В окошке голубого вагончика действительно горел огонек. Я постучалась, отец Александр открыл дверь, поздоровался и посмотрел на меня вопросительно.
- Как Лена? – от смущения заторопилась я.
- Проходите, что в дверях стоять, - предложил он.
Зайдя в домик, я робко пристроилась на краешке стула. Наверняка ведь до отца Александра дошли разговоры, бродящие по селу. Вряд ли он верит подобным глупостям, да священник и не должен этому верить, но, наверно, ему это не очень приятно. Может, даже роняет в глазах прихожан и особенно прихожанок: как же, батюшка разрешает своей жене общаться с такой сомнительной особой. Вот и до беды дошло.
- Вы, наверно, слышали… - глядя в пол, начала я и замолчала, не зная, как продолжить.
- Вас не должно это смущать, - покачал головой священник. – Каждый день мы просим у Господа терпения и смирения. Но ведь это должно в чем-то проявляться. Терпите и смиряйтесь. Творите в душе мир, даже если все и все против вас. А Лена… С Леной все в порядке. Спаси Господи за заботу. Просто немного упало давление, с ней это бывает. Пока ее оставили в больнице, но если все будет хорошо, на днях выпишут.
Я поблагодарила, попросила благословения и пошла к выходу. Уже открыв дверь, случайно посмотрела в угол и увидела небрежно брошенные высокие сапоги. До самого верха заляпанные густой засохшей грязью.
15.
Уж не помню, как я добралась до дома. Всю дорогу перед глазами стояли эти проклятые сапоги.
Успокойся, говорила я себе. Они ведь ездили на рыбалку.
На болота, ехидно заметил некий голос.
По берегам рек и озер тоже полно грязи. Неужели ты думаешь, что отец Александр или Ленин брат следил за нами. И потом, мы же знаем, что это был Федька.
А если они заодно?
Выбрось эту чушь из башки, ненормальная!
Светка была дома. Она сидела на крыльце и лопала столовой ложкой зеленый горошек из консервной банки.
- Где тебя носило? – набросилась я на нее.
- Слушай, этот придурок прилип ко мне, как банный лист к заднице. Где я только не ходила! Как ни повернусь, а он сзади тащится себе потихонечку. И ведь гад какой, нисколько не скрывается. Идет и улыбается. Я в магазин, и он в магазин, я к речке, и он к речке, я к клубу, и он за мной.
- Ну и шла бы себе домой.
- Да я и шла уже. Только, знаешь, испугалась. Зашла во двор, смотрю, тебя нет, Таисии нет, замок висит. Мало ли что. Придушит еще потихоньку. Ну, и пошла дальше по улицам бродить. Пока Таисию не встретила – она домой от подруги шла. Вместе и вернулись. Я ей говорю: что-то немой за мной увязался, идет и идет сзади. А она: да ничего, он безобидный. Может, и не за тобой, а просто так бродит.
- Кстати, за мной, кажется, тоже кто-то следил, - я вдруг вспомнила, как пряталась за кустом, и опять перед глазами всплыли заляпанные грязью сапоги.
- Да ты что?! – Светка вытаращила глаза и отставила пустую банку на ступеньку. – Выходит, он не один? Федька-то от меня ни на шаг не отходил. А может, тебе показалось?
- Не знаю. Может, и показалось.
Я не знала, стоит ли говорить ей про сапоги. Ведь это абсолютно ничего не значит. Так, абсолютно ни на чем не основанное подозрение. Решила, что пока не буду.
- Слушай, давай выйдем еще затемно. Не будут же нас всю ночь караулить.
- Почему бы и нет? – возразила я. - Тем более, если их действительно двое.
- Тогда пойдем прямо сейчас. Через поле.
- Нет, Света, не стоит. Темно, мы не увидим, если за нами кто-то увяжется. Как ты говоришь, придушат в потемках – и привет.
- Эх, и зачем я только кулон выбросила? – горестно вздохнула Светка. – Теперь не достанешь.
Из дома мы вышли, едва самая густая ночная темнота начала сереть. На небе еще было полно звезд, но, пока мы продирали глаза и на ощупь выбирались из дома, посветлело настолько, что никто уже не смог бы пробраться за нами через поле незамеченным. Даже по-пластунски.
Кроссовки все-таки высохли, но трава от росы была такая мокрая, что через несколько минут они промокли заново. Было довольно холодно, хотя ясное небо и обещало теплый день.
- Вроде, никого, - сказала Светка, оглядевшись по сторонам. – Спят, наверно.
- Да тише ты! – я сердито дернула ее за рукав. – Знаешь, давай побыстрее в лес зайдем. И пойдем по краю. Так дольше будет, но мы будем любого видеть, а они нас за деревьями – фиг.
Светка скривилась.
- Знаешь, я такие уже мозоли натоптала!
- А ты хотела, чтобы кто-нибудь тебе клад на блюдечке принес? Принесут, жди. Только не тебе. Если хочешь, пойдем на кладбище напрямик. Только зачем для этого было вставать в такую рань?
- Ну ладно, не ворчи, - примирительным тоном попросила Светка. – Пойдем через лес, если хочешь.
Больше всего мне хотелось оказаться отсюда за тридевять земель. И ничего не знать ни о какой Свете Зиминой из Москвы. И дернуло же меня открыть ей дверь! Сделала бы вид, что никого дома нет. Впрочем… Я снова вспомнила о Павле – по спине пробежала крупная дрожь. Нет, все-таки хорошо, что я открыла ей дверь.
В лесу было еще совсем темно, даже на самой опушке, поэтому шли мы медленно, то и дело спотыкаясь. То и дело под ноги попадались сухие ветки, и от их хруста я вздрагивала, как испуганный заяц: мерещились преследователи.
Наконец лес узкой полосой вышел к реке. Моста в этом месте не было, пришлось идти берегом. Именно здесь вчера вокруг меня плясали мальчишки.
- Какая пуговичка! – Светка наклонилась и что-то подобрала с земли. И как только разглядела? – Смотри!
- Детсад! – фыркнула я. – Какая пуговичка, какое стеклышко, какой камешек. Повесь ее себе на шею вместо кулона.
Светка надулась и хотела уже зашвырнуть пуговицу в реку, но вдруг улыбнулась:
- Нет, ты все-таки посмотри. Ничего не напоминает?
Я посмотрела на маленькую серебряную пуговку, похожу на грибок с круглой шляпкой. Да, она определенно мне что-то напоминала. Где-то я такие уже видела. Неужели это первые звоночки маразма? Где-то я видела этого человека, почему-то мне знаком этот запах, на ком-то видела похожие пуговицы. Зато сон, приснившийся, когда мне было четыре года, помню в мельчайших подробностях. Так моя бабушка может забыть, что час назад смотрела по телевизору, но прочитает наизусть стишок, который еще до войны рассказывала на каком-то школьном празднике.
- Ну? Как? – еще ехиднее улыбнулась Светка, подбрасывая и снова ловя пуговицу.
- Не помню. У кого-то видела что-то похожее. Я так рехнусь скоро. Одно точно могу сказать, это не Федькина. Если, конечно, он здесь не лазал в своих буржуйских шмотках. Нет, я думаю, тот второй, который вчера за мной шел – я его уже видела раньше. Поэтому и пуговицы запомнила. Знаешь, как бывает? Человека не можешь вспомнить, а какая-то деталь врежется в память, и…
- Ну, мать, ты даешь! – расхохоталась Светка. – Нет, ты определенно с левой резьбой.
- Почему с левой? – не поняла я.
- Да потому что резьбу обычно справа нарезают. Это твоя пуговица!
- Моя?
- Ну! Ты вчера в какой кофте была?
- В зеленой. Ну да, на ней как раз… И правда, моя. А я-то уж подумала…
- Расслабься. Слегка. А я пока перекурю. Убью в себе лошадь.
- Ты бы лучше ржала потише, лошадь! В селе слышно.
Я сунула пуговицу в карман и отошла от закурившей Светки к воде.
Над рекой стелился легкий туман, похожий на дымок, вырвавшийся из правильно открытой бутылки шампанского. Берег здесь был низкий, песчаный, поросший коротенькой, похожей на шерстку травой. У противоположного берега река, наверно, вырыла омут: там вода была темная и гладкая, как стекло. С нашей стороны веселые струйки обегали торчащую со дна ветку дерева, похожую на костлявую руку.
Я посмотрела на нее, и стало как-то тоскливо. Уж не знаю, почему, вспомнилось, как Светка рассказывала о графской дочери Марье. Ее муж утонул не так далеко отсюда, в реке Цне. Какой бы он ни был пьяница и игрок, какая бы ни была она – злая и вредная, наверно, они действительно любили друг друга. Ведь Марья пошла против воли отца, убежала из дома, чтобы тайком обвенчаться. А поручик женился на ней, зная, что никакого приданого не получит. И прожили-то они вместе всего ничего. Я представила, как она – на сносях! – узнает о смерти мужа. Как быстро оборвалось это недолгое счастье, которого она, наверно, уже отчаялась дождаться. А впереди? Тоска, бедность, боль за ребенка, еще до рождения ставшего сиротой. Поиски хоть какой-нибудь работы, чтобы прокормить себя и малыша. Или... позорное возвращение домой, к отцу. Быть может, она молила Бога послать ей смерть, и Бог ее услышал?
- Ну, пошли, что ли? – Светка бросила окурок в воду и подошла ко мне. – А то уже совсем светло стало. Куда ты дела лопату?
- Там выше по течению есть мост. Как раз по нему нам надо будет перейти реку. А за рекой – снова в лес. Там я лопату и спрятала.
- Это хорошо, - хихикнула Светка. – Представляешь, спрятала бы ты лопату на кладбище. Пришли бы мы туда, и вдруг нас кто-то с этой лопатой увидел. А? Как тебе?
- Здорово! Через полчаса все село знало бы, что мы выкапываем из могил трупы. Одни говорили бы, что мы над ними колдуем, другие – нет, что едим.
Дальнейшая процедура была нам уже хорошо знакома. Замер предположительного расстояния от бывшего алтаря до бывшего входа, определение направления движения и отсчет шагов с обязательными отметками каждой сотни. От кладбища до моста оказалось примерно восемьсот метров. Конец двенадцатой сотни пришелся именно на него.
- Привал! – Светка царапнула ребром монеты по перилам и остановилась, глядя вниз, в темную спокойную воду.
- Давай хоть до леса дойдем. Болтаемся тут на виду.
- Интересно, здесь глубоко? – словно не слыша меня, Светка, по-прежнему не отрывая взгляда, смотрела в воду. Голос ее звучал глухо и странно, словно незнакомый.
- Свет! Что с тобой? – испугалась я. Это уже напоминало какой-то триллер.
- Совсем незаметно течения. И вода такая темная...