Работа белой контрразведки, несмотря на ряд успешных операций, осложнялась общим разложением и хаосом белого тыла. Разложение затронуло и контрразведчиков, нередко воспринимавших свои особые полномочия как средство личного обогащения или злоупотребления властью.
Казалось бы, более профессиональными должны были быть уже давно сформировавшиеся спецслужбы интервентов – Великобритании, Франции. Однако и они потерпели в Советской России ряд крупных провалов и особенными успехами похвастаться не могли. Куда меньше шансов на успех было у национальных спецслужб государств, возникших на развалинах Российской империи (за исключением явно выделявшейся на общем фоне польской разведки).
Белая разведка испытывала серьезные кадровые, финансовые, организационные проблемы, но основная трудность лежала в иной плоскости. Ключевой проблемой белых оказалось фатальное непонимание и недооценка серьезности противостоявшего им врага. Белая разведка вплоть до конца Гражданской войны регулярно предрекала скорый крах большевистского режима, рассуждала о его нежизнеспособности. Однако свою нежизнеспособность продемонстрировали как раз белые режимы. Белогвардейские разведчики на всем протяжении Гражданской войны продолжали смотреть на противника сквозь розовые очки, не видели в большевистском лагере ничего, кроме пресловутого «красного террора», старательно не замечали ни эволюции большевиков, ни значительного совершенствования их административного и карательного аппарата в период 1917–1920 гг., не ориентировались в нюансах их политической деятельности. Подобная недальновидность была присуща не только белым разведчикам, но и белым вождям и военачальникам, обладавшим общностью мышления старых кадровых офицеров. Неудивительно, что работа выдающихся одиночек – крупных белых агентов в советских штабах не смогла принести ощутимой пользы белым. Разумеется, нельзя говорить о том, что советская разведка или контрразведка переиграла белую. Каждая из сторон имела свои успехи и провалы, однако определяющую роль в победе большевиков сыграли отсутствие у них шаблонности, новизна мышления, способность и готовность учиться, в том числе на собственных ошибках, воспринимать и перерабатывать новые идеи. Закостеневшие в традиционализме белые оказались на это неспособны.
Брали ли красные в заложники семьи военспецов
В постсоветской историографии, в СМИ, а через них и в общественном сознании прочно утвердился тезис о том, что в годы Гражданской войны бывшие офицеры служили в Красной армии под жесточайшим контролем. Одной из основных составляющих такого контроля над военспецами считается учет их семейного положения в целях ареста, а возможно, и последующего уничтожения их близких в случае измены. Нельзя не отметить, что вопрос о заложничестве и репрессиях в отношении членов семей военспецов крайне политизирован. Однако почему-то исследователи и публицисты, отстаивающие такую дополнительную кровожадность большевиков, не только не приводят конкретных примеров, но и закрывают глаза на находящиеся в явном противоречии с этой точкой зрения сотни случаев измены военспецов советской власти, имевших место на всем протяжении Гражданской войны. Ведь, казалось бы, окажись родственники военспецов в заложниках с угрозой неминуемого ареста и расстрела, массовые измены стали бы немыслимы. Тем не менее этого не произошло. Попробуем разобраться, как же обстояло дело в действительности.
Сразу оставим за рамками эксцессы бандитизма и мародерства, в ходе которых могли страдать семьи военспецов, и сосредоточимся лишь на вопросе о наказании в отношении семей тех, кто изменил советской власти. В центре нашего внимания будут, прежде всего, семьи бывших офицеров Генерального штаба – представителей военной элиты; людей, находившихся вследствие своей немногочисленности и особого, исключительно высокого положения в комсоставе, на виду и, соответственно, более удобных в плане надзора.
Обязательная регистрация бывших офицеров в Советской России началась в основном летом 1918 г., но в регистрационных материалах того периода (в частности, при регистрациях в Москве[1225]) отсутствовали данные о семейном положении регистрируемых. В учетных карточках и списках фиксировались только адреса офицеров, что пока еще не было увязано с адресами семей, но во многих случаях позволяло установить их местонахождение. Однако уже осенью 1918 г. в анкетах встречаются разделы «Адрес семьи», а, например, в 1919–1920 гг. анкеты содержали пункт «Адрес семьи, а для холостых – ближайших родственников»[1226]. Вопрос о проверке указывавшихся анкетных данных остается открытым.
4 сентября 1918 г. в Советской России официально появился институт заложничества, легализованный приказом главы НКВД Г.И. Петровского. Инициативу поддержал Л.Д. Троцкий, распространив ее на семьи бывших офицеров и военных чиновников. Приказ Троцкого от 30 сентября 1918 г. гласил: «Предательские перебеги лиц командного состава в лагери неприятеля, хотя и реже, но происходят до настоящего дня. Этим чудовищным преступлениям нужно положить конец, не останавливаясь ни перед какими мерами. Перебежчики предают русских рабочих и крестьян англо-французским и японо-американским грабителям и палачам. Пусть же перебежчики знают, что они одновременно предают и свои собственные семьи: отцов, матерей, сестер, братьев, жен и детей. Приказываю штабам всех армий Республики, а равно окружным комиссарам, представить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми необходимыми сведениями об их семейном положении. На т[оварища] Аралова возлагаю принятие, по соглашению с соответственными учреждениями, необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей»[1227]. Пока что речь шла только о семьях ранее изменивших советской власти военспецов. Однако не было указано, что делать с задержанными. В дальнейшем Троцкий конкретизировал свои предложения, указав, что в случае измены военспецов их семьи будут арестованы[1228].
К октябрю 1918 г., по некоторым данным, в заложниках находились свыше 8000 бывших офицеров. Очевидно, что массовое заложничество было бессмысленным. Поэтому по предложению Троцкого заложники, не причастные к контрреволюционной деятельности, были решением ЦК РКП(б) освобождены с предложением поступить на службу в РККА. В случае согласия они должны были представить списки своих семей, которые были бы арестованы при переходе этих бывших офицеров к противнику[1229]. Постановлением VI Всероссийского чрезвычайного съезда Советов от 6 ноября 1918 г. освобождению подлежали все заложники, «кроме тех из них, временное задержание которых необходимо как условие безопасности товарищей, попавших в руки врагов»[1230]. Брать заложников по этому постановлению отныне могла только ВЧК.
Учетом военспецов в РККА занимались сами же военспецы. Они едва ли могли выступать активными проводниками репрессивной политики в отношении семей таких же бывших офицеров. Вполне можно допустить, что они сознательно саботировали требования Троцкого. Однако, как выясняется, даже семьи многих заведомых контрреволюционеров, в том числе видных деятелей антибольшевистского лагеря, спокойно жили в Советской России и не подвергались серьезным репрессиям.
Семья известнейшего белого генерала В.О. Каппеля проживала в Перми. Его супруга, 29-летняя О.С. Каппель (Строльман), в 1918–1919 гг. работала в штабе 3-й армии красных машинисткой. В одной из анкет она указала, кто ее муж, после чего была уволена без права поступления на службу в военные учреждения. Тогда она смогла устроиться канцелярской сотрудницей в департамент государственного казначейства в Перми. Весной 1919 г. Строльман была арестована. Арест произошел «по приходе домой в общежитие для служащих Государст[венного] казначейства, быв. гостиница “Ижевское (?) подворье”…»[1231] Причины ареста самой женщине были неизвестны, допросов не проводилось, обвинений выдвинуто не было. Содержалась арестованная в женском одиночном корпусе Бутырской тюрьмы. По всей видимости, речь шла о заложничестве. В карточке арестованной указано: «Муж, бывший с ней в разводе более 2хлет, служил в армии белогв[ардейцев], о чем О.С. не знала, сама же она сл[ужила] в Пермск[ом] казнач[ействе] и на служ[ебной] анкете дала неверные сведения»[1232]. По некоторым данным, О.С. Каппель находилась в Бутырской тюрьме до марта 1920 г., когда ей сообщили о смерти мужа и предложили оформить развод[1233]. По свидетельству дочери Каппеля, арест матери произошел в Глазове (штаб 3-й армии с декабря 1918 г.), а затем за Строльман вступились (!) руководители ВЧК Ф.Э. Дзержинский и В.Р. Менжинский, причем последний предложил ей работу в Наркомфине на условиях оформления заочного развода с мужем, причем якобы с 1 апреля 1919 г. Строльман там и работала[1234]. Таким образом, супруга одного из самых известных вождей антибольшевистского лагеря провела в заключении, по различным версиям, около года.
Цели этого «заложничества» совершенно не понятны. Возможно, требовалось изолировать супругу Каппеля, чтобы она не могла содействовать белым. Достоверность же эмигрантских рассуждений о некоем предложении Каппелю «ослабить свои удары по красным» в обмен на освобождение супруги и пафосном ответе генерала: «Расстреляйте жену, ибо она, как и я, считает для себя величайшей наградой на земле от Бога – это умереть за Родину. А вас я как бил, так и буду бить»[1235]