во карались. Впрочем, при сложившейся обстановке победителям в Гражданской войне не удалось до конца решить задачи внедрения строгой дисциплины в войсках.
Штабы были раздуты и переполнены уклонявшимися от фронта офицерами. Полная дезорганизация собственного военного управления и впечатляющие успехи противника приводили к утрате в рядах белых веры в победу. Наиболее ярко разочарование можно проследить по высказываниям представителей командного состава, оценки офицерской и рядовой массы должны были быть куда жестче. Состоявший в распоряжении Войскового штаба Оренбургского казачьего войска генерал-майор Л.Н. Доможиров, выступая весной 1919 г. на станичном сходе в станице Кизильской, говорил казакам о бесцельности борьбы с красными[832]. «Я чувствую, что у меня подрывается вера в успех нашего святого дела»[833], – отметил в начале мая 1919 г. генерал-майор Р.К. Бангерский. Командир II Оренбургского казачьего корпуса генерал-майор И.Г. Акулинин в рапорте командующему армией от 25 апреля 1919 г. писал об отсутствии поддержки со стороны казачьего населения[834]. 2 мая 1919 г., когда еще поражение Колчака было неочевидным, командующий ударной Западной армией генерал от артиллерии М.В. Ханжин наложил на один из документов резолюцию: «Нашей коннице надо брать пример с красноармейской»[835]. Подобные признания высших военачальников дорогого стоят.
К началу наступления белые на Восточном фронте обладали двойным превосходством в силах над красными, учитывая нестроевых. Реальное превосходство по боевому составу было менее выигрышным – примерно в 1,5 раза. Это преимущество белыми было сравнительно быстро растрачено. К 15 апреля 1919 г. в наносившей главный удар Западной армии было 2686 офицеров, 36 863 штыка, 9242 сабли, 12 547 человек в командах и 4337 артиллеристов. Всего 63 039 офицеров и нижних чинов[836]. К 10 июня в Западной армии оставалось только 24 015 штыков, 6174 сабли и 1694 невооруженных бойца[837]. В Сибирской армии к 1 марта имелось 3276 офицеров, 39 309 штыков и 2859 сабель[838], а к 10 июня 1919 г. числилось 56 649 штыков и 3980 сабель, всего 60 629 бойцов[839]. В Отдельной Оренбургской армии к 29 марта 1919 г. имелось только 3185 штыков и 8443 шашки, всего 11 628 бойцов[840]. Последняя насчитывала в своих рядах почти в шесть раз меньше войск (в том числе за счет передачи всех наиболее ценных в боевом отношении неказачьих частей в Западную армию), чем соседи, командование которых (прежде всего, Западной армии) позволяло себе при этом систематические издевки над оренбуржцами. К 10 июня 1919 г. в Южной армии, в которую были переформированы Отдельная Оренбургская армия и Южная группа Западной армии, значилось 15 483 штыка и 12 049 сабель[841]. Численность Отдельной Уральской армии, по разведданным красных, летом 1919 г. составляла около 13 700 штыков и шашек. Всего же в весеннем наступлении на его начальном этапе одновременно участвовало не менее 120 тысяч солдат и офицеров колчаковских армий (без учета уральских казаков, действовавших фактически автономно). Красные на Восточном фронте к 15 февраля 1919 г. имели 76 400 штыков и 8570 сабель[842]. Однако уже к началу мая соотношение сил на фронте выровнялось. К 1 июня красные на Восточном фронте располагали 119 214 штыками, 11 184 саблями при 367 орудиях и 2298 пулеметах[843].
Образовательный уровень колчаковских пополнений был очень низким. Так, в период с 4 февраля по 4 марта 1919 г. в Сибирскую армию были мобилизованы 46 987 нижних чинов и 847 офицеров. Из этого числа только 1238 человек имели четырехклассное или более высокое образование[844]. За вычетом офицеров, которые в основном обладали сравнительно высоким образовательным цензом (за исключением произведенных из нижних чинов), получается, что в армию был направлен только 391 человек, обладавший элементарным образованием.
Колчаковская армия страдала неправильным распределением сил и средств по фронту – она испытывала острую нехватку пехотных частей на казачьих фронтах (что, например, сделало невозможным взятие такого важного центра, как Оренбург, силами одной лишь конницы) и при этом недостаток конницы на фронтах неказачьих. Только централизованное управление могло привести белых к победе, однако казачьи регионы так и остались автономными, а казачьи атаманы продолжили проводить собственную политическую линию. Помимо тактических и стратегических проблем это добавляло и морально-психологические неудобства. Солдаты и казаки, сражаясь на своих родных землях, испытывали сильный соблазн при первой же возможности дезертировать, разойтись по домам или перейти к противнику, если родная станица или село оказались за линией фронта (кстати, большевики понимали эту проблему и старались ее не допускать). После освобождения от красных Ижевского и Воткинского заводов домой захотели даже легендарные ижевцы и воткинцы – единственные белые части из рабочих. В период самых тяжелых боев конца апреля, когда решалась судьба Белого дела на Востоке, большинство из этих «героев» борьбы с большевиками просто разошлись по домам (надо сказать, что ранее «вернуться к своим семьям» им непредусмотрительно обещал сам генерал Ханжин). К маю в Ижевской бригаде осталось только 452 штыка из прежнего состава, прибывшие пополнения оказались плохо обученными и сдавались в плен[845]. 10 мая генералу Гайде пришлось уволить в запас и распустить по домам бойцов Воткинской дивизии[846].
Казаки вообще не хотели выходить за пределы своей территории, ставя местные интересы выше общегосударственных. Как показала практика, казачество могло лишь выделить часть своих сил для общегосударственной борьбы против красных, а также предоставить свою территорию в качестве базы для развития Белого движения. До создания массовой Красной армии такая особенность казачества давала белым неоспоримое преимущество перед противником и стала одной из причин крупных успехов Белого движения в 1919 г. Однако отсутствие у белых аналогичного имевшемуся у красных репрессивного аппарата не позволило вождям Белого движения, несмотря на вышеуказанное преимущество, быстро сформировать массовые армии (при помощи террора) и, в конечном итоге, обрекло их на поражение.
Мобилизованные Колчаком силы были неоднородны по своему составу. Во многом справедлива оценка советского главкома Вацетиса: «У Колчака получился фронт довольно неоднородный, как по своей политической ориентации, так и по линии общественной группировки. Правый фланг – армия ген. Гайды состояла, преимущественно, из Сибирской демократии, сторонников Сибирской автономии. Центр – Уфимский фронт слагался из кулацко-капиталистических элементов и по политической линии держался великороссийско-казацкого направления. Левый фланг – казачества Оренбургской и Уральской областей объявили себя конституционалистами.
Так было на фронте. Что же касается тыла от Урала до Байкала, то там сгруппировались остатки левого крыла бывшего чехо-русского военного блока: чехо-войска и эсеры, открывшие враждебные действия против диктатуры Верховного Правления адмирала Колчака»[847]. Разумеется, при столь разнородном составе и наличии внутренних противоречий боевой дух колчаковских войск также оставлял желать много лучшего.
Генералы Щепихин, Пепеляев и др. отмечали безразличие населения к делу возрождения России, которое влияло и на моральный дух войск. По мнению Пепеляева, «настала такая минута, когда не знаешь, что будет завтра, не будут ли части сдаваться в плен целиком. Должен быть какой-то перелом, новый взрыв патриотизма, без которого мы все погибнем»[848]. Но перелома не случилось.
Организация наступления
Весеннее наступление колчаковских армий началось в марте 1919 г. на фронте Западной армии. Конечной целью наступления являлось занятие Москвы, но намеченный план взаимодействия армий при наступлении был сорван практически сразу, а плана действий за Волгой не существовало вовсе[849]. В то же время предполагалось, что основное сопротивление красные будут оказывать у Симбирска и Самары[850].
Сюрреализм затевавшейся наступательной авантюры подкрепляется делопроизводственной документацией белых. Чего стоит указание из журнала военных действий Сибирской армии, в котором накануне наступления, 28 февраля, отмечалось, что в резерве армии нет ни одного батальона, левый фланг армии в поставленных задачах не совпадает с разграничительной линией между Сибирской и Западной армиями, а между двумя армиями имеется разрыв, пользуясь которым красные могут беспрепятственно наступать[851].
Еще удивительнее то, что в начале наступления, 4 марта 1919 г., части III Степного корпуса Сибирской армии по причине недостатка патронов были вынуждены оставить ряд пунктов с большими потерями[852]. Похожая ситуация сложилась и в Средне-Сибирском корпусе, где не хватало патронов и снарядов. Перейдя в наступление, части Средне-Сибирского корпуса 5 марта 1919 г. всюду встречали укрепленные позиции и превосходящие части красных, причем превосходство противника ощущалось во всем – в артиллерии, боеприпасах и даже в коннице