ГЛАВА 79ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
Венецианская республика, палаццо Барбо
Полиссене не хотелось верить, но цифры говорили сами за себя: с тех пор как Османская империя захватила Константинополь, венецианские купцы терпели огромные убытки, и семья Кондульмеров не стала исключением.
С давних времен предки Полиссены занимались торговлей тканями, и дела шли вполне успешно благодаря надежным путям в города на Эгейском море и в Константинополь. Именно там ее отец, а до того и дед заключали самые выгодные сделки, позволявшие им всегда располагать запасом дорогого и редкого шелка. Пользуясь оборудованными причалами для кораблей и преимуществами торговой фактории в венецианском квартале Константинополя, Кондульмеры регулярно привозили в Венецию шелковые ткани, а там по особой секретной технологии украшали их золотыми и серебряными нитями, создавая уникальный товар необыкновенной красоты, имевший огромный успех среди городской знати.
Но теперь Мехмед II завоевал Контантинополь и грозил добраться до Сербии и Албании. Не требовалось быть великим стратегом, чтобы понять, к каким ужасным последствиям это может привести. Кроме того, вечная война с Миланом продолжала с каждым днем ослаблять республику, рискующую оказаться в окружении: Франческо Сфорца, новый герцог Миланский, продолжал контрнаступление со стороны Адды, в то время как на востоке султан нацелился на Балканы.
Услышав шаги Никколо, Полиссена вскочила, прижимая руки к груди. Вот уже несколько недель ее муж пытался убедить других знатных венецианцев в Сенате, что Венеции следует заключить торговое соглашение с султаном.
Полиссена взглянула на супруга: тот выглядел усталым и подавленным. Она пыталась поддержать его, но это было не так просто, учитывая последние события.
— Положение совершенно отчаянное, — сказал Никколо, поцеловав жену в губы. Он обнял ее и тяжело вздохнул, а потом внимательно посмотрел Полиссене в глаза. Разомкнув объятия, Барбо принялся мерить широкими шагами гостиную, потирая подбородок. Он всегда так делал в минуты тревоги. — Венецию заполонили бродяги. Они бегут от войны, с каждым днем их все больше, и справляться с этой ситуацией очень тяжело. Беженцы рассказывают ужасные вещи, Полиссена. Весь венецианский квартал в Константинополе разрушен. — В глазах Никколо стояли слезы. — Четыре торговых причала обратились в пепел, церкви Святого Марка, Святого Николая и Святой Марии разграблены, осквернены. От ворот Пескарии до Дронгарио не уцелел ни один дом: все они сожжены или разгромлены. Турки насилуют и убивают обитателей квартала, насаживают на пики тела священников. Они отбирают золото и серебро, уродуют статуи, ломают кресты. Дома, склады и лавки сровняли с землей. — Барбо ненадолго замолк. — Вся семья Вионелло, владевшая пекарней у церкви Сан-Ачиндино, мертва.
По щекам Полиссены потекли слезы, а Никколо продолжал свой ужасный рассказ:
— Посол и Совет двенадцати убиты в собственных домах вместе с женами и детьми. Лавки с тканями сожжены, склады разграблены, на рыночной площади — гора трупов. Немногие выжившие в отчаянной попытке спастись прятались в подвалах и погребах, но янычары нашли их всех и отправили на тот свет одного за другим. Тех, кого решили пощадить, продали в рабство.
— Немыслимо… — дрогнувшим голосом прошептала Полиссена.
— И это только часть огромной проблемы. Конечно, самая чудовищная и ужасная, но не единственная.
— Я знаю.
— Вам известно, какие убытки терпят все торговые династии?
— Расскажите мне, Никколо.
— Мы потеряли все преимущества Золотой буллы: больше никакой свободной торговли и освобождения от таможенных сборов в Константинополе и прочих городах от Эгейского моря до Балкан. Венецианский квартал с лавками, складами и причалами для торговых кораблей потерян навсегда. Последствия подобной катастрофы не поддаются описанию. Дож готовит делегацию из посланников, которая попытается заключить новый договор с султаном.
— Думаете, это возможно?
— Неважно, что думаю я. Но Мехмед Второй уже сообщил, что собирается обложить налогами все торговые операции, если, конечно, кому-либо удастся возобновить коммерцию. Не говоря уже о том, что все это очень ослабляет нас в глазах наших союзников.
— Альфонсо Арагонского?
— Именно. И делает легкой добычей для врагов.
— Но Милан сейчас тоже ослаблен: нашей бедой стало падение Константинополя, а миланцев настигла чума.
— Да, пожалуй.
— Может быть, в этот раз мы наконец прислушаемся к папе римскому?
— Вы говорите о заключении мира?
— Он молит нас о нем уже четвертый год. Если Венеция разорена, Милан переживает эпидемию, а Флоренция недостаточно сильна, то, может, настало подходящее время для перемирия? То, чего люди не понимали разумом, наглядно доказали нищета и голод.
— Я тоже так думаю, Полиссена. Кроме того, Венецианская республика просто не в силах оплатить военные расходы. Не буду скрывать, наше состояние тает на глазах. Дела вашего отца, вне всякого сомнения, пострадали больше всего, но и семья Барбо столкнулась с изрядными трудностями. Возить специи сейчас невозможно; к счастью, не так давно мы решили начать торговать тростниковым сахаром. Наши корабли доставляют сырье с Кипра, а мой брат обустроил раз-ведение тростника в Ираклионе, где у нас есть владения. Это поможет продержаться какое-то время, но для нашей семьи, как и для всех остальных, жизненно важно заключить новое соглашение с султаном.
— Я хорошо понимаю это.
— Есть новости от Пьетро?
— Как раз сегодня пришло письмо. Прочитать вам его?
— Да, пожалуйста.
Полиссена подошла к письменному столу и взяла в руки несколько листов бумаги.
Рим, 3 марта 1454 год
Дорогой отец, любимая матушка, я пишу вам в этот почти весенний день, глядя, как слабые солнечные лучи лениво освещают небо, неся с собой добрые предзнаменования. Пишу в надежде принести вам хорошие вести, а также поддержать вас в этот тяжелый момент, связанный с падением Константинополя, с которым и сам понтифик никак не может смириться. Я хочу сообщить вам следующее: из долгого разговора с Его Святейшеством мне стало ясно, что он намерен всеми силами содействовать подписанию мирного договора между королевствами, герцогствами и республиками Апеннинского полуострова.
В этой связи Николай V вот уже некоторое время с соблюдением полной секретности ведет переговоры со Сфорцей, советуя ему заключить перемирие с Венецией. Соответственно, через мое посредничество он просит вас убедить в том же самом дожа Фоскари.
Совершенно очевидно, что мир, заключенный на удовлетворительных условиях, гораздо предпочтительнее продолжения войны, особенно теперь, учитывая ужасную нищету, в которой оказались жители наших городов. Кроме того, как вы понимаете, папа обязательно отблагодарит вас за подобное содействие. Его Святейшество всегда проявляет необыкновенную щедрость и признательность по отношению ко мне. Он говорит, что однажды мои добрые дела и помощь нашей семьи в установлении мира будут должным образом вознаграждены.
Исходя из этого, я прошу вас сделать все возможное, чтобы убедить дожа Фоскари всерьез рассмотреть идею заключения перемирия со Сфорцей.
Со своей стороны я продолжу прилагать все усилия, чтобы поддерживать и укреплять хорошие отношения, которые мне удалось установить с понтификом.
С самыми наилучшими пожеланиями я прощаюсь с вами и обещаю написать снова в ближайшее время, чтобы сообщить вам новости о моем самочувствии и о том, что происходит в Апостольском дворце.
Ваш любящий сын Пьетро.
Полиссена умолкла. Никколо внимательно посмотрел на супругу и тяжело вздохнул.
— Эта огромная, бесконечная паутина интриг, что мы плетем, рано или поздно погубит нас, — печально сказал он. — С другой стороны, Пьетро прав: нужно добиться мира, это единственное возможное решение.
— Что вы будете делать, любимый мой? — спросила Полиссена, отлично понимая, насколько ее муж устал от всех этих политических игр. Она хотела бы помочь ему, но не знала как. Впрочем, кое-что внезапно пришло ей в голову.
— Завтра утром я попрошу дожа об аудиенции и передам ему то, что написал наш сын по просьбе папы, — произнес Никколо.
Полиссена кивнула и сообщила:
— У меня появилась одна мысль.
— Какая?
— Я поеду во Флоренцию.
— Зачем?
— Чтобы поговорить с Козимо де Медичи.
— Когда?
— Завтра, сразу после вашей встречи с дожем.
— Но я не могу отпустить вас одну! А я должен остаться в Венеции, иначе мы потеряем даже то немногое, что еще осталось.
— Знаю. Но я не боюсь. Что со мной может случиться?
— Полиссена! Вы шутите? Во-первых, вам придется пересечь Фераррское герцогство, а Борсо д’Эсте совсем не таков, как его брат Леонелло!
— Он со всеми воюет, я знаю. Но он близок к Венеции и ненавидит Сфорцу.
— Так он и Козимо де Медичи тоже ненавидит!
— Я не обязана говорить ему, куда направляюсь. Если меня остановят, скажу, что еду в Рим навестить сына.
Барбо задумался, и Полиссена поняла, что он готов согласиться.
— Я возьму с собой Барнабо, он защитит меня!
— Но…
— Я уже приняла решение, любовь моя. Ничто не заставит меня передумать. Мир — наш единственный путь к спасению, и я сделаю все, чтобы его добиться. Если я смогу убедить Козимо, то и переговоры с Франческо Сфорцей пройдут намного легче:
Никколо воздел руки:
— Спорить с вами бесполезно.
— Пожелайте мне удачи, — сказала Полиссена, подходя к супругу и беря его ладони в свои.
Вместо ответа он сжал ее в объятиях и поцеловал в алые губы.
ГЛАВА 80ГОРЬКИЕ РАЗДУМЬЯ
Папская область, Апостольский дворец
Кардинал церкви Святого Марка Пьетро Барбо украдкой поглядывал на понтифика. Его святейшество был особенно мрачен в последние дни, и Пьетро отлично понимал почему. Сейчас они находились в личной часовне папы, которую назвали его именем, — в капелле Никколина.
Понтифик, крупный мужчина с большим орлиным носом, покачал головой. Нахмуренный лоб, сжатые в тонкую линию губы — все в нем выдавало печаль и разочарование. Причин для этого хватало, но если бы Пьетро пришлось назвать одну, то он упомянул бы неосуществленный крестовый поход и падение Константинополя. Понтифик никак не мог простить себя за это.
— Кардинал, — произнес он, — как я уже говорил, мы должны добиваться мира любыми средствами, сегодня это важно как никогда. Не только для того, чтобы дать наконец-то вздохнуть всем землям, измученным войной, это очевидно, но и потому, что, только объединив всех герцогов и синьоров, мы сможем единым союзом противостоять Османской империи. Мехмед Второй уже лелеет мечту захватить «Красное яблоко», как он называет Рим. Он хочет разрубить его на кусочки и смаковать, как спелый фрукт, а потому уже выдвинул войска в сторону Белграда. Если Милан продолжит бороться с Венецией, а Флоренция — с Неаполем, у нас не будет никак шансов устоять против него, понимаете? Именно поэтому я попросил вас написать отцу, чтобы он уговорил Франческо Фоскари принять условия герцога Милана. Мне кажется, Сфорца тоже хочет достичь перемирия, и откладывать это решение ни в коем случае нельзя.
— Ваше святейшество, я сразу же передал отцу вашу просьбу и уверен, что он сделает все возможное, чтобы убедить дожа, — ответил Пьетро. — Да я и не представляю, как Венеция откажется от заключения мира. Падение Константинополя обернулось ужасной бедой: в первую очередь, безусловно, речь о гибели множества людей, но, кроме того, — как ни малодушно говорить об этом — нанесен тяжелейший удар и торговле. В это сложно поверить, но жизнь венецианцев очень крепко связана с коммерцией, так что можно сказать, что если их не убедило милосердие, то деньги убедят точно.
— Я не только верю, но и полностью согласен с вами, кардинал. Вы венецианец, но я родом из Сарцаны, а в Генуе проблемы те же, что и в Венеции. Мы оба знаем, что стало с торговыми факториями наших соотечественников в Константинополе: теперь это груда развалин, залитых кровью. Хуже всего то, что, когда ко мне прибыли гонцы от императора Константина Одиннадцатого Палеолога с просьбой помочь им защититься от захватчиков, я пообещал сделать все, что смогу, но этого все равно было недостаточно. И я посоветовал им обратиться к другим итальянским синьорам. Мы собрали флот из десяти папских галер и дюжины кораблей из Неаполя, Генуи и Венеции, но, когда он отправился в путь, было уже слишком поздно. Сразу после этого, в сентябре, я призвал в Рим императора Фридриха Третьего Габсбурга, а также других правителей, герцогов и князей… Думаете, хоть кто-то отозвался? Нет, кардинал, никто. Каждый из них был занят собственными дрязгами, и сегодня мы видим, к каким последствиям это привело. Я не могу простить себе этого, не могу, а ведь меня предупреждали, что подобное произойдет…
Последние слова удивили кардинала Барбо. Прищурив глаза, он спросил:
— Что вы имеете в виду, ваше святейшество?
Николай V тяжело вздохнул.
— Не так давно, точнее говоря, четыре года тому назад один человек, невероятно талантливый фламандский художник, ученик маэстро Рогира ван дер Вейдена, предупредил меня о грядущей трагедии. Я до сих пор помню все, будто это было вчера: мы с Пьером Кандидо Дечембрио пришли в зал в Апостольском дворце, где этот живописец оборудовал себе студию и работал над одной очень впечатляющей картиной. — Понтифик прервался, будто возрождая в памяти тот день, принесший ему немало страданий. — Он изобразил Страшный суд, причем картина получилась действительно устрашающая. Я отчетливо помню ангела в черных доспехах, убивающего кричащих бесов, которые вылезали из мрачной бездны — воронки, наполненной адским пламенем.
— А как звали этого художника? — спросил кардинал Барбо, увлеченный рассказом.
— Петрус Кристус.
— Пророческое имя.
— Именно. А я и не понял, что он подал мне знак. Было в этом человеке что-то особенное, я должен был поверить ему, понять, что его работа — не что иное, как предсказание будущего. Знаю, мои слова могут прозвучать странно, даже еретически в некотором смысле, но, поверьте, в той картине содержалась истина, божественное предостережение, которое я не сумел разглядеть.
— А что стало с художником?
— Это-то и есть самое странное…
— Что вы хотите сказать?
— Он ушел точно так же, как появился.
— А картина?
— Он унес ее с собой.
Пьетро удивленно вытаращил глаза:
— Художник не поблагодарил вас и даже не попрощался?
— Он оставил мне письмо, написанное довольно необычным почерком, очень изящным и тонким. И больше ничего. Иногда мне даже кажется, будто вся эта история — плод моего воображения, в те дни взбудораженного множеством забот. Этот художник исчез, словно сон.
— Признаюсь, от вашего рассказа бросает в дрожь, ваше святейшество.
— Понимаю. Поверьте, я и сам вздрагиваю, когда вспоминаю о нем. Однако если бы я был умнее, то смог бы понять этот знак и приложить больше усилий для предотвращения ужасной трагедии. А теперь враги грозят стереть с лица земли весь христианский мир.
— Этого не произойдет.
— Надеюсь. Но, чтобы быть в этом уверенными, нам нужно добиться мира и согласия между всеми правителями-христианами. Это наш последний шанс на спасение, им необходимо воспользоваться. Пьетро, вы очень умный юноша и принадлежите к одной из самых выдающихся династий Венеции — королевы морей. Прошу вас сделать все, что в ваших силах, чтобы помочь мне достигнуть той цели, что я поставил перед собой. Не ради меня, а ради спасения мира.
— Ваше святейшество, я сделаю все возможное.
— В таком случае ступайте, кардинал, я отправляю вас в Венецию. Поговорите с дожем и передайте ему мое желание.
— Слушаюсь, ваше святейшество.
— Можете идти, — сказал понтифик, протягивая руку, на которой сверкал перстень святого Петра.
Кардинал Барбо, наклонившись, коснулся кольца губами, а затем направился к выходу из часовни.
ГЛАВА 81НА ЗАЩИТУ БЕЛГРАДА
Миланское герцогство, замок Аббьяте
Что-то в нем изменилось. Он устал от такой жизни. Расскажи ему кто-нибудь год назад о подобных душевных терзаниях, он бы расхохотался, но сейчас было совсем не смешно. Если хорошо подумать, все изменилось после падения Константинополя. Теперь от одной мысли о преступлениях, которые он совершил, бросало в дрожь. Назад, понятно, уже ничего не вернешь, но можно попытаться исправить свои ошибки. С нынешнего дня он станет другим человеком, это точно. Пусть даже придется поплатиться собственной жизнью.
Первым делом нужно вернуть деньги — плату за пролитую кровь, а потом он отправится на настоящую войну, сражаться с настоящим врагом. Чтобы защищать то, что дорого сердцу: принципы, землю, народ, веру — то, ради чего действительно стоит идти на смерть.
Он чувствовал себя лживым, подлым, презренным, отвратительным — продолжать этот список можно до бесконечности. А подумать только, какое удовольствие он испытал, когда убил ту несчастную, и как восхищался женщиной, поручившей ему это злодеяние.
Он отправился к Франческо Сфорце, сказал, что хочет уехать, и объяснил почему. Капитан согласился без возражений. Если бы он знал, какое преступление совершил его верный солдат, то приказал бы зарубить его насмерть, или, скорее, убил бы его на месте собственными руками.
Но у судьбы, видимо, были другие планы, потому что Франческо Сфорца пожал ему руку, поблагодарил та голы службы и отпустил на все четыре стороны.
Перед ней стоял Габор Силадьи. Его длинные светлые волосы слиплись от пота, глаза налились кровью, и впервые за время их знакомства взгляд был полон бушующей ярости, которую он словно не мог больше сдерживать.
Увидев ее, Габор преклонил колено, а когда она сказала ему подняться, заговорил:
— Ваша светлость, прошу прощения, что я ворвался к вам как вихрь, без приглашения, но я пришел сообщить о своем отъезде.
Бьянка Мария удивилась. Должно быть, случилось что-то ужасное, догадалась она, но перед тем, как попросить Габора остаться, решила выяснить причину такого решения:
— Почему вы хотите уехать? Вы сообщили моему супругу, что намерены покинуть его войско?
— Да, я сообщил ему, ваша светлость. Причина же моего отъезда очень проста: султан Мехмед Второй, глава крупнейшей мировой империи, разграбил Константинополь, а теперь собирается идти на Белград. Он намерен завоевать Венгрию, и Янош Хуньяди — регент Венгерского королевства, в свое время сражавшийся под знаменами вашего отца, — созывает венгерских солдат, чтобы собрать вместе все силы для защиты городских стен.
— Разве Белград находится в Венгрии? — спросила Бьянка Мария.
— Нет, он в Сербии, но на границе с землями Яноша Хуньяди. Город занимает стратегически важное положение: это ворота для проникновения в христианский мир. Если Мехмед Второй преодолеет их, то очень скоро доберется до Вены, а затем и до Венеции и даже до Милана.
— И вы хотите быть там и защищать город. Я понимаю вас, Габор. Скажите лишь, есть ли способ вас удержать? Ваши услуги крайне ценны для меня, и мне очень нравится, что вы человек слова. Поверьте, это очень редкое достоинство, особенно в мире, где принято говорить одно, а делать другое.
— Ваша светлость, благодарю вас за эти слова, но я должен отказаться от вашего предложения и сейчас объясню почему. Не только мое присутствие необходимо в Белграде, там нужны все лучшие рыцари Рима, Милана, Венеции, Флоренции, Неаполя, Генуи, Феррары и всех остальных городов, какие вы только знаете. Это же относится и к солдатам из Франции, Испании, Англии, Португалии, Албании, Валахии, Трансильвании и всех земель христианского мира. Константинополь пал, пока герцоги и дожи сражались за лишний клочок земли. Я устал. Нет никакой чести в войне, где сегодня я сражаюсь против наемников, которые завтра окажутся на моей стороне. Опасность грозит не только Венгрии, но и всем известным землям. У Мехмеда Второго солдат больше, чем звезд на небе, и его войско грозит усыпать поля мертвыми телами, вырубить под корень леса, погасить солнце, убить все, что мы любим. Вот почему я должен ехать. Я не человек чести, но я умею сражаться и собираюсь выполнить свой долг.
Бьянка Мария пораженно молчала. Габор был прав, и, слушая его пламенную речь, она впервые задумалась о том, что, сражаясь за Милан и защищая собственную династию, совершенно упустила из виду происходящее в мире. Падение Константинополя, безусловно, стало трагедией, но Милан больше беспокоился об атаках венецианцев, об эпидемии чумы, о войне между шайками разбойников, которые по-прежнему роились здесь и там, будто назойливые мухи, а потому не обратил на печальные вести издалека особенного внимания. Призывы понтифика прозвучали будто невнятные жалобы, как отзвуки устаревших идеалов, о которых все давно забыли.
— Габор, я не буду вас задерживать. Позвольте лишь поблагодарить вас за то, что вы только что рассказали мне. Ваши слова помогли мне выглянуть за границы моего маленького мира. Безусловно, воплощающего в себе все, что важно для меня, но при этом — лишь частички чего-то несоизмеримо большего. Он может исчезнуть в один момент, если действительно произойдет то, чего вы опасаетесь. Скажу больше, если мне удастся спокойно жить в Милане, растить детей, то этим я наверняка буду обязана таким людям, как вы. Тем, кто готов сразиться с врагом, способным уничтожить всех нас одним щелчком пальцев.
— Ваша светлость, не стоит расточать мне похвалы. Я хладнокровно зарезал женщину, чтобы получить награду, я просто мясник и ничего больше. Но раз уж я умею убивать, то стоит делать это ради цели более высокой, чем споры между герцогствами.
Бьянка Мария удивленно уставилась на него. Последние слова прозвучали как пощечина.
Но Габор продолжал:
— Вот, я хочу вернуть вам это. Все деньги на месте.
Он положил на столик кошелек, который Бьянка Мария сразу же узнала.
Не дожидаясь ответа, Силадьи направился к выходу.
— Прощайте, мадонна, — лишь сказал он.
— Габор! — закричала герцогиня. — Габор!
Но Силадьи, казалось, не слышал ее. Глядя на его удаляющуюся фигуру, Бьянка Мария подумала, что этот человек лучше ее самой, поскольку сумел искренне раскаяться в своих поступках.
ГЛАВА 82КОЗИМО И ПОАИССЕНА
Флорентийская республика, палаццо Медичи
Козимо никак не ожидал подобного визита. Пусть Полис-сена Кондульмер и явилась к нему без приглашения, синьор Флоренции искренне восхитился мужеством этой невероятной женщины: чтобы поговорить с ним, она не побоялась пересечь материковую часть Венеции, Феррарское герцогство, Болонью и часть Папской области. Как ей удалось добраться целой и невредимой в сопровождении всего лишь одного слуги, оставалось загадкой, равно как и то, почему ее муж согласился на подобное безумие. Впрочем, Медичи хватило одного взгляда на Полиссену, чтобы понять: спорить с этой женщиной совершенно бесполезно.
Словом, сегодня Козимо ждал совершенно особенный визитер, не говоря уже о том, что причины, побудившие знатную даму отправиться в столь рискованное путешествие, явно были невероятно важными.
— Мадонна Кондульмер, я бесконечно рад приветствовать вас в моем скромном жилище, — обратился к ней синьор Флоренции.
Знатная венецианка улыбнулась:
— Мессер Медичи, это я очень рада видеть вас, а что касается скромности, то я бы скорее назвала ее невероятной элегантностью. От изысканности предметов обстановки, выбранных вами, просто захватывает дух.
В подтверждение своих слов она обвела взглядом великолепные фрески, украшавшие гостиную, в которой ее принял Козимо, роскошные сундуки, обитые бархатом и из мной парчой, резные деревянные шкафы. Зад быд прекрасно освещен благодаря десяткам свечей, огоньки которых сияли, буя-то звезды, в четырех тяжелых кованых люстрах, свисавших с восхитительного кесонного потолка.
— Что же побудило вас нанести мне этот неожиданный визит? — с легким нетерпением спросил Козимо.
— Мессер Медичи, прошу вас простить мои настойчивость и неучтивость, но у меня не было другого выбора. Я решилась на это по очень простой и в то же время серьезной причине. Я приехала во Флоренцию, в ваш дом, чтобы просить вас о мире.
Козимо вопросительно поднял бровь.
— О мире? О каком мире вы говорите? Неужели вы считаете, что я хоть раз на кого-нибудь нападал? Боюсь, это другие заставляют меня воевать, — раздраженно ответил он. — Альфонсо Арагонский, а точнее говоря, его сын Ферранте решил атаковать меня безо всяких на то причин, просто для того, чтобы отобрать мои земли, расширить собственные владения и постепенно поделить всю Италию пополам с Венецией. А мне что оставалось делать? Подарить ему то, что принадлежит Флорентийской республике? Если речь об этом, мадонна, боюсь, в этом случае я уже не буду настолько рад вас видеть.
Полиссена почувствовала, что беседа принимает опасный оборот, причем совершенно неожиданно. Козимо славился своим редким умением сохранять спокойствие, но это вовсе не означало, что он готов выполнить любую просьбу. Она слишком поторопилась. Нужно объяснить, убедить его, ну конечно. Как она могла повести себя так глупо?
— Мессер Медичи, простите мою поспешность, конечно же, я не собиралась ни в чем вас обвинять. Позвольте мне начать заново. Я хочу сообщить вам, что Венеция намерена заключить мир с Франческо Сфорцей. Тому есть различные причины, но главная — просьба папы римского, который уже давно тщетно пытается создать союз христианских королей, герцогов и синьоров для совместной борьбы с Османской империей. Возможно, Флоренция не так сильно пострадала от падения Константинополя, как Венеция, хотя мне известно о том, что ваша республика вела дела в Византии при посредничестве Пизы, а также о вашем огромном личном интересе к греческой культуре. Ведь именно вы приложили все усилия к тому, чтобы объединение Греческой и Римской церквей состоялось, несмотря на все трудности. Для этого вы даже перенесли Феррарский собор сюда, во Флоренцию.
Козимо кивнул. Похоже, такой подход понравился ему больше.
— К сожалению, должен признаться, несмотря на заверения константинопольского василевса, этот договор так и не начал соблюдаться. Боюсь, это было одной из причин, по которым папа римский мало чем помог Константину Одиннадцатому Палеологу. Слишком просто просить солдат и корабли, не соблюдая при этом заключенные соглашения. Как вы знаете, мадонна, это сложный вопрос, и найти решение, которое устроило бы всех, оказалось непросто.
— В итоге его и не нашли, если, конечно, не считать таковым падение Константинополя.
— Именно, — со вздохом подтвердил Козимо.
— В таком случае, мессер Медичи, вы, конечно, понимаете и, полагаю, разделяете точку зрения папы.
— Вне всяких сомнений. Но что вы предлагаете?
Чтобы вы подписали мирный договор с Франчесю Сфорцей и дожем Франческо Фоскари, одновременно обрл jo-hub коалицию против гурок. Понтифик сразу же присоединится к подобному объединению, — ответила Полиссена.
Козимо де Медичи задумался. Было очевидно, что идея ему нравится, но чтобы воплотить ее в жизнь, не хватало одного ключевого элемента.
— Вы забыли о важной детали, — сказал синьор Флоренции. — Альфонсо Арагонский сейчас не ведет открытых военных действий, но должен вам признаться, что меньше месяца назад войска его сына дошли почти что до ворот моего города. На данный момент у меня нет никаких гарантий, что он не вернется с еще более решительными намерениями.
— Мессер, — настойчиво проговорила Полиссена, почувствовав легкую перемену в тоне Козимо, означавшую, что он уже почти готов согласиться, — подумайте, что означало бы мирное соглашение между вами, Франческо Сфорцей и Франческо Фоскари. Венеция, Милан и Флоренция вместе сразу же получат поддержку папы. Это никак не помешает вам в случае необходимости отразить атаку Альфонсо Арагонского, а вот король Неаполя поставит себя в сложное положение, если останется единственным, кто захочет продолжать войну. В этом случае против него выступит союз трех государств, даже четырех, поскольку Николай Пятый также вступит в это объединение, а сам Альфонсо Великодушный, всегда объявлявший себя образцом христианства, окажется единственным, кто не вступит в ряды защитников веры. Не кажется ли вам, что если мирный договор будет заключен, то и Альфонсо Арагонскому ничего не останется, кроме как сложить оружие?
— Мне нечего возразить на ваши аргументы, мадонна Кондульмер. Признаюсь, что это новая для меня точка зрения, но звучит она довольно убедительно. Также хочу сказать, что я впечатлен вашей мудростью. В некотором смысле сегодняшняя ситуация напоминает мне пережитое много лет назад, только наоборот.
— Вы имеете в виду моего брата? Когда вы помогли организовать его побег и тем самым спасли ему жизнь?
— Именно.
— Нет, мессер, я не заслуживаю подобного сравнения. Тогда вы уберегли моего любимого брата от неминуемой смерти, приняв его со всеми возможными почестями в этом чудесном городе, — сказала Полиссена, и от мысли о Габриэле по ее щеке скользнула слеза. Дама тут же смахнула ее, так как хотела выглядеть сильной, и продолжила: — Я же просто постаралась взглянуть на ситуацию под новым углом, вот и все. Заслуга в этом полностью принадлежит нашему понтифику. Как я уже говорила, он не может простить себе, что, несмотря на все усилия, не сумел спасти Константинополь. Я же всего лишь передала вам его послание.
— Это не так, — ответил Козимо, — вы умаляете свои заслуги, мадонна, вы слишком скромны. Как бы то ни было, если Франческо Сфорца и дож Фоскари согласятся на заключение мирного договора, обещаю вам, что и я поставлю под ним свою подпись. В подтверждение моих намерений могу сообщить вам, что сейчас же прикажу нотариусам начать переговоры с остальными сторонами.
— В самом деле, мессер? — не веря своим ушам, переспросила Полиссена.
— Конечно! Я не настолько глуп, чтобы упустить возможность, предложенную мне столь разумно и с такой любезностью, Моя дорогая, никто не справился бы с этой задачей лучше вас, поверьте. Теперь же прошу, позвольте пригласить вас отобедать со мной. Я ни за что не откажу себе в удовольствии подольше побыть в столь приятной компании, даже если вы приставите мне нож к горлу.
Услышав эти слова, Полиссена не смогла сдержать счастливую улыбку. Она справилась! Козимо де Медичи готов заключить мирный договор с Миланом и Венецией.
Следуя за хозяином дома в роскошную столовую, Полиссена мысленно взмолилась, чтобы ее мужу так же повезло с Франческо Фоскари.
ГЛАВА 83БЕССМЫСЛЕННЫЕ СОЖАЛЕНИЯ
Миланское герцогство, Гьяра-д Адда
Браччо Спеццато проследил за венгром до приемной Бьянки Марии Висконти. Франческо Сфорца уже давно вынашивал подозрения насчет Силадьи. Капитан догадывался, что именно Габор убил Перпетую да Варезе, а расплатиться за подобное преступник мог только собственной жизнью. Сфорца не был уверен до конца, но все же приказал принести ему голову венгра. И тут Браччо Спеццато самым неожиданным образом получил подтверждения виновности Габора. Того, что он сумел подслушать под дверью приемной, было более чем достаточно.
Браччо Спеццато не горел желанием сражаться с Силадьи, он отлично знал, что этот человек — прирожденный убийца. Конечно, он взял с собой двоих верных людей, но даже в таком случае — трое против одного — предсказать исход схватки было невозможно.
Вместе со Сканнабуэ и Неро они скакали следом за Силадьи, пока тот не остановился возле богом забытого постоялого двора в местечке Гьяра-д’Адда. Мокрая от дождя вывеска и сгустившиеся сумерки не давали прочесть его название. Ну и ладно.
Люди Сфорцы дождались, пока венгр войдет внутрь, и последовали за ним. План, если можно так выразиться, состоял в следующем: затеять ссору, выйти на улицу и убить Габора. Хозяин постоялого двора не посмеет выяснять, что случилось, а даже если вдруг попытается, то ведь они солдаты Франческо Сфорцы, и это мигом решит дело.
Внутри было уютно и тепло благодаря двум большим каминам, в которых потрескивали крупные поленья. Посетители, не считая Силадьи, отсутствовали.
После целого дня в седле, мокрые от дождя и грязи, Браччо Спеццато, Сканнабуэ и Неро решили, что съесть что-нибудь и выпить стаканчик доброго вина — совсем неглупая затея. Венгр сидит в углу, повернувшись к залу спиной, и вроде бы ничего не замечает. Так зачем же отказывать себе в заслуженном ужине?
Троица села за стол. Неро, чей голос венгр вряд ли узнал бы, заказал на всех жареного козленка, холодный пирог и кувшин вина. Браччо Спеццато сидел спиной к стене и наблюдал за Габором Силадьи. Он знал, что рано или поздно нужно будет заставить венгра выйти на улицу, но ему совершенно не хотелось этого делать. В конце концов, почему он должен в очередной раз рисковать жизнью? Нельзя ли просто поесть, вернуться в лагерь и сказать, что Габор мертв? Кто поймает его на лжи? Венгр все равно возвращается домой или едет в Белград, так почему бы и не оставить его в покое? Но Франческо Сфорца потребовал принести голову Силадьи, и это значительно усложняло дело. Конечно, всегда можно сказать, что венгра утопили в реке и отрезать голову не получилось, но Браччо Спеццато знал, что такой ответ не понравится капитану. Словом, надо быстро доесть ужин, отправить к венгру Сканнабуэ и надеяться, что тот сумеет перерезать ему горло. Если же Сканнабуэ не справится, то, скорее всего, уже будет мертв, и тогда Браччо придется самому драться с Силадьи, а шансы справиться с этим громилой у него невысоки. Что делать?
Габор уже давно наблюдал за троицей, сидевшей за столом у противоположной стены. Думают, он не заметил, как они ехали за ним последние миль двадцать, если не больше. Конечно, эти трое соблюдали осторожность, держались на расстоянии, кроме того, дождь и сгущавшиеся сумерки были на их стороне, но этого было недостаточно. Его им провести не удалось. Теперь они сомневаются, выжидают: похоже, боятся его. Откуда им знать, что Силадьи изменился? За последний месяц он превратился в собственную тень. Ну и хорошо, зачем убеждать их в обратном? Лучше воспользоваться славой неустрашимого воина, заработанной за годы службы.
Силадьи остался на своем месте, наслаждаясь пирогом с дичью. Какой вкусный, прямо тает во рту! Да и вино неплохое. Краем глаза он следил за подозрительной троицей; а вино глоток за глотком притупляло чувства. Лучше бы они убили его. Габору было так противно думать о том, как он прожил свою жизнь, что, пронзи его кто-то сейчас прямо в сердце, он лишь поблагодарил бы своего спасителя.
Наконец один из троих, Сканнабуэ, поднялся и направился к столу венгра.
Габор тяжело вздохнул. Неужели все должно закончиться именно так?
На всякий случай он передвинул правую руку поближе к оружию, которое носил на поясе, — острой как бритва сабле с изогнутым лезвием длиной в четыре ладони и удобной костяной рукояткой, — и продолжил уплетать пирог. Сканнабуэ приближался, ни о чем не подозревая. У него в руках тоже был нож, лезвие посверкивало в свете камина. Когда солдат Сфорцы подошел достаточно близко, Габор резко вскочил, схватил за спинку стул и обрушил его на голову противника. Дерево ударило по черепу с глухим стуком, как дубинка, и Сканнабуэ упал на пол. В то же мгновение Силадьи прыгнул на него, схватил за волосы и перерезал горло. Трактирщик замер на месте, подняв руки, будто в немой просьбе не крушить все вокруг.
Габор мгновенно вскочил на ноги: с лезвия стекала кровь, губы изогнулись в хищной усмешке. Он увидел, как побледнели лица двух других преследователей.
— Снаружи холодно и дождь, — сказал венгр. — Если хотите, можем поспать и решить наши разногласия завтра на рассвете во дворе. Обещаю, я никуда не убегу. А у вас будет время подумать, хотите ли вы кончить так же, как ваш приятель. Ну и пока похороните его, что ли.
Браччо Спеццато — Габор узнал его — поднялся на ноги. Не говоря ни слова, он вытащил меч из ножен, и стало ясно, что на предложение Силадьи он отвечает отказом. То же самое сделал и второй солдат. Трактирщик спрятался на кухне и положился на волю Господа, ожидая, пока опасные посетители перережут друг другу глотки.
Габор обнажил свой скимитар — смертоносную саблю с изогнутым лезвием и великолепной перламутровой рукояткой, украшенной серебром и рубинами. Если уж умирать, то хоть поразвлечься под конец, решил он.
Вот странно будет, если смерть придет как раз в тот момент, когда он решил стать другим человеком, сказал Габор сам себе, а затем с мощным рубящим ударом кинулся на Браччо Спеццато. Лезвие в форме полумесяца поразило плечо солдата Франческо Сфорцы. Одновременно левой рукой венгр атаковал ножом второго противника. Того удалось застать врасплох: неожиданность и короткая дистанция сыграли на руку Габору. Нож ударил прямо в лоб солдата, расколов ему череп. Ноги незадачливого преследователя подкосились, и он рухнул на землю бездыханным.
Браччо Спеццато с ужасом смотрел на происходящее: в мгновение ока он остался один, оба его товарища мертвы. Легкость, с которой избавился от них Силадьи, поражала.
«Что же, это лишняя причина дорого продать свою жизнь», — подумал Спеццато. Отразив рубящий удар венгра, Браччо попытался резким выпадом поразить его в живот, но проклятая сабля защитила Габора.
Спеццато атаковал сверху, но венгр парировал и этот удар, после чего, не ограничиваясь защитой, снова перешел в наступление. Солдат Сфорцы еле увернулся от лезвия, скользнувшего рядом с ухом, а затем, атакуя противника слева, одновременно изо всех сил ударил его головой в лицо. Венгр закричал, закрыв нос и рот свободной рукой. Из ноздрей брызнула кровь, Силадьи раздраженно сплюнул.
Браччо продолжил атаку и, пока Габор парировал очередной мощный удар, другой рукой успел вытащить из-за пояса нож и воткнуть его в левое бедро противника.
У Силадьи снова вырвался крик. Он понял, что это конец. Габор недооценил Браччо Спеццато. Он решил, что тот будет соблюдать правила дуэли, хотя мог понять, что, играя честно, Браччо не дожил бы до своих лет. Силадьи ли этого не знать?
Лезвие меча Браччо Спеццато проткнуло грудь Силадьи. Габор почувствовал жуткую, невыносимую боль, но губы изогнулись в улыбке. Он это заслужил, и раз уж все так сложилось, надо уйти с достоинством.
— Рад, что именно вы убили меня, Браччо Спеццато, — сказал он, падая на колени. — Я хотя бы умираю от руки отважного воина.
Силадьи еще раз сплюнул кровью и наконец повалился на бок.
Браччо Спеццато смотрел на умирающего противника. Он все еще не мог поверить, что справился с ним. Венгр бормотал что-то еще, чего Браччо не понял, впрочем, особенно и не старался. Достаточно того, что он сам остался жив.
Похоже, Габор Силадьи позволил ему себя убить. Как бы то ни было, Браччо Спеццато схватил мертвеца за волосы и потащил к выходу из чертова трактира. Пока он возился с дверью, хозяин опасливо смотрел на него, не решаясь сказать ни слова.
Оказавшись на улице, соратник Франческо Сфорцы увидел, что пошел снег. Еще одна причина поторопиться. Он сделал то, что должен, а потом сложил голову в холщовый мешок, который привез с собой. Браччо Спеццато вывел свою лошадь из конюшни и поскакал в сторону замка Аббьяте.
ГЛАВА 84МУКИ СОВЕСТИ
Миланское герцогство, замок Аббъяте
— Герцог приказал принести это вам, — сказал Браччо Спеццато, поднимая в воздух холщовый мешок. Тот пропитался чем-то бордовым и распространял тошнотворную вонь. — Капитан не держит на вас обиды. Он считает, что вы были вправе совершить то, что совершили, но хочет, чтобы вы знали: он не любит оставаться в долгу.
Не дожидаясь ответа, Спеццато швырнул мешок на землю и внимательно посмотрел в испуганные глаза Бьянки Марии: похоже, она догадалась, что там. Затем солдат развернулся и покинул комнату.
Оставшись одна, Бьянка Мария заглянула внутрь. От отвратительного запаха ее замутило, но намного страшнее было то, что явилось ее взору. Герцогиня быстро закрыла мешок.
Ее била дрожь, зубы непроизвольно отстукивали свой мрачный ритм. Значит, Франческо все знает. Он не наказал ее за преступление, но дал понять, что в курсе того, кто убил Перпетую да Варезе и по чьему приказу свершилось злодеяние.
Бьянка Мария сползла по стене на пол. Ее словно пронзили кинжалом в самое сердце. Не в силах подняться, герцогиня растерянно смотрела в окно замка. На улице падали крупные хлопья снега, и ей внезапно стало ужасно холодно. Можно набросить накидку, но Бьянка Мария не решалась встать. Ей было слишком страшно. Она осталась на месте, рядом с доказательством убийства, которое совершила много лет назад.
Отрубленная голова не давала забыть о том, как жестоко она себя повела.
Даже Габор Силадьи оказался лучше ее! Он-то искренне раскаялся в содеянном. Бьянку Марию едва не стошнило.
Она заставила себя встать, с силой опираясь на стену. Ноги герцогини дрожали, словно речной камыш на холодном ветру. Она прикусила губу так сильно, что почувствовала во рту вкус крови. Вкупе с отвратительной сладковатой вонью это наконец вывело ее из оцепенения. Бьянка Мария взяла мешок и, с трудом переставляя ноги, отправилась в свои покои. Там она накинула на плечи длинную накидку с меховым воротником и надела высокие сапоги. Сжимая мешок в руках, она вышла на улицу и направилась в сторону восточной башни. Каждый шаг давался Бьянке Марии с трудом, и она впервые задумалась о том, что должен был чувствовать ее отец, вынужденный всю жизнь передвигаться на костылях. Герцогиня поднялась на галерею крепостной стены. В лицо бил ледяной ветер, летели хлопья снега.
Стая птиц поднялась в небо: вороны каркали, словно обвиняя ее, давая понять, что знают о ее злодеяниях.
К Бьянке Марии подошел гвардеец.
— Я хочу остаться одна! — твердо сказала она. — Идите куда хотите, только прочь с глаз!
Солдат неуклюже поклонился. В слабом свете предвечерних сумерек сверкнуло лезвие его алебарды.
Бьянка Мария осталась одна, совершенно потерянная. Она обхватила рукой зубец крепостной стены, боясь упасть. Сил дойти до башни не было, и она решила остаться здесь. Герцогиня дрожала, но не от холода: это муки совести терзали ее, будто лезвия острых мечей, первый раз за много лет. Она была отвратительна сама себе и никак не могла понять, почему это чувство охватило ее только сейчас. Вероятно, злость на Франческо и его двуличную любовницу до поры до времени пересиливала все остальное. Как холод притупляет любые другие ощущения, так и ярость в душе Бьянки Марии накрыла все чувства снежным покрывалом, скрывая углы, окрашивая все в единый цвет.
Сжимая в руках мешок, она приблизилась к краю стены, вплотную к зубцам, доходившим ей до груди. Внизу виднелся оборонительный ров, наполненный водой. С усилием, показавшимся ей нечеловеческим, Бьянка Мария подняла руку и швырнула мешок как можно дальше. Страшная ноша описала дугу в сером холодном воздухе и с громким плеском скрылась в ледяной воде.
Герцогиня все стояла на месте и смотрела вниз, словно околдованная неведомой силой.
Наконец из ее глаз полились слезы. Бьянка Мария всхлипывала, а ужасная боль все сильнее сжимала ее сердце.
ГЛАВА 85МОЛИТВЫ
Неаполитанское королевство, замок Кастель-Hуoвo
Ферранте не сводил глаз с отца. Тот лежал, укрытый шерстяными одеялами и волчьими шкурами. Он весь горел и почти не мог говорить. В углу комнаты сидел дон Рафаэль Коссин Рубио. Он все время молчал, любые слова в такой момент казались неуместными.
Принц только что вернулся из похода на Флоренцию, обернувшегося полным провалом. Его солдаты долго ждали появления короля с подмогой, но Альфонсо не смог сдержать обещания: по пути ему стало плохо, и пришлось срочно ехать обратно.
Арагонцы еще пару месяцев стояли лагерем в окрестностях Флоренции, но их неуклюжие попытки атаковать ни к чему не привели. Когда Ферранте вернулся в Неаполь, отец по-прежнему не вставал с постели.
Глаза Альфонсо лихорадочно блестели. Ферранте не мог поверить тому, что видел: казалось, король враз постарел на двадцать лет. Под горой одеял угадывалось исхудавшее тело.
Больной то и дело заходился в приступах кашля, но все же позвал к себе сына, и Ферранте тут же явился.
— Сын мой, — сказал Альфонсо, — я получил письмо от понтифика. Он просит меня прекратить военные действия в отношении Козимо де Медичи. Я бы ни за что не согласился, но его святейшество напомнил мне о двух очень важных вещах.
— Отец, вам лучше поберечь силы.
— Глупости! Найдите письмо, оно у меня на столе.
Ферранте выполнил просьбу: отыскав письмо, он вернулся к постели отца.
— Читайте со второй строчки, — сказал король.
Сын пробежал глазами лист бумаги и начал читать:
— Хочу сообщить вам, что Франческо Сфорца и Франческо Фоскари, венецианский дож, намерены заключить мирный договор, который будет подписан в Лоди в начале апреля. Встреча назначена на девятое число. По всей вероятности, к соглашению присоединится Козимо де Медичи. Согласно вышеупомянутому договору, граница между Венецианской республикой и Миланским герцогством будет проходить по реке Адда с установкой соответствующих указателей. Кроме того, этот документ станет первым шагом в образовании союза трех основных сил Севера Италии: Милана, Венеции и Флоренции. Со своей стороны я готов подтвердить, что Папская область тоже присоединится к данному соглашению. Не стану скрывать, эти договоренности были достигнуты при моем содействии. Разумеется, я надеюсь, что и вы откажетесь от притязаний на Милан и территории Флоренции во имя высших целей: с одной стороны, мир с Миланом, Венецией и Флоренцией, а с другой — вступление в союз, который объединит различные силы для совместной борьбы с главной опасностью нашего времени — нашествием Османской империи. Безусловно, вы знаете, что Мехмед Второй готовится напасть на Сербию и осадить Белград. Поэтому главная цель перемирия и объединения сил — защита западного христианского мира от растущей мощи неверных. Я взываю к вашей мудрости, отваге и преданности христианской вере, которую вы всегда проявляли…
— Достаточно! — сказал король. — Что вы об этом думаете?
— Что я об этом думаю?
— Да, Ферранте, не будем терять время. Вы уже взрослый человек. Очень скоро вы станете королем!
Принц ненадолго задумался, а затем сказал:
— Думаю, стоит принять это предложение, отец. Венеция, Милан и Флоренция вместе составляют больше половины территории Италии; кроме того, их союз благословит папа, раз он сам способствовал его заключению. По всей вероятности, династия д’Эсте присоединится к ним в ближайшее время. И тогда все они решат, что их единственный враг — Неаполитанское королевство, тем более что здесь правит иностранный король. Я уже понял за эти годы, что, сколько бы добра мы ни сделали, нас все равно считают чужаками. Пусть даже сам папа Николай Пятый подтвердил законность моих прав на наследование престола. Словом, исходя из всего этого, думаю, нам нужно согласиться.
— Сын мой, подойдите ближе, — попросил король. Ферранте наклонился к отцу, и Альфонсо с чувством сказал: — Вы все верно рассудили, проявив мудрость и проницательность. Я горжусь вами. Вы готовы. Не правда ли, дон Рафаэль? — спросил король, обратившись к идальго из Медины.
Последний молча кивнул.
— Пообещайте, что, когда меня не станет, вы позаботитесь о Ферранте. Конечно, он уже взрослый мужчина и сам способен принимать решения, в чем мы только что убедились. Однако советы человека, который разбирается в войне и политике так хорошо, как вы, всегда чрезвычайно ценны.
— Этого не понадобится, ваше величество, — сказал идальго. — Вы скоро поправитесь.
— Дон Рафаэль прав, отец, скоро вам станет лучше, я уверен.
— Возможно, это и правда так, но нужно готовиться к худшему, — ответил король.
На эти слова ни Ферранте, ни дон Рафаэль не нашли, что возразить.