К. обещал это сделать, но, очевидно, ограничился одними словами.
21 января. В дополнение к прожектам Болдырева и КоРусское телеграфное агентство передало статью Керенского, что русский вопрос должен быть отдан на разрешение русской демократии с прекращением всякого иностранного вмешательства в наши дела; отставной и беглый главноуговаривающий и насвистанный революционный попугай продолжает свою волынку и уверяет, что сия демократия – такая огромная сила, которая победит все препятствия.
Семеновцы напирают вовсю; образовались какие-то комиссии с диктаторскими правами вплоть до предания военно-полевому суду. Никонов тоже разворачивается вовсю; Розанов хочет его отсюда выслать, но для этого надо иметь поддержку японцев, а это более чем сомнительно: Ойя и Инагаки давно уже не на стороне Р., а автономный Изоме виляет и тоже, по-видимому, близок к переходу в другой лагерь.
Болдырев выразил желание меня видеть, но я от этого уклонился, мне с ним не по дороге.
Вчера состоялось собрание местных лидеров всех несоциалистических партий, весьма серьезно испуганных болдыревскими комбинациями из атаманов, эсеров и большевиков. Болтали, кричали, вынесли громкие резолюции и разошлись с тем, чтобы при появлении очередного кулака онеметь и творить, что он прикажет, – такова, по-видимому, их судьба и их неизбежный удел.
Сердит, да не силен, кому брать? Пережевывают программы, системы выборов, права и гарантии, а не понимают или не хотят понять, что всему этому сейчас не время и не место. В теперешней обстановке нужна, прежде всего, власть, власть сильная, разумно без послаблений законная, но единоличная, с большой долей диктатуры и выгодно-удобная для населения в отношении удовлетворения его основных шкурных потребностей и интересов. Недопустимы ни совещания, ни выборы, ни посторонние вмешательства.
В газетах очень дельная беседа Хорвата с корреспондентами харбинской прессы; умно и рельефно очерчены его взгляды на свои обязанности как управляющего дорогой и охранителя русских интересов. Как горько и обидно, что он не додумался до этого в начале 1918 года и не осуществлял этого так долго.
22 января. Болдырев ведет какие-то совещания с земцами и областниками, ищет каких-то общих линий. Розанов считает, что Б. приехал сюда по поручению японской военной партии Танака[1988] и должен осуществить такую комбинацию, которая позволила бы японцам умыть руки во всей сибирской интервенции и не потерять при этом лица, но в качестве благодетеля сохранить свое влияние в пределах русского Дальнего Востока и извлечь из этого посильные выгоды.
Плохо все это понимаю; очень сложная и, по-моему, плохо связанная и в деталях противоречивая задача, слабая в теории, а на практике неосуществимая и близкая к абсурду. Комбинация из демократии, эсеровщины и большевизма абсолютно неспособна ни к чему; кроме болтовни сначала, грызни затем и общей свалки под конец с неизбежной победой более беспринципных большевиков.
От Жанена, конечно, ответа нет и не будет.
23 января. Из Никольска прибыли генерал Маковкин и командир 33 полка Евецкий[1989] с новым и настойчивым ходатайством о даровании амнистии всем партизанам, которые вернутся в деревни и станицы и сдадут оружие. Розанов прислал за мной автомобиль и просил приехать в штаб округа, где по сему было устроено совещание при участии Вериго. Маковкин лично и за Враштеля самым энергичным образом отстаивал необходимость такой меры, утверждая, что она приведет к успокоению населения и позволит приступить к общей устроительной работе; Евецкий решительно поддерживал такое мнение и в конце концов заявил, что если амнистия будет дана, то он будет ручаться за свой полк, как за самого себя, а если не будет, то, наоборот, он ни за что не ручается и опасается самых нежелательных последствий.
Я все время молчал; когда Розанов спросил мое личное мнение, то я доложил, что очень сомневаюсь в искренности партизанских предложений, так как не вижу никаких причин и оснований для такого миролюбия; их силы все время растут, а наши уменьшаются, причем всякому младенцу ясно, что у нас нечем бороться с партизанщиной и ей вообще чем-нибудь угрожать.
Однако, ввиду настойчивого желания старших начальников никольского гарнизона, более близко соприкоснувшихся с последними настроениями ближайших партизанских партий, я не вижу оснований отклонить их проект, который в случае удачи принесет весьма желательные для нас результаты, а при провале ничем нам повредить и ухудшить нашего положения не может.
После этого единогласно было решено дать просимую амнистию, был составлен и подписан приказ, обеспечивающий прощение всем партизанам, которые добровольно вернутся домой и сдадут оружие. Маковкин и Евецкий с копиями быстро отпечатанного приказа и в очень приподнятом настроении[1990] отправились обратно в Никольск. При разъезде участников совещания мне очень не понравилась фраза, брошенная мимоходом Вериго о том, что такая слабость может очень не понравиться атаману, которого следовало бы ранее спросить; тогда я спросил В., почему он не заявил об этом раньше во время совещания, на что тот отделался отговоркой, что это дело касается всей области, к нему, как к коменданту крепости, не относится, а потому он и не считает себя обязанным в это вмешиваться.
Для обеспечения Розанова со стороны Читы уговорил его поехать к Ойя и испросить его утверждение этого распоряжения. Розанов попросил меня его сопровождать.
Сначала Ойя ответил, что он ничего не имеет против такой примирительной меры, но когда я позволил себе вмешаться и просил более определенного решения и официального заявления, то увертливый японец от такого заявления уклонился, но довольно решительно заявил, что во всяком случае он гарантирует, что эта мера отменена не будет.
Искренно жалею бедного С.Н., влипшего во все эти переделки, в кипении которых он обречен на обвинения, осуждения, сплетни и клевету, причем сам он, если и повинен в чем, то главным образом в излишнем доверии к атаманам и к своему окружению (по доверчивости и неспособности отречься от тех, кому он раз поверил, он очень схож с адмиралом).
У него было и есть много хороших планов и благих намерений, но вначале не хватило уменья двинуть их по пути исполнения, а потом уже не было ни средств, ни возможности. В результате получилось великое бремя обязанностей и ответственности при невозможности осуществить что-нибудь положительное и при неизбежности стать единственным козлом отпущения за все и грехи, [и] ошибки, и недоделки.
Одновременно с амнистией разрешено отпустить пленных красноармейцев, не причастных к каким-либо уголовным проступкам; это вполне логично, ибо иначе нет никакой гарантии, что в одну какую-нибудь ночь они [не] уйдут к партизанам совместно с собственной охраной.
Вечером Ойя вызывал к себе Розанова, который опять-таки просил меня его сопровождать, мотивируя это желанием иметь свидетеля с достаточно высоким положением и чином. Разговор продолжался более двух часов; Ойя начал с того, что действительность доказала, что та политика, которую вело правительство адмирала Колчака, оказалась неприемлемой для населения Сибири и Дальнего Востока, а потому все надо переделать и установить такой порядок, который устранил бы все обнаруженные недостатки и ошибки и был бы полезен для всего населения.
По мнению японского главнокомандующего, необходимо тесное и умелое сотрудничество военной и гражданской власти при участии всего дельного и талантливого, независимо от принадлежности к той или иной партии, за исключением большевиков и крайних левых. Военные власти должны воссоздать вооруженные силы, а гражданское управление установить законность, основные положения всякой государственности и полный порядок. Временно порядок в крае будет поддерживаться японскими войсками, каковых с приходом сюда новой 13йдивизии будет вполне достаточно и которые возьмут на себя обеспечение движения по железным дорогам и недопущение никаких вооруженных столкновений в полосе дорог и в местах своего расположения, но воевать с большевиками не будут и только в случае нападения ответят силой на силу.
Сейчас власть передана атаману Семенову, и поэтому японское командование будет его поддерживать, надеясь, что он сумеет осуществить необходимую государственную программу при помощи выборных лиц от населения (эту часть разговора Ойя не смог выразить по-немецки, а передавший ее переводчик плохо владел литературным языком – удалось уловить только общий смысл при очень туманной роли этих выборных).
В заключение Ойя как бы мимоходом высказал, что он и его подчиненные не могли вмешаться во все, что произошло в последние дни в районе Иркутска, так как это было вне сферы их полномочий, но что он и все японцы очень огорчены тамошними событиями.
Я позволил себе доложить свой пессимизм в отношении продуктивности совместной работы правых и левых группировок и высказал пожелание, чтобы главнокомандующий союзными войсками вызвал к себе лидеров этих группировок, выяснил им позицию, желания и условия Японии и предупредил, что помощь последней возможна только при полном отказе от партийных домогательств и при обязательстве самого дружного сотрудничества в восстановлении государственности, порядка и матерьяльного благополучия.
Мое предложение было принято, и Ойя просил прислать ему список лиц, которых следовало бы пригласить для выслушания такого заявления.
Перед расставанием последовали два довольно оригинальных вопроса; сначала Ойя спросил Розанова, кто такой генерал Болдырев и зачем он сюда приехал, на что Розанов рассказал служебный стаж Б., но отозвался незнанием цели его здесь появления (о последней Ойя знает, наверное, лучше нас всех).
При самом же прощании Ойя ошарашил Розанова, спросив его, какие меры приняты им в случае необходимости оказать вооруженное воздействие на чехов и американцев. Р. совсем оторопел и отделался ответом, что на такой случай в его распоряжении нет достаточных сил, что и вынуждало его, а в случае крайности должно вновь принудить прибегать к переговорам и компромиссам.