Все военные силы дальневосточного главнокомандования состоят из двух, наполовину уже разбежавшихся стрелковых дивизий самого неблагонадежного состава и ничтожного боевого качества, разбойничьей монгольско-бурятской дивизии Унгерна и разных мелких частей малого состава и еще меньшего боевого значения.
И даже этот печальный актив вынужден почти полностью сидеть под защитой иностранных штыков, не имея ни сил, ни средств, ни возможности вступить в надлежащую и решительную борьбу с партизанским движением, возглавляемым красными агентами и занявшим уже весь Дальний Восток.
Неужели только мой пессимизм все это видит и учитывает? Неужели же не ясно, что после краха Омска и чешского предательства у нас самих уже нет средств восстановить государственную власть даже в пределах трех дальневосточных областей; и что все то, что было вполне возможно и осуществимо нашими собственными средствами при небольшой союзной помощи в первой половине 1918 года, ныне уже стало недостижимой мечтой?
Если бы Забайкалье, Амур и Приморье получили бы тогда твердую, заботливую и законную власть, способную привлечь к себе население и поддержать свой авторитет, то я убежден, что были все шансы создать на нашем Дальнем Востоке непоколебимую базу всего белого движения. Здесь не было тогда никаких причин и оснований для распространения большевизма; особое изолированное положение всего края представляло самые благоприятные условия для того, чтобы выловить и ликвидировать те анархические, преступные и разбойные элементы, которые, несомненно, имелись в местном населении.
Конечно, нужна была стремительная, высокоидейная и отлично проведенная программа устранения из жизни населения всего незаконного, нагнетающего и угнетающего и умелого удовлетворения насущнейших нужд, главным образом по снабжению, по материальной помощи вернувшимся с фронта казакам и крестьянам и по временному облегчению налогового обложения.
Все это было тогда вполне возможно и осуществимо. Надо было только об этом подумать, все это учесть и оценить, а затем найти средства, способы и людей для исполнения, после чего можно было быть вполне уверенными в сохранении у нас на Дальнем Востоке полного внутреннего порядка и можно было не опасаться никаких красных махинаций.
И все эти возможности были начисто и невозвратно сметены нашими собственными руками, и как бы нарочно, было сделано все, что должно было вздыбить и поднять против нас основные слои местного населения и бросить их в объятия красных и той каторжной шпаны, которая создала первые партизанские и вначале чисто разбойничьи отряды и шайки.
Сразу же в Чите и Хабаровске засели очень мелкие, но вредные Соловьи-Разбойники, немедленно пригретые японцами, в Приморье началась чехарда: земство, плюгавый Толстов[1968], Хорват и его окружение, затем Иванов-Ринов и на последнюю закуску вынужденный все это унаследовать – Розанов. Самой посредственной государственности не оказалось ни на грош; практического здравого смысла также; население получило только всевозможные проявления самой необузданной атаманщины с всевозможными контрразведками, могущими поспорить с чекой, и с беззаконием, поборами, насилиями, карательными экспедициями… и полным отсутствием какой-либо заботы о самом скромном удовлетворении производственных и товарных нужд.
Взлезшие в верхние этажи власти много писали, еще больше приказывали и повелевали, наслаждались, а некоторые более чем неумеренно, всеми сладостями доставшейся им и баснословно узурпируемой власти… а о всем остальном думали очень мало, заботились еще меньше и, что хуже всего, окружали себя отборными рвачами, грязными дельцами и «белыми большевиками» самого разнузданного типа, развернувшимися во всю глубину своей подлости и гнусности (достаточно вспомнить все деяния семеновской своры и его бронепоездов, Унгерна и Калмыкова[)]; ведь это хуже большевиков середины 19 года; те ведь защищали свою шкуру и ради этого применяли самый жестокий террор. Семенов же, Унгерн и Калмыков фактически ни с кем не боролись (особенно первый и третий), опасности никакой не подвергались, а насильничали и зверствовали только по звериным похотям и наклонностям, пробужденным революцией и с тех пор ничем и никем не сдерживаемым.
Совершенно непонятно, почему все, что было допущено союзниками, хотевшими, по-видимому (в особенности вначале до заключения мира), нам помочь. Ведь они очень скоро узнали, что представляли из себя наши дальневосточные выкидыши, и нельзя себе представить, что у союзного командования не было средств сразу же это устранить.
Японцы, быть может, преследовали и преследуют какие-то собственные тайные цели, поддерживая Семенова и Калмыкова, но ведь они связаны общими обязательствами с другими союзниками, а Нокс, Мартель и Гревс в самой полной мере осведомлены о всех злодеяниях обоих атаманов и понимают отлично невозможность ожидать от них какой-нибудь устроительной государственной работы.
Невыразимо тяжко на душе, когда в голове проносятся все эти мысли и представляешь себе, как прочно и благополучно могло быть теперь на всем пространстве от Байкала и до Тихого океана, если бы судьба в виде Хорвата, японцев и двух иностранных капитанов: Куроки[1969] и Пеллио[1970] не наградила нас всем сонмом египетских язв в лице Семенова и Калмыкова.
К характеристике моего пессимизма: только что узнал от Смирнова, что в егерском батальоне все, начиная с его командира, напились до чертиков, один из офицеров убил своего ротного командира, а остальная братия собиралась перепороть всю администрацию коммерческого училища, в здании которого стоит этот батальон (привезенный Розановым из Красноярска). Кроме того, мне сообщили, что казаки южных округов Уссурийского войска обратились к союзным представителям с просьбой-требованием избавить их от насилий и злодейств самозваного атамана Калмыкова и принять меры по прекращению братоубийственной войны в пределах области и по возвращению ее к мирной жизни; о последнем же просят также и амурские казаки, точно так же обратившиеся к представителям союзных держав.
9 января. Пессимизм мой все распухает. Вчерашнее обращение казаков двух войск (а в третьем 9/10 казаков давно уже на стороне красных партизан) приводит меня к мысли, что единственный для нас исход – это полная оккупация Дальнего Востока союзными войсками. Но по японской позиции это невозможно; между тем более чем необходимо, чтобы то, что ведет Каппель и что, я уверен, пробьется в Забайкалье, прибыло туда не для новой борьбы с восставшим населением, а для отдыха под прикрытием иностранных штыков, на обязанности которых установить порядок и закон и не допустить вторжения сюда красных войск. В общем какая-то неразрешимая дилемма.
Утром видел помощника Крашенинникова штабс-капитана Думбадзе[1971]; он уверяет, что у чехов есть лента разговора по телеграфному проводу между Семеновым и Калмыковым, удостоверяющая якобы что назначение последнего уже решено, но временно задерживается по разным междусоюзным причинам.
Через Охотск получена радиограмма иркутского красного главкома Зверева[1972], что в Иркутске утвердилось новое социалистическое правительство «на советской платформе». То же подтвердил Вериго с добавлением, что войска Семенова уже отошли к Мысовой, исполняя требование Жанена.
Положение Розанова необычайно тяжелое: на нем пока лежит вся ответственность, но кругом все уверены, что его песня спета, и уже позволяют относиться к нему как к quantité négligeable[1973].
Ко мне явился Никонов (знаю его с Забайкалья и по его службе в Никольске в Забайкальской конной батарее[1974]) с намеками, не возьму ли я на себя посоветовать Розанову, чтобы тот переехал в нормальный пункт пребывания штаба округа, то есть в Хабаровск, т. к. его присутствие стесняет настоящего хозяина крепости – ее коменданта генерала Вериго.
Отказался брать на себя подобные поручения, указав, что это может сделать сам Вериго.
10 января. Составил для Розанова телеграмму Семенову с ходатайством о разрешении расформировать полуразвалившиеся и полуразбежавшиеся полки 9 Сиб[ирской] дивизии и начать формирование новых чисто добровольческих частей с самым тщательным подбором всего состава и с обеспечением их широким матерьяльным и денежным снабжением. По-моему, сейчас это единственный исход; только очень и очень грызет червь сомнения по поводу возможности найти приличный офицерский состав, особенно старший командный и по хозяйственной части; младших офицеров можно взять из Инструкторской школы Русского острова.
Жаль, что эта мысль пришла так поздно. Никонов назначен председателем особой комиссии по реализации материалов и товаров в коммерческом и морском портах и в складах крепости; видна рука специалиста по разбазариванию русского добра и матерого семеновского сподвижника генерала Афанасьева, уже набившего руку на грабеже и ликвидации вагонных залежей ст. Маньчжурия. Здесь уйма всякого добра, и японские друзья и компаньоны читинского Гришки должны здорово набить себе карманы.
11 января. В дополнение местной хмары скверные известие от Деникина; по всему чувствуется, что порыв наступления уже выдохся, развивать его нечем, а большевики успели оттянуть войска от уже разгромленного Сибирского фронта, и это дает им серьезные выгоды для перехода в наступление против редкого и расползающегося расположения добровольческих армий. Очень и очень опасаюсь, что на юге может повториться то же самое, что случилось с нами, когда сибирские армии подходили к Волге в таком же растянутом и безрезервном виде и были встречены планомерным наступлением нового заволжского красного фронта.
Не знаю, конечно, потребностей деникинских операций, но общая обстановка очень похожа.