, распорядительности и решительности, дав им неограниченные полномочия и средства (напр[имер], на должность председателя Совета министров выдвинуть генерала Каппеля, на снабжения – генерала Прибыловича[1936]).
Надо оживить мертвый государственный аппарат, вложить жернова в пустые административные мельницы. Если не закрывать глаза и не бояться правды, то партизанская старшинка вроде Старика[1937], Ворона[1938], Дяди Антона, Шевченко[1939] и Кравченко, распоряжающаяся в сопках и ворующая у нас целые роты, располагает теперь большей фактической властью, бо́льшим авторитетом и большей сферой активного действия, чем любой из наших министров.
Все катится куда-то в черту, а в Иркутске занимаются переименованиями: знаменитое Морское министерство во главе с не менее знаменитым министром адмиралом Смирновым переименовано в Главное управление морского ведомства.
Из полученных здесь приказов Семенова явствует, что незадолго до эвакуации Омска Иванов-Ринов отправил своего сына в Читу на должность личного адъютанта при атамане; типичное проявление родительской заботы, особенно поучительное при одновременном требовании всеобщего ополчения и борьбы до последней капли крови при отстаивании сибирской казачьей столицы[1940]; повторение «ребята вперед, а мы… за Вами!»
19 декабря. Все наши телеграммы в Иркутск с самыми настоятельными запросами остаются без ответа; меня это очень тревожит, так как наводит на мрачные мысли о размерах и последствиях происходящего там и уже несомненного развала. На наше горе, председателем комиссии по заграничному снабжению здесь сидит генерал Рооп[1941], необычайно элегантный и подтянутый, но оказавшийся удивительнейшим буквоедом самой редкой марки, казалось бы, невозможной даже для такого блестящего кавалериста.
В его распоряжении находятся кредиты и разные предметы снабжения, прибывшие из-за границы, но он самым решительным образом отказался нам хоть чем-нибудь помочь, основываясь на том, что он подчинен военному министру и без разрешения или наряда последнего не имеет-де права распорядиться ни одной копейкой и ни одним фунтом.
Все мои указания на исключительность положения и на полный перерыв связи с этим самым министром не имели никакого действия; так мы ничего от Роопа и не получили.
Его канцеляризм доходит до того, что прибывшие из Франции маленькие танки две недели уже стоят погруженными на платформах и никуда им не отправляются, так как он ждет ответа на свой вопрос, можно ли направить их по ранее данному наряду на Томск или же изменить назначение.
Когда я узнал о нахождении этих танков на Эгершельде, то стал настойчиво просить отправить их хотя бы только до Читы. В бытность в Омске я с немалым трудом добился их отправки из Франции, причем на их долю выпало немало приключений, прежде всего их не хотели грузить марсельские рабочие, а когда это обошли и танки все же добрались до Владивостока, то оказалось, что при них забыли отправить карбюраторы к моторам и еще какие-то части. Отчасти выручило то, что наш офицер, сопровождавший танки из Франции, догадался прикарманить и привезти старый карбюратор, по которому удалось построить необходимое число новых.
Теперь, казалось, не могло быть и тени сомнения, что танки никогда уже не могли попасть в Томск, так как и армии быстро катились на восток, а чешская пробка не пропускала на запад ни одного паровоза, не говоря уже о целых поездах.
Поэтому я и просил передвинуть танки в Забайкалье, что по условиям железнодорожного транспорта было еще возможно, а там они были бы на полторы тысячи верст ближе к цели своего применения, но и в этом, очевидном деле Р[ооп] упрямо стоял на своем.
20 декабря. Действительность победила крайние предположения «известного пессимиста» барона Будберга. Телеграф разнес ужаснейшую по своему содержанию телеграмму адмирала, оповещающую союзные державы и их представителей, что чехи остановили все движение на западе и обрекают на смерть и мучения сотни эшелонов, вытянутых вдоль сибирской магистрали и наполненных ранеными и больными, женщинами и детьми.
Иудиным предательством расплачиваются с нами эти гости, разъевшиеся на русских хлебах и разбогатевшие на награбленном русском добре.
Колчак просит все союзные нации оказать помощь и воздействие. Боюсь, что это трагическое обращение останется гласом вопиющего в пустыне. Силы для воздействия нет, Жанена[1942] чехи в грош не ставят, а ради спасения всего того, что награбили на Урале и в Сибири, перегрызут горло каждому, кто станет им на дороге к Забайкалью или Владивостоку. Их около 30 тысяч, одетых и вооруженных с иголочки. Единственно, кто мог выступить, это японцы, но, судя по настроению Изоме, на это нет никакой надежды.
Получил первую сносную сводку о красных партизанах; они стали господами положения во всем Приморье за исключением Владивостока, Никольска, Хабаровска, узенькой полосы Уссурийской жел[езной] дороги и части Посьетского побережья. У них появилась военная организация, штабы и боевое снабжение (весьма вероятно, морем из Японии).
21 декабря. Вслед за обращением адмирала – телеграмма нового главнокомандующего генерала Каппеля на имя Ойя и Нокса с просьбой воздействовать на чехов и заставить их пропускать паровозы на запад. А затем, что уже хуже всего, это совершенно истерическая телеграмма Семенова с требованием к чехам опомниться и с угрозами двинуть против них «все свои силы», если они не послушаются.
Эти угрозы губят всякую возможность какого-нибудь компромисса. Чехи отлично знают ничтожество семеновских «сил», но станут теперь опасаться порчи пути, что их больше всего страшит; сами они всегда пройдут, и никто их не остановит, но для них вся сущность в благополучном вывозе всех эшелонов с накопленным и награбленном добром.
Еще осенью под этим добром было не менее 600 вагонов, но это составляло только нечто вроде основной базы, а в каждой части имелись свои собственные запасы и «сбережения» (за счет русского народа); теперь, я думаю, таких «драгоценных» и ценных вагонов наберется на 50–60 эшелонов и для их вывоза чехи ни перед чем не остановятся.
Ни угрозы, ни сила сейчас не помогут. Напротив того, надо себя перебороть, крепко стиснуть зубы и с нашей стороны сделать все возможное, чтобы самым стремительным и безостановочным образом вытащить все чешские эшелоны в Забайкалье и отсюда возможно быстрее отправить части войск на Чаньчун и Дайрен, а их грузы на Владивосток.
Вместо угроз Семенову следовало бы обещать всякое содействие, остановить все движение в Забайкалье и бросить все паровозы и составы для избавления нас от чешской опасности, которая сейчас нависла над нами хуже всех большевиков, вместе взятых.
Попробовал поговорить об этом с Вериго и Магомаевым в надежде, что они согласятся передать мои соображения своему читинскому владыке, но встретил самые яростные возражения и чуть ли не клятвенные заявления, что атаман разнесет чехов в пух и прах; по их словам, атаман уже давно точит зубы на всю чешскую слякоть, и в Чите все уже готово, чтобы пороть поголовно все проходящие через нее эшелоны.
Последнее, конечно, пустозвонное хвастовство, но его наличность характеризует настроение.
Поехали к Ли-тья-о, чтобы позондировать настроение союзников по отношению чехов; по словам Ли-тья-о, союзное командование считает, что все это в компетенции генерала Жанена, и само вмешиваться не будет.
От Л[и-тья-о] узнал, что семеновские части придвинулись к ст. Маньчжурия и, по полученным от Хорвата сведениям, приготовляются занять Хайлар и Аньда.
Узнал также, что Семенов засылал послов к Гревсу[1943] и Морису[1944] и искал у них заручки и поддержки в своих автономных планах, но получил очень холодный прием и весьма откровенные указания, что с ним станут разговаривать только тогда, когда он разгонит всю прилипшую к нему банду и на деле и прочно докажет, что сам стал представителем и защитником законности и порядка.
Приехавший опять из Японии Ванька Толмачев[1945] не может расстаться с[о] своим жидоедством и все болтает, что гайдовское восстание было субсидировано Гинсбургом и Высоцким. Какая чушь!
22 декабря. Из Благовещенска получена телеграмма, что местное земство, казачий круг и большевистские советы решили прекратить вооруженную борьбу и на сегодня назначен общий съезд делегатов для выработки условий.
Сдал должность начальника штаба полковнику Смирнову, с текущей работой он справится; правда, что опыта у него немного, но есть характер и решительность с некоторой, правда, склонностью к умеренной доле атаманства, но при теперешней владивостокской обстановке с несомненным и все возрастающим влиянием атаманских Читы и Хабаровска некоторая доля беззаконности быть может даже и нужна.
У здешних чехов идут энергичные приготовления к приему сибирских эшелонов к последующей эвакуации морем; при этом их верхи заявили весьма откровенно, что при отъезде они вернут России все полученное от нас вооружение, но все остальное вывезут с собой и не допустят таможенного над собой осмотра.
Кто-то из двойных агентов нашей разведки (нисколько не удивлюсь, если бы обнаружилось, что он исполнял распоряжение Крашенинникова) осведомил чехов о моем проекте просить союзников направить их эшелоны на Харбин. Хорошо, что я уехал, а то это обстоятельство могло осложнить и без того уже корявое положение Розанова, которому предстоит вынести на своих плечах ношу, обратную сторону всего, связанного с прибытием сюда всех чешских войск.