Лейла произносила эти слова с такой счастливой и блаженной улыбкой на лице, как если бы сообщала им о выигрыше в лотерею, а не о смерти.
Не то чтобы Сара боялась смерти, но внутри пробежал холодок.
– Я говорю вам это не потому, что хочу вас напугать. Я честна с вами. И эта правда должна заставить вас начать что-то менять… Она заставит вас выбрать единственно верное.
Быть настоящими, быть аутентичными.
Последние слова Лейла выкрикнула со всей силой.
– Ваша аутентичность разрушит всё то, что не является для вас истинным. Она подсветит всё, что вы прячете, ваши попытки быть меньше, чем вы есть, ваше предательство себя ради кого-то другого. Всё это разрушится, когда вы выберете правду.
Лейла хлопнула в ладоши.
– Начнём с элементарного. Мы привыкли к тому, что нам неудобно, некомфортно. Мы окончательно утратили связь со своим телом, – произнесла она, – убедитесь, что прямо сейчас вам удобно.
Лейла остановилась перед Сарой.
– Сара, разве тебе удобно так сидеть?
Сара вздрогнула, она действительно чувствовала, что прямо сейчас ей было крайне неудобно. Правая нога затекла, спина болела, потому что по привычке она держала её ровно, словно если расслабиться, то последует удар. Так происходило в её детстве, «держи спину прямо».
– Ты вся сжалась, напряглась, твоя йони вся скукожилась, бедняжка, – произнесла нежно Лейла.
Сара подняла брови, она считала себя довольно образованной и продвинутой, не только по части финтека, но и другим областям жизни, но слово «йони» слышала впервые. Сначала ей показалось, что Сара ослышалась, ну мало ли. Но когда Лейла повторила это слово вновь, Сара напряглась.
– Дорогие, я буду часто использовать слово «йони», – улыбнулась Лейла, – иногда я буду говорить «вагина», что в целом одно и то же, просто «йони» – красивое слово на санскрите, оно означает всё наше женское начало, наш фундамент, и вагину, и матку, всё то, что находится там. Что является сакральным источником нашей жизни. И жизни этой планеты.
Сара ухватилась за край подушки. Точно, она вспомнила, как читала где-то про йони-яйца, господи, только не это, она надеется, их не заставят засовывать эти каменные штуки внутрь и ходить с ними, или того хуже – танцевать. Если бы Сара увидела что-то подобное в описании ретрита, она бы вряд ли сюда приехала.
– Мы – центр, мы – начало, мы – сила природы, мы и есть природа, – выкрикнула Лейла.
Сара чуть не подпрыгнула от амплитуды её голоса.
– Я обещаю, что, когда вы начнёте быть в этой вашей правде, повернётесь к себе лицом, вернётесь в тело, научитесь в нём жить, позволите вашему голосу звучать, ваша жизнь поменяется.
Лейла молча оглядела всех и вдруг громко закричала:
– Готовы вы к этому путешествию?!
Сара молча кивнула головой, и только одна Маша выкрикнула «да!». Похоже, остальные сидели под впечатлением от услышанного.
– Вы готовы? Я не слышу!
– Да! – крикнула Регина, подняв руку кверху, словно выиграла эстафету.
– Громче!
– Да! – выкрикнули Ноэль и Анита одновременно.
– Ещё громче! Подайте свой голос, не стесняйтесь его, вашего голоса, вашего тела и вас самих!
– Да! – не выдержала Сара.
Ладно, так и быть, в конце концов, её никто здесь не знает.
Лейла включила музыку, пригласила их встать и начать просто двигаться. Сара чувствовала себя как на нелюбимой физкультуре, ей очень хотелось выйти, отпроситься, смухлевать, подделать справку. Сделать вид, что болит живот, и скрыться.
– Делайте это для себя, – выкрикнула Лейла, словно услышав мысли Сары, – вы танцуете не для кого-то, только для себя.
И Сара начала двигаться, закрыв глаза, сжав кулаки и губы, потому что только так она чувствовала себя «собой».
Следователь: Были ли какие-то признаки того, что это могло случиться?
Мария: Абсолютно нет, все так веселились, в жизни бы не подумала.
5Оля
Первое, что увидела Оля, открыв глаза, – деревянный потолок. Он состоял из белых крупных балок под наклоном. Оля перевела взгляд на окна. Через полузакрытые белые ставни струились лучи утреннего жемчужного света, они рисовали причудливые тени на дымчатых неровных стенах. Всё вместе, и потолок, и свет, создавало ту самую киношную картинку, ради которой люди стремятся в Тоскану.
Оля ленилась в просторной кровати на четырёх пуховых подушках, укрывшись красным льняным покрывалом. Она потрогала выпуклость вышитых на покрывале синих узоров, такие же красовались на продолговатых подушечках, украшающих это королевское ложе, когда постель была застлана. Красным было и стоящее напротив кресло, и портьеры, обрамлявшие окно в пол.
До чего же прекрасно.
Она подтянулась, встала, спустив ноги на паркет. В отличие от паркета «елочкой» в её доме здешний имел форму обычных досок. Оля плотно прижала ноги к полу, чтобы ощутить шершавую поверхность каждым миллиметром ступни.
«Я призываю вас, дорогие мои, делать эти десять дней всё медленней, чем обычно, останавливаться каждую секунду и замечать всё то, что происходит в вашем теле…»
Как забавно, дожить до сорока-почти-пяти лет и понять, что всю свою жизнь она жила неправильно, будто тело ей не принадлежало. Тело могло болеть, просто быть вялым, его могло ломить, а Оля продолжала заниматься своими делами, словно это её абсолютно не касалось.
Стоило приехать на ретрит только ради этого. Научиться слушать его. Своё тело. Хотя, конечно, это не главная причина, по которой она попросила отпуск за свой счёт. Отпустили её со скрипом, всё-таки Оля занимала важную позицию главного бухгалтера. Но, с другой стороны, последние десять лет Оля не ходила в отпуск, она ухаживала за своей мамой. Теперь, когда мамы нет, можно начать путешествовать. Хотя и это не основная причина.
Оля распахнула ставни. Узким хвостом виляла кипарисовая дорога, из-за пышных крон пиний подмигивало солнце.
Часы телефона показывали без десяти семь, наверное, Лейла уже ждёт «самых ранних пташек» на йогу в саду. Оля как раз была самой настоящей ранней пташкой, поэтому с удовольствием сходит.
Она быстро умылась, ляпнула на ладонь увлажняющий крем и быстро растёрла его по лицу.
Чёрт, она же должна была сделать утром упражнение с разными гелями для душа. Она подошла к подоконнику, там стояло десять разных флакончиков. Ладно, она сделает все эти манипуляции с ними в другой раз. В конце концов, не ради этого она приехала.
Оля натянула спортивные штаны, байку, кроссовки и вышла из комнаты. В коридоре стояла тишина. Номер дочки находился на другом этаже, Жене дали нежнейшую комнату в сиренево-бежевых тонах, похожую на будуар. Интересно, как ей спалось первую ночь.
Оля поднялась на второй этаж, подошла к двери, приложила ухо и тихонько постучала. Никаких признаков жизни. Дочь была абсолютной «совой», зачем она пришла её будить? Пусть ребёнок поспит. Ребёнок. Называть ребёнком взрослую двадцатипятилетнюю дочь. Что бы сказала её любимый психолог Виктория Фёдорова. Оля хмыкнула и спустилась по лестнице. Собственно, из-за этого «ребёнка» она здесь.
Было непривычно, что дочка спит в другом месте. Они жили вместе с её рождения и, возможно, так бы и продолжали, если бы год назад чисто случайно Оля не подписалась в Инстаграм[1] на знаменитого психолога Викторию Фёдорову.
Оля вышла из дома, в саду стояло радостное щебетание птиц. Она улыбнулась, с детства она обожала различать птиц по голосу, правда, местных распознать не могла. Она обогнула бассейн и вышла в сад, на ковриках сидели Лейла и Маша.
– Доброе утро, – поклонилась ей Лейла, – самые ранние пташки, похоже, прилетели, – она улыбнулась, – что ж, больше ждать никого не будем.
Лейла встала по направлению к солнцу, сложила руки в намастэ и произнесла:
– Мы будем делать сейчас йогу по моей авторской методике, это микс-хатха-йони-йога. Вдыхаем. – И Лейла сделала глубокий вдох и выдох.
– Уходим из головы, наша цель войти в тело, мои дорогие.
Оля прилежно повторяла за Лейлой движение, но не думать не могла. Она попыталась представить, что бы сказала психолог Виктория Фёдорова об этой идее совместного с дочкой ретрита. Она точно не стала бы скупиться на выражения, как это происходило обычно.
Оля хорошо помнит то первое видео, когда психолог произнесла: «Вы ведь на самом деле хотите, чтобы ваша дочь не существовала, вы хотите её поглотить, чтобы она вообще растворилась».
Оля перестала жевать. Нет, конечно, это не так. Она любит свою дочь. Но дальше психолог начала описывать поведение «матери-подружки», и Оля почувствовала, как заливается краской её лицо, в этот момент Оле не надо было смотреть в зеркало, она знала, что покраснела, как лежавшие на кухонном столе дачные помидоры.
Манера психолога, её речь, такая эпатажная, местами вульгарная и чаще всего агрессивная, вызывали у Оли стыд. Виктория Фёдорова называла вещи своими именами, прямо так и говорила: «Вы – эгоистичная инфантильная психопатка, разрушаете жизнь вашей дочери».
После ролика на Ютуб Оля разрыдалась, не потому, что считала себя психопаткой, а потому, что узнала в этом описании свою собственную мать.
Оля тогда остановила видео, начала глубоко дышать, вспоминая, как однажды её мама, расставшись с очередным хахалем, – он оставил её, как только узнал, что у мамы был ребёнок, то есть она, Оля, – ворвалась в её комнату и начала орать, что лучше бы её, Оли, не существовало, что она «изувечила ей жизнь». Оле было десять лет. И последующие тридцать с лишним лет она жила с этой фразой в голове. Да и сейчас, когда мамы не было в живых, фраза то и дело всплывала.
Нет, Оля никогда не позволяла таких слов по отношению к Жене. Наоборот, они с ней ладят, Женя делится с ней всеми своими секретиками, советуется в принятии важных решений. Например, согласиться ли на предложение от компании, в которой Женя работала программистом, на переезд в Польшу. Оля считала, что Жене не стоит уезжать так далеко от дома.