твенный за нее ответчик, решил сопротивляться до последнего человека, никакой эвакуации не допустит и прикажет вешать и расстреливать всех трусов и малодушных. При этом постоянно повторял, что хоть нас и немного, но за каждым нашим десятком бойцов станет несколько японских рот, и что Изоме ему совершенно ясно и определенно сказал «начинайте, а мы вам поможем»; указывал также, что ему обещана помощь сильного Сербского батальона, стоящего на Первой Речке в бывших казармах 1 °C[ибирского] с[трелкового] полка, и что эти сербы в два счета справятся с партизанами, надвигающимися с севера[2017].
Все тирады Вериго сопровождались одобрительными криками его свиты, особенно старались Загоскин, Кононов и Зеленков, махали кулаками и грозили кому-то самой суровой и беспощадной расправой атамана.
Обстановка была примечательная. Спорить и возражать в такой атмосфере было бесполезно и бессмысленно. Я только сказал Вериго, что решение в штабе округа было им неоднократно одобрено, но так как в крепости, объявленной на осадном положении, ему принадлежит вся власть, а он решил сопротивляться вторжению партизанских отрядов, то все военнослужащие обязаны исполнять его приказы, а посему я отправляюсь немедленно в штаб округа, отменю все распоряжения об эвакуации и вместе с ротой окружного штаба буду ждать дальнейших указаний о боевых задачах роты и назначенном ей районе.
При расставании Вериго опять подтвердил, что вся Япония за ним, что земцы и партизаны трепещут перед именем Семенова, что он готов отдать последнюю каплю крови за любимого атамана и что сейчас он отправится на [ «]Орел[»], выгонит оттуда гардемарин и разнесет в пух и прах всех партизан, если они только осмелятся сунуть сюда свой нос (в последнем он, однако, сомневается, так как из полученной им записки арестованных им членов земской управы Афанасьева[2018] и Меньщикова[2019] очевидно, что среди партизанов разлад, а сами земцы перепуганы и готовы на попятный).
На все это я сказал, что мои взгляды на положение и на способы действий были мною доложены на совещании, а что теперь я буду только исполнять приказания коменданта крепости. В это время вмешался до тех пор молчавший и совсем осовевший Изоме, начал кричать, что надо биться до последнего конца, собрать все вместе и из центра бить во все стороны и что тогда будет успех; когда же Вериго повторил опять про обязательную помощь японцев, то Изоме стал изображать это показательно, сначала хватая отдельных персонажей свиты, а потом становясь за ними и растопыренными пальцами стараясь показать, что за одним русским будет стоять десять японцев.
Семеновцы рычали от восторга, душили Изоме в объятиях и муслили его лицо пьяными поцелуями. Картинка была в пугачевском жанре.
Я ушел, но перед этим напомнил Вериго, что 55 высота на Уссурийском заливе занята ротой 35 полка, к которой сегодня подошло несколько партизанских партий, и что все направление на Гнилой угол и Морские казармы никем не охраняется и не наблюдается и, между прочим, там находится квартира генерала Розанова, от которого дезертировал уже весь казачий конвой, за исключением 2 офицеров и 12 енисейцев.
При мне было отдано [распоряжение] занять это направление сборным отрядом под командой полковника Патиашвили.
С великими трудами дошел пешком до Розанова, повторил и передал ему все, что было со мной после ухода из штаба округа, сообщил о решении Вериго и рекомендовал приготовиться к завтрашним событиям. Затем добрался до штаба округа, отменил все распоряжения по эвакуации и приказал вызвать всех офицеров роты, взять двойные комплекты патронов, осмотреть пулеметы и пулеметные ленты и быть готовыми к получению боевого приказа. Сразу же по лицам понял, что к назначенному сроку придет только небольшая часть; до известной степени это было неизбежно и естественно, ибо большинство понимало бесцельность и безнадежность дальнейшего сопротивления, а способных на подвиг и смерть было очень немного.
Общему подавленному настроению очень способствовало объявление, сделанное прибывшими в штаб японскими офицерами и гласившее, что все русские военные, коим почему-либо будет угрожать личная опасность, приглашаются идти в японский штаб на Алеутской улице.
В связи с указанием Инагаки на броненосец, все это показывало, что японцы считают, что в ближайшем будущем для русских офицеров могла создаться обстановка личной и серьезной опасности. Комментарий к этому не требовалось; нам обещали не защиту и помощь, а только «убежище», да и то с достижением оного собственными попечениями.
Штабные распоряжения окончил незадолго до рассвета; решил пройти домой, попрощаться с женой. Дома переоделся по-походному зимнему, вооружился наганом и 2 браунингами, набил кожаный портфель запасными готовыми обоймами и, когда рассвело, поплелся опять из Эгершельда в штаб округа и по дороге зашел в штаб крепости, чтобы повидать там Вериго и получить последние указания и приказания (в 8 ч. утра кончался срок ультиматума, и надо было быть готовым к последующим действиям).
Прошел в штаб крепости с Корейской улицы, со стороны пожарной команды, и был несказанно, до остолбенения, поражен, когда застал все здание абсолютно пустым, с раскрытыми дверями, вывернутыми ящиками столов и всеми следами самого поспешного оставления или, вернее сказать, бегства. В одной из задних комнат застал старенького чиновника, что-то выбиравшего из ящика стола, и невыразимо испуганного моим появлением.
Спросил его, а где же комендант и все офицеры; выслушал ответ, что их превосходительство и господа офицеры были здесь несколько часов тому назад, но уже в штатском платье, а потом забрали вещи и уехали (насколько послышалось – в штаб японской жандармерии); с ними были и уехали грузовые автомобили с сундуками и чемоданами.
Вот к чему свелись все похвальбы об обороне до последней капли крови! Оставалось недоумевать, для чего же игралась вся вчерашняя ночная комедия, сорвавшая часть распоряжений по эвакуации.
Очевидно, после моего ухода выяснилось что-то такое, что сразу отрезвило всю эту пьяную и низко трусливую банду и побудило их искать спасение в близком им по внутреннему содержанию жандармском штабе; при этом награбленного добра не забыли.
Когда выходил из штаба, в стороне морских флигелей раздалось несколько орудийных выстрелов и послышалась ружейная стрельба. На Алеутской было пусто, но на Светланке встретил японские десантные роты, бежавшие по нескольким направлениям; всюду выскакивали испуганные жители; скорым шагом прошло несколько наших русских команд, в порядке и прилично одетых, но без офицеров (одно время я подумал, что это наши белые, и только через некоторое время сообразил, что это были красные части, вошедшие с разных сторон в город[)].
Пытался добраться до Розанова, но около морского штаба ко мне подошел японский офицер и по-русски предупредил, что город уже занят партизанами и частями 35 полка и что мне необходимо возможно скорее добраться до штаба японских войск на Алеутской улице. В это время Светланская была запружена народом, и это, вероятно, и благоприятствовало тому, что, несмотря на форму, я беспрепятственно дошел до нашего штаба округа; там почти никого уже не было; только казначей лихорадочно раздавал особое пособие, назначенное всем офицерам, записавшимся в офицерскую роту.
Оказалось, что часть офицеров уже разошлась по домам, часть уже ушла в японский штаб; в дверях был брошен пулемет, я схватил его и с помощью подбежавшего в это время штабс-капитана Павлова потащил его по Алеутской к японскому штабу. Мы только что успели отойти несколько десятков шагов, как к зданию штаба подбежала большая партия красных и быстро туда ворвалась; бедный казначей был захвачен сидящим над раскрытой требовательной ведомостью.
Но особенно замечательно то, что штабс-капитан Павлов, хотевший вернуться еще раз в штаб и взять там две винтовки и как-то чудом проскочивший назад, был ошеломлен, когда увидел, что во главе красных, вошедших в штаб, шел тот самый большевик, которого он две ночи тому назад захватил во время перехода с той стороны Амурского залива и который ввиду обнаруженных на нем важнейших секретных сведений и билета на имя одного из руководителей партизанского движения, был передан в распоряжение контрразведки и считался преданным военно-полевому суду и расстрелянным.
(Этим подтвердились темные слухи, что за большие деньги наша контрразведка была способна на что угодно.)
Около японского штаба стояла рота; у входных дверей – два офицера, владевшие кое-как русским языком, встречали приходивших, записывали фамилии. Я официально заявил, что отдаюсь под покровительство Японии, сдал принесенный пулемет и хотел сдать оружие и револьверы, но старший офицер заявил, что имеет распоряжение оставить оружие у старших начальников.
Внутри здания почти весь первый этаж был уже занят нашими офицерами, нашедшими здесь убежище; по словам штабных офицеров, полковник Смирнов и прикомандированный к штабу из академии полковник[2020] Антонович[2021] остались в штабе округа и заявили, что у японцев укрываться не будут.
Я успел взять у дежурного генерала несколько больших пачек сибирских, около 300 000 рублей, и распределил их между офицерами, не получившими пособия. Уже через час пришлось взять на себя распорядок; наши распустехи очень скоро дошли до того, что захотели бродить по всему зданию, пререкались с японскими часовыми и кричали, что хотят есть. Японцы вели себя очень корректно, сдержанно и с видом сочувствия, но скоро все же не выдержали и просили меня, как старшего, навести порядок.
Просьбу японского коменданта выполнил, пригрозил, что японские часовые могут ответить применением оружия, но по выражению многих физиономий пришел к выводу, что их обладателям можно было бы остаться в городе и что, во всяком случае, для честного белого лагеря они были не нужны.