[1250]. Семья одного из создателей Полевого штаба РВСР П.М. Майгура находилась на Украине, но службе Майгура в РККА это обстоятельство никак не мешало[1251]. Семья генштабиста З.И. Зайченко также находилась на Украине, причем военспец не имел с ней никакой связи[1252]. Семья известного белого агента в РККА В.Я. Люндеквиста находилась в Крыму[1253]. Там же проживали дети генштабиста С.Г. Лукирского, причем в августе 1918 г. военспецу было даже разрешено лично забрать их оттуда[1254]. Один из видных перебежчиков бывший генерал В.Е. Борисов был вдовцом. Не брались в заложники и военспецы РККА, ближайшие родственники которых (родители, дети, братья) служили в антибольшевистском лагере. Более того, известно немало случаев, когда такие военспецы приобретали в РККА весьма высокое положение.
Сохранились документы о том, что, например, слушателей курсов разведки и военного контроля, родственники которых находились на территории противника, считали неблагонадежными[1255]. Вместе с тем нет данных о каких-либо ограничениях по службе в отношении этих лиц.
В начале 1919 г. аппарат военного контроля, который должен был арестовывать семьи военспецов, был упразднен (путем поглощения органами ВЧК), а его функции перешли к Особому отделу ВЧК. Кроме того, борьба с семьями могла вызвать недовольство лояльных красным военспецов и повлечь ответные меры антибольшевистских сил – ведь фронты Гражданской войны разделили и семьи большевиков. Все это, по всей видимости, привело к тому, что на уровне системы заложничество семей военспецов в Советской России не практиковалось. Тем не менее нами обнаружено несколько анкет арестованных жен бывших офицеров, которые в графе о причинах своего ареста указывали заложничество за мужа. Поскольку документы заполнялись самими арестованными, данные свидетельства нельзя считать официальными указаниями на заложничество. Как бы то ни было, речь идет о единичных случаях.
Не может быть никаких иллюзий и сомнений, что в случае настоятельной необходимости репрессии против членов семей изменников могли быть применены. Военспецы, очевидно, были осведомлены об этом. Одной подобной угрозы уже было достаточно, чтобы многие решали не испытывать судьбу и не рисковать жизнью и здоровьем ближайших родственников. В то же время слухи о заложничестве семей были удобным оправданием при попадании в плен. Взятые белыми в плен военспецы на Северном фронте на вопрос, почему они не переходили к белым добровольно, отвечали, что не могли этого сделать, поскольку семья была в заложниках. По всей видимости, подобные оправдания службы у красных были достаточно распространены и не особенно убедительны для белых, так как мемуарист приводит недовольный ответ опрашивавшего пленных: «Рассказывайте… все вы так говорите»[1256]. Однако без лишней необходимости военспецы старались не искушать судьбу. Не случайно, например, известный перебежчик, командующий 9-й армией генштабист Н.Д. Всеволодов, дезертировал к белым летом 1919 г. вместе с семьей[1257].
Что же происходило на деле? Генштабист Г.И. Теодори после своего ареста беспокоился, не были ли арестованы его жена и сестра[1258]. Между тем с его жены была лишь взята подписка о невыезде[1259]. Громкий случай измены генштабиста А.А. Лаурица, в результате которой белые смогли захватить штаб 55-й стрелковой дивизии и казнили комдива А.В. Станкевича (посмертно награжден орденом Красного Знамени, торжественно перезахоронен у Кремлевской стены), обернулся арестом жены изменника, произошедшим, однако, почти через год после событий. Арестованная утверждала, что не жила с мужем уже много лет и никакого отношения к его деятельности не имела[1260]. Исход дела неизвестен. Такова была репрессивная практика в связи с одной из наиболее резонансных измен. Как видно, реакция ВЧК по этому делу не отличалась стремительностью.
В Нижегородской губернии в декабре 1918 г. после массовой сдачи противнику на Южном фронте 11-й Нижегородской стрелковой дивизии были арестованы родители военспецов-перебежчиков А. и П. Немерцаловых[1261].
Весной 1919 г., через несколько месяцев после исчезновения бывшего капитана А.Н. Цурпалева установлением его семейного положения занялись сотрудники Всероссийского главного штаба, где он ранее служил на ответственной должности старшего делопроизводителя оперативного управления. Однако их постигла неудача. Послужного списка Цурпалева в штабе не оказалось, в последнем подробном списке Генштаба на 1914 г. он не значился, поскольку только поступил в академию в 1913 г., а по частным сведениям родных в Москве у него не было. Пример Цурпалева наглядно свидетельствует об отсутствии учетных данных о семейном положении даже высокопоставленных военспецов весной 1919 г. В то же время длительные поиски родственников Цурпалева такими же, как он, военспецами без подключения чекистов скорее свидетельствуют о попытке разобраться в произошедшем, чем о стремлении подвергнуть семью пропавшего репрессиям. Как удалось установить по документам Гуверовского архива, Цурпалев перебрался на Юг России и в 1920 г. служил в Русской армии генерала П.Н. Врангеля[1262].
Вообще взаимовыручка была свойственна части военспецов. К примеру, даже антибольшевистски настроенные офицеры в мемуарах отмечали благородство видного военспеца Н.Н. Петина, в советских условиях не выдававшего прежних сослуживцев-недоброжелателей на расправу ЧК[1263].
Известен случай, когда жена арестованного военспеца, генштабиста Н.Н. Доможирова, в 1919 г. добровольно предложила себя в качестве заложницы за мужа. В обращении к Троцкому отчаявшаяся женщина писала: «Если же дело затягивается, на коленях умоляю Вас освободить моего мужа, а меня посадить в тюрьму заложницей за него – ведь тогда само собой отпадет недоверие к мужу – единственная причина его заключения»[1264]. Очевидно, подобное предложение принято не было, а Доможирова вскоре освободили.
Следует признать, что единичные случаи арестов членов семей военспецов имели место, но до системности в этом вопросе было далеко. Так, известно, что в связи с мятежом командира Особого корпуса Ф.К. Миронова в 1919 г. была арестована его жена, впоследствии она отмечала, что была заложницей по делу мужа, однако уже 13 октября 1919 г. постановлением Оргбюро ЦК РКП(б) ее освободили и никаких последствий для нее это заложничество не имело[1265].
Похожий случай произошел и с женой другого мятежника – бывшего командира 9-й кавалерийской дивизии А.П. Сапожкова. В старой армии Сапожков дослужился до подпоручика, хотя в РККА, видимо, не считал себя военспецом и презрительно о них отзывался. Летом 1920 г. Сапожков поднял восстание, возглавив Красную армию «Правды». В августе в плен попала его супруга Д.С. Сапожкова, которую красные арестовали и собирались расстрелять, однако расстрел отложили, поскольку хотели использовать ее для давления на мужа. После гибели Сапожкова командующий войсками по подавлению мятежа ходатайствовал об отмене приговора[1266].
В годы Гражданской войны произошло немало перелетов к белым красных авиаторов. 29 октября 1918 г. на сторону белых был совершен даже групповой перелет летчиков 9-го армейского авиаотряда. После этого дерзкого шага советское командование на Южном фронте распространило суровый циркуляр, по которому летчики и наблюдатели должны были из числа служащих авиаотряда указать не менее двух лиц, согласных дать подписку об ответственности вплоть до расстрела в случае измены лица, за которое они ручались. Поручители не могли быть одновременно в воздухе с теми, за кого ручались. Также требовалось предоставить подписи родственников или друзей об аналогичной ответственности[1267].
Однако введение круговой поруки среди летчиков было тупиковым решением, поскольку в связи с массовыми перелетами на сторону противника большевикам за каждого изменника пришлось бы казнить еще двух и более других летчиков. Такие действия могли привести не только к росту саботажа и нежеланию квалифицированных пилотов служить на подобных варварских условиях, но и к бессмысленному физическому истреблению даже добросовестно служивших красным авиаторов. Совокупность же измен и расстрелов заложников за измены их сослуживцев в короткой перспективе могла лишить красных авиации вообще. По этим причинам такая мера, естественно, не нашла применения. Есть данные об арестах членов семей красных авиаторов, перелетавших к белым[1268], однако более суровых репрессий в их отношении не было, и арестованные освобождались. В конечном итоге за особые заслуги красного воздушного флота суровый приказ об ответственности родственников был отменен[1269].
В переписке Полевого штаба РВСР приводились сведения о семьях перебежчиков[1270], но упоминаний о репрессиях в их отношении обнаружить не удалось. Фактически же массовое заложничество членов семьи оставалось лишь декларированной угрозой.