Вечером Розанова и меня перевезли на броненосец [ «]Хизен[»] (поднятый и исправленный [ «]Ретвизан[»]), стоящий у Адмиральской пристани. Прошло шестнадцать с лишним лет с тех пор, как я был на этом тогда русском броненосце с визитом у его командира; тогда – начальник штаба крепости и почетный гость; теперь в том же помещении, но уже под чужеземным флагом, – бездомный и безместный русский генерал, вынужденный на своей земле искать убежище у чужих людей.
Везли нас с большими предосторожностями; и мы и японцы вооружены были, как говорится, до зубов, ибо в случае захвата по дороге сдаваться живыми не приходилось.
Тяжело было только, что для облегчения положения японского командования пришлось дать согласие надеть сверху японские военные плащи с капюшонами. Ехали на двух открытых автомобилях с флагами японского штаба; на первом сидел Изоме, а Розанов – рядом с шофером. На броненосце нас встретили хотя и не на палубе, а внизу в командирском помещении, но с должными почестями; вообще, по части внешней вежливости и предупредительности японцы безупречны. В отведенном нам помещении постельное белье, скатерти, салфетки и полотенца старого [ «]Ретвизана[»] с орлами и морскими эмблемами, и все в удивительной сохранности и высокой добротности.
2 февраля. Не мог заснуть всю ночь; душило ощущение какой-то большой потери и образования внутренней душевной пустоты. Утром пришли первые сведения из города; в так называемых народных войсках уже наметился раскол: на стороне земства и порядка юнкера Инструкторской школы (500 ч[еловек]), а на чисто красной платформе все остальные (около четырех тысяч) плюс грузчики и прочая владивостокская шпана. Пока что объявлено, что в войсках не будет ни комитетов, ни выборного начала и что все офицеры могут оставаться на старых местах.
На броненосце уже живут Вериго и почти все семенцовы, отдельно от нас; у них постоянное веселье с участием японцев. Вечером в нашу каюту явился Вериго с обычным нахальным видом. Я сразу спросил его, как объясняется его поведение ночью на 31-е, его требование продолжать борьбу и затем исчезновение и укрытие у японцев без всякого о том нас предупреждения, что решение, столь категорически мне заявленное, было вслед за тем отменено.
Читинский гнус сразу заюлил, сослался на резкую перемену в настроении японцев, а не уведомление меня и Розанова свалил на вину своих подчиненных.
Затем я спросил его, где крепостные императорские штандарты и Высочайшие грамоты, хранившиеся в штабе крепости в особом художественно исполненном ларце-рундуке; полагал, конечно, что комендант был обязан их увезти. Выслушал небрежный ответ, что не было времени об этом думать. Глубоко опечален, так как привык высоко уважать эти крепостные регалии; почти потребовал у Вериго указать, где остались ключи, ибо в голову залезла неотвязная мысль попытаться выкрасть штандарты при помощи оставшихся в штабе Станишевского и нескольких прежних офицеров.
Принесли владивостокские газеты; яростно ругают японцев и именем народа требуют удаления всех интервентов.
Адъютанты Розанова побывали в помещении семеновцев и узнали, что атаманский представитель Магомаев и его антураж перебрались на японский броненосец еще днем 30 ноября и что их грузовики целый день перевозили в японский жандармский штаб большие сундуки и ящики этой компании; туда же укрылись заблаговременно и чины крашенинниковской разведки, выбрав предварительно все казенные деньги и успев сорвать еще и с местных состоятельных обывателей.
3 февраля. Сидим в своего роде бесте[2031]. Связался с женой и передал ей проект спасения штандартов при помощи Станишевского, который, уверен, не откажет в содействии.
Очень скверные сведения о положении дел у Деникина; нет ли в этом связи с тем равнодушием, которое мы видим здесь по отношению к нам с[о] стороны союзников. «Взвешены и найдены легкими». Неужели же опять «Париж победил Вандею»[2032]. Адмирал Кавахара[2033] показал мне приказ Китицына; ничего не сказал, но выражение лица скорбное и неодобрительное; адмирал старого самурайского типа, – и его отрицательная оценка этого печального документа нашего революционного безвременья для меня понятна.
Последние известия из города подтверждают усиление красного влияния и настойчивые требования полного соглашения с Советской властью, все это следовало ожидать.
4 февраля. В газетах объявлено постановление нового правительства о привлечении Вериго и Розанова к уголовной ответственности по обвинению в государственной измене.
Днем нас спрятали в нашем помещении, так как на [ «]Хизен[»] приезжали новые земские власти и красный комендант Краковецкий с визитом к адмиралу.
Заходил опять Антонович (он на свободе и его не трогают), говорит, что в японском штабе получены известия, что Каппель взял Черемхово и что иркутское правительство бежало на север. Если это верно, то я ошибся очень немного, когда доказывал Розанову, что наши армии должны будут появиться у Байкала в середине февраля.
Антонович был у генерала Медведева (дядя главы земского правительства), и тот ему конфиденциально поведал, что его племянник и его коллеги считают положение очень шатким и начинают уже жалеть, что заварили всю кашу.
В японском штабе наши офицеры довели японцев до того, что вчера двух совсем упившихся пришлось арестовать; здесь на [ «]Хизене[»] режим свободнее – второй вечер в семеновском отделении попойка, пьяные песни и дикий хохот.
Вериго и Никонов узнали (вероятно, от Изоме), что Розанову удалось спасти остатки от продажи хлопка, около трехсот тысяч иен, и явились к нему с требованием от имени атамана передать им эти деньги.
Розанов, конечно, отказал, но под давлением очень дерзкого наскока и даже угроз сдал и дал обещание после размены чека в Японии выдать генералу Вериго сто тысяч иен с тем, что это пошло на выдачу пособий и прогонных до Читы и Харбина (от Гензана, куда нас хотят вывезти) всем чинам штаба крепости и владивостокского гарнизона; остальные же деньги будут назначены для той же цели для офицеров частей всего округа.
Валя сообщила, что вошла в связь с помощником Станишевского и что, по-видимому, есть надежда ночью вынести штандарты по черному ходу и спрятать в домике манакинской прислуги; о том, что они хранятся в нижней части ларца, наличному составу[2034] штаба неизвестно, и потому дело должно пройти незамеченным.
Генерал Инагаки очень любезно прислал мне напечатанный в газетах декрет большевистского Совнаркома (получен по радио), что адмирал и все его министры объявлены «вне закона». При первой возможности попрошу какую-нибудь существующую русскую власть внести это отличие в мой послужной список.
В газетах печатаются списки представителей старого режима, заявивших о своей лояльности новой власти и явившихся к ней с предложением своих услуг (много очень неожиданных для меня лиц; считал их устойчивее).
5 февраля. Ничего не знаем о своей судьбе; нас как будто повезут в Японию, а всех остальных в Гензан. Японцы делятся с нами новостями, получаемыми по радио. У Деникина плохо.
Иркутских и здешних эсеров совсем прижали к стенке; большевики предъявили им ультиматум и уже требуют не соглашения, а абсолютного и беспрекословного подчинения; повторяется то же самое, что и везде, – эсеры готовят путь большевикам, а затем получают за это одни пинки.
Послал Вале последние инструкции по поводу штандартов; она – удивительный храбрец, ходит по городу, разыскала жен офицеров волковского отряда и раздала им посланные мной деньги; ей выражают сожаления, что я не остался на свободе, так как новая власть очень хотела бы иметь меня своим ответственным сотрудником.
6 февраля. Официально объявлено, что авангард сибирской армии под начальством генерала Войцеховского находится вблизи Иркутска. Сейчас все решение в руках Семенова и японцев; при их содействии армии смогут не пустить красных дальше Байкала, а тогда, хотя бы и с Семеновым, надлежаще обузданным, а при возможности и устраненным, возможно создание Белого Дальнего Востока. Весь вопрос теперь в организации снабжения; у Семенова пока есть схапанные им 60 миллионов руб. первого эшелона золотого запаса (не думаю, что все уже растащено), и этого пока хватит, а затем имеются спасенные кредиты кредитной канцелярии и уже оплаченные заказы комиссии Роопа, а кроме того, крупные кредиты остались у Угета[2035] в Нью-Йорке. Необходимо только скорейшее образование нового настоящего правительства на юге России, ибо оставшиеся деньги нельзя отдать в руки читинских разбойников.
После обеда нам объявили, что вскоре нас повезут на Эгершельд на транспорт, уходящий завтра в Японию.
6–7 февраля[2036]. Переехали на транспорт. Повезли нас еще засветло, вероятно, для большей безопасности, т. к. вечером и ночью за броненосцем установлено наблюдение с берега. Ехали на открытых автомобилях через Светланскую, Алеутскую и затем на Эгершельд. Опять пришлось надеть сверху японские плащи, а меня заставили снять неподходящее для японца пенсне, что лишило меня возможности рассмотреть как следует физиономии толпы наполнявшей улицы (особенно Алеутскую, по которой шла какая-то демонстрация).
Вдоль пути встретили несколько прогуливавшихся японских рот, двигавшихся в расстоянии нескольких сот шагов одна от другой – очевидное мероприятие на какой-нибудь случай с нашими автомобилями. Я имел при себе свои три револьвера и 12 обойм. Все прошло благополучно, но у нашего автомобиля лопнула шина у самого штаба крепости, и шофер, как ни в чем не бывало, свернул на возвышенный подъезд и, проехав входные двери, остановился на спуске недалеко от старой комендантской квартиры, и здесь на глазах штабных писарей было поставлено новое колесо, и мы поехали дальше.