ГЛАВА 95ПОСЛЕДНИЕ НАПУТСТВИЯ
Флорентийская республика, вилла Медичи в Кареджи
— Запомните мои слова. Лоренцо еще слишком молод, но скоро он будет готов взвалить на свои плечи все наследие нашей семьи. Я говорю об этом не потому, что не верю в вас, Пьеро! Вы достойный, образованный и умный человек, вы мой сын, я всегда любил вас и вашего брата Джованни и никогда, ни одной минуты, не сомневался в вас. Я уверен, вы прекрасно справитесь с ролью синьора Флоренции. Но как делал когда-то мой отец, я должен думать о будущем более отдаленном, чем время моих детей. — Козимо говорил медленно, в нем уже едва теплилась жизнь, и он хорошо понимал это, равно как и его сын. Однако, несмотря на усиливающуюся слабость, синьор Флоренции чувствовал, что обязательно должен успеть закончить свою речь. — Мы оба знаем о вашем слабом здоровье, — продолжил он. — Конечно же, я желаю вам долгой и счастливой жизни, но нужно найти смелость подумать о будущем нашей семьи. Вы ведь знаете, что самое главное — сохранить династию Медичи, это намного важнее, чем моя или ваша жизнь. Поэтому позаботьтесь о том, чтобы Лоренцо и Джулиано получили самое лучшее образование. Как раз здесь, в Кареджи, я предоставил место для создания Платоновской академии. Марсилио Фичино будет для них прекрасным наставником. И не только он: Кристофоро Ландино и Пико делла Мирандола тоже многому могут научить наших мальчиков.
На этих словах Козимо закашлялся. Он устал и очень ослаб за время болезни. По его просьбе кровать поставили таким образом, чтобы он мог видеть двор и деревенский пейзаж окрестностей Флоренции, которые Медичи горячо любил.
— Дел предстоит немало, — продолжил Козимо, — но я верю в ваш живой ум и помощь окружения, которое вы смогли сплотить вокруг себя. Лукреция — любящая и верная жена, она никогда вас не оставит, я вижу это по ее глазам. Не стоит недооценивать силу любви и женщин, потому что именно ради них мы порой совершаем грандиозные поступки, которые превосходят все изначальные планы. В том, что касается банка, вы можете положиться на Диотисалви Неро-ни и Луку Питти. Последнему не забывайте уделять внимание, равно как и Содерини, это восходящие звезды. Старайтесь с умом распоряжаться состоянием, которое унаследуете. Я уверен, оно принесет вам пользу, если вы будете работать над тем, чтобы преумножить его, проявляя осторожность и внимательность. Не будьте жадным и помните: политические игры необходимы, чтобы сохранить власть, однако искусство и красота — ваши главные союзники в обольщении Флоренции. Никогда не пытайтесь обыграть этот город и, хуже того, подчинить его своей воле. Научитесь понимать, когда нужно действовать решительно, а когда — положиться на культуру, воспитывающую в людях понимание и принятие.
Козимо прервался и сделал глубокий вдох. Некоторое время он молчал, в горле пересохло.
— Дайте мне воды, пожалуйста.
Пьеро взял кувшин, стоявший на красивом деревянном столике рядом с двумя вазами, полными фруктов. Он налил в кубок воды и протянул его отцу. Козимо сделал глоток, ощущая свежесть и облегчение. Он взглянул в окно. Легкий вечерний ветер колыхал занавески, а снаружи покачивались зеленые верхушки кипарисов. Козимо почувствовал аромат лавра, смешанный с острым запахом кустарников розмарина.
— Я знаю, что прошу у вас многого, но еще больше у вас попросит Флоренция. Никогда, ни на секунду не допускайте мысли, что вы находитесь в привилегированном положении, Пьеро, ни в коем случае не теряйте бдительность. Продолжайте идти путем, который мы выбрали, не забывайте давать приют всем, кто в нем нуждается. Только так вы сможете обеспечить себе одобрение большинства, которое всегда будет невероятно важно и для вас, и для ваших детей, и для всех последующих поколений. Думайте не о завтрашнем дне, а хотя бы на десять, двадцать, тридцать лет вперед. И наконец — последний совет, может быть самый важный, — сказал Козимо. — Развивайте искусства. Окружите себя художниками, литераторами, философами, богословами, поэтами: только они смогут дать вам возможность иначе, многогранно, глубоко смотреть на вещи, замечая то, чего не видят остальные. Умение видеть их глазами непременно поможет вам на темном жизненном пути, руки и голоса этого невидимого войска приведут вас и Флоренцию к новым победам. Принимайте их в своем доме, давайте им защиту, деньги и возможности. Именно этого художники жаждут сильнее всего: возможностей. Каждую из них они превращают в нечто прекрасное, неповторимое, настолько ценное, что оно достойно лечь в основу целой империи. Посмотрите только, что сотворил Филиппо Брунеллески из купола собора Санта-Мария-дель-Фьоре, или Донателло со своим «Давидом», или Паоло Уччелло с «Битвой при Сан-Романо» — единственным шедевром, который ускользнул из моих рук, и не проходит и дня, чтобы я горько не сожалел об этом.
Пьеро взял отца за руки и крепко сжал их, словно в тонких пальцах старика заключался некий невидимый дух, божественное благословение, дарящее ему силы и ведущее за собой как в тяжелые дни войны, так и в радостные моменты, полные любви.
— Отец, — сказал он, — спасибо вам за эти слова. Я сохраню их в своем сердце как самый драгоценный дар и обещаю употребить их в дело, как таланты из евангельской притчи. Я сделаю все, чтобы оказаться достойным вашей славы и вашей щедрости.
Козимо посмотрел на Пьеро с любовью и одобрением:
— Я знаю, сын мой. А теперь позвольте мне отдохнуть. Чувствую, последний час моей жизни уже близок. Чуть позже позовите вашу супругу, детей и всю семью, чтобы я смог должным образом проститься с ними.
— Хорошо, отец, — ответил Пьеро, погладив Козимо по голове.
Старший Медичи закрыл глаза и забылся сном.
ГЛАВА 96СЛИШКОМ ПОЗДНО
Папском область, Анкона, резиденция епископа при соборе Святого Кирпака
Он испробовал все пути, не щадя своих сил и здоровья. Он объявил Крестовый поход, призывая к участию всех правителей-христиан, и снова никто не удосужился дать ответ. Только Венеция на словах пообещала солдат и корабли. И тогда, усталый, разочарованный, глубоко опечаленный безразличием и молчанием в ответ на его призывы, он решил лично возглавить Крестовый поход, покинул Рим и отправился в Анкону. Путь туда оказался сплошной мукой: стояла невыносимая жара, и болезнь мучила понтифика все сильнее с каждым днем.
Папа не раз терял сознание, последний обморок случился в карете на подъезде к Анконе, и, прибыв на место, понтифик еле держался на ногах.
Но мучения оказались вознаграждены: его ждали пять тысяч солдат, прибывших сюда по своему желанию, без приказов князей и синьоров, ведь никто из правителей и не подумал явиться на сбор. Эти люди добровольно шли воевать: за веру, за Христа, за Господа, за папу римского. Их вид наполнил сердце понтифика радостью, но счастливый миг оказался коротким, как летний дождь: вместо обещанных сорока галер он обнаружил всего две, и всех солдат просто негде было разместить.
Папе Пию II пришлось благодарить добровольцев и объяснять, что, к сожалению, они не могут отплыть. Он обратился к местным жителям с просьбой предоставить приют солдатам войска Христова в порту или соседних деревнях, пока не прибудут венецианские корабли.
Многие солдаты качали головой. Иные согласно кивали. Жители Анконы сделали то, что было в их силах.
У Пия II кружилась голова от разноцветья одежд, гербов, знамен, крестов. Совершенно ослабевший, он был доставлен в резиденцию епископа, расположенную рядом с собором Святого Кириака. Видя его состояние, врачи посоветовали использовать паланкин, и теперь гвардейцы переносили папу на крытых носилках всюду, куда он желал отправиться. Однако с каждым днем понтифик чувствовал себя все хуже. Он понял, что бежит наперегонки со временем: жить ему оставалось недолго, и задержка венецианских галер несла в себе серьезную опасность. Солдаты теряли терпение и грозили покинуть лагерь. И, хуже того, папа обманывал их, пытаясь показать, что здоров и полон сил, хотя это было не так.
Этим утром Пий II поднялся, попил воды и съел немного фруктов. Он умылся и почувствовал необходимость побриться.
Пришел цирюльник, подготовил бритву, поточив ее о кожаный ремень. Он намылил щеки понтифика и, подождав немного, принялся за бритье. Его движения были аккуратными и точными. Цирюльник дошел до шеи и вдруг увидел нечто странное.
— Ваше святейшество, — сказал он, — простите, но мне кажется, здесь что-то не так.
Пий II подозрительно взглянул на него:
— Что такое? Почему вы остановились?
— Простите, но, по-моему… — Не закончив фразу, цирюльник уронил бритву в железную миску.
— Да что такое?
Цирюльник испуганно смотрел на понтифика.
— Взгляните сами… — только и выдавил он, протягивая папе зеркало.
Пий II уставился на свое отражение: половина лица была тщательно выбрита, гладкая кожа сверкала.
— Вот здесь, на горле… — пробормотал цирюльник.
И тут папа наконец разглядел то, чего надеялся не увидеть никогда: у него на шее вскочил бубон размером с перепелиное яйцо. Вздутие еще не приобрело синеватый или фиолетовый оттенок, но Пий II и так отлично знал, что это означает.
Зеркало выпало из его рук, разлетевшись на осколки. Кусочки стекла со звоном ударились о пол из обожженного кирпича. Понтифик вскочил на ноги, выхватил у растерянного цирюльника полотенце и стал стирать мыльную пену, которая еще оставалась у него на лице.
— Позовите докторов! — закричал он.
Цирюльник исчез, а папа хотел было подойти к окну, но через несколько шагов ему стало нехорошо. Пришлось опереться на кровать. Затем он рухнул на нее, обливаясь потом и чувствуя, как острая боль постепенно охватывает все его тело. Понтифика била дрожь, а руки и ноги совершенно обессилели и казались бумажными.
Пий II печально смотрел на своего верного друга кардинала Джакомо Амманнати. Понтифик не ожидал, что болезнь поразит его так быстро, но сейчас понимал, что последний час уже близок. Постоянная тошнота мучила его.
— Нет новостей про галеры дожа? — слабым голосом спросил папа.
— Пока нет, ваше святейшество.
— Ну же, Джакомо, отбросьте условности, прошу вас, я же умираю.
— Ваше святейшество, вы не умрете.
— К сожалению, мне осталось совсем немного. Нерадивость всех наших правителей подкосила меня, а каждый лишний день ожидания — словно удар кинжалом.
Джакомо Амманнати опустил голову.
— А что солдаты?
— Ваше святейшество…
— Скажите мне правду.
— В таком случае должен признаться вам, что многие из них решили вернуться домой.
Эта новость глубоко опечалила понтифика.
— Значит, все было напрасно, — вздохнул он.
— Ни в коем случае. Говорят, дож Кристофоро Моро вот-вот прибудет сюда.
— В самом деле?
— Так мне сообщили.
— Но пока он не приехал?
— Увы, нет, ваше святейшество. — Голос Джакомо Амманнати дрогнул от переполнявших его чувств.
— Моя смерть уже близка, — сказал Пий И, смирившийся со своей участью. — Я могу только надеяться на Господа нашего и возносить ему молитвы. — С невероятным усилием понтифик сел на кровати. — Помогите мне добраться до скамейки для коленопреклонения, — попросил он.
Кардинал проворно подставил понтифику плечо и практически дотащил его до скамейки. Опираясь на руки, при помощи своего друга папа принял нужное положение и начал молиться.
Джакомо Амманнати молча наблюдал, как понтифик горячо просит Господа указать ему путь.
— Теперь оставьте меня одного, — сказал Пий II, чувствуя приближение смерти.
Проклиная себя за слабость, кардинал почти выбежал из комнаты.
ГЛАВА 97МЕНЯЮЩИЙСЯ МИР
Миланское герцогство, замок Сфорца
Стоял солнечный сентябрьский день. Франческо Сфорца отрешенно смотрел на зеленые кусты самшита и остролиста, ощетинившиеся листочками, словно множеством клинков. Он думал о тяжелой утрате, поразившей его в самое сердце. Герцога переполняла печаль: Козимо де Медичи закончил свой земной путь всего несколько дней назад. Он умер на своей любимой вилле в Кареджи, окруженный любовью близких. Хотя бы это слегка смягчало боль Франческо: он не мог бы вообразить лучшей смерти. Однако в душе образовалась пустота. О ней не удавалось забыть ни на минуту, и было ясно, что даже по прошествии лет она продолжит напоминать о себе. С течением времени Сфорца убеждался, что мир, в котором больше нет его друзей, все меньше интересует его, словно с каждой смертью дорогого человека умирала и часть его самого. А Козимо де Медичи, вне всяких сомнений, занимал особенное место в сердце герцога. Не говоря уже о том, что эта смерть казалась предвестником его собственной: Франческо уже давно страдал от приступов болезни, приносивших ему боль и унизительное ощущение физической слабости. Даже ходить становилось все тяжелее.
Беда не приходит одна: не только его дорогой друг скончался в эти дни — та же участь постигла папу римского, бросившего все свои силы на организацию Крестового похода и укрепление Итальянской лиги. Понтифик умер от чумы, так и не дождавшись, пока корабли, обещанные ему Венецией для войны с турками, прибудут в порт Анконы.
Пию II не удалось увидеться с дожем Кристофоро Моро, который спешил к нему на своей боевой галере, веля за собой еще тринадцать таких же и корабли для солдат. К сожалению, большинство из пяти тысяч человек, прибывших сражаться с Мехмедом II, к тому времени потеряли терпение и разъехались по домам.
Напротив Франческо под лучами сентябрьского солнца, в окружении ярких садовых цветов сидела Бьянка Мария, и вид у нее был довольно обеспокоенный.
— Положение очень сложное, — говорил тем временем Чикко Симонетта, также находившийся в саду, обращаясь к герцогской чете.
Франческо и Бьянка смотрели на него со все возрастающим волнением. Обычно у Чикко на все имелся готовый ответ. И если уж он не знал, как поступить, то решения просто не существовало. В последние годы они оба привыкли полагаться на него в самые тяжелые моменты. Чикко показал себя гением дипломатии, образцовым секретарем, рачительным управляющим и рассудительным сборщиком податей. Он сумел наполнить казну герцогства, всегда зная, что предпринять, чтобы добиться наилучшего результата. Однако перед лицом смерти и он был бессилен.
— Оставьте нас, Чикко, — сказал Бьянка Мария. — На сей раз вы ничего не можете сделать.
Секретарь удалился.
— И что теперь? — спросила у Франческо супруга. — Как мы сможем сохранить мир? Козимо играл ключевую роль в поддержании равновесия между Миланом и Венецией, а понтифик был гарантом объединения сил для борьбы с общей бедой — Мехмедом Вторым.
— Который до сих пор не повержен и не намерен отступать.
— Именно, — подтвердила Бьянка. — Но больше всего меня беспокоит Венеция. Как всегда.
— Я знаю…
— Особенно если вспомнить, что Павел Второй — еще один венецианец, к тому же из семьи Барбо! — продолжила герцогиня. — Вы заметили, любимый? В этом плане Венеция — невероятно коварный и неуловимый враг. Григорий Двенадцатый, Анджело Коррер, приходился дядей Габриэле Кондульмеру, который стал папой под именем Евгения Четвертого, — брату Полиссены Кондульмер, матери Пьетро Барбо, то есть нынешнего понтифика.
— Они действуют очень хитро.
— Это правда, — подтвердила Бьянка Мария. — Будучи и без того главной силой в Италии, венецианцы третий раз за полвека добились папского престола, что означает постоянную поддержку со стороны Рима. Хотя надо признать, семья Колонна изо всех сил пыталась помешать им в этом.
— Но Колонна после Мартина Пятого так ни разу и не смогли одержать победу на конклаве.
Бьянка Мария задумчиво посмотрела на супруга:
— Что же будет дальше?
Франческо вздохнул:
— Что вы имеете в виду?
— Вы и сами знаете: мир теперь долго не продержится. Заручившись поддержкой Рима после избрания Павла Второго, Венеция не станет долго сомневаться и захочет вернуть земли, которые отошли Милану по Лодийскому соглашению. Годы идут, Франческо, мы с вами уже не молоды. А Галеаццо Мария? Как по-вашему, он готов? Будет готов? Признаюсь, я боюсь и его, и того, что может с ним случиться.
— Вы боитесь Галеаццо Марии?
— Да, именно так.
— Но почему?
Бьянка Мария горько улыбнулась:
— Вы еще спрашиваете? С тех пор как вы взяли его с собой, чтобы научить всему, что герцог должен знать о войне и о политике, он совершенно перестал разговаривать со мной и, что еще хуже, слушать меня. Мы оба знаем, как важно молодому мужчине уметь достойно себя вести, и, к сожалению, нужно признать, что Галеаццо Мария совершенно на по не способен. Вот только в прошлом году, когда его пригласили ко двору Гонзаги, вместо того чтобы уделять внимание Доротее, он только и делал, что досаждал ее молодым фрейлинам…
— Я бы не стал придавать этому такое большое значение, — сказал Франческо, едва сдерживая улыбку.
— Ах, так вам это кажется забавным! — ледяным тоном парировала Бьянка Мария. — Хорошо же, сейчас я объясню вам, к каким последствиям приводят подобные выходки. Во-первых, Галеаццо Мария проявил неуважение ко мне, собственной матери, и к своей бабушке Аньезе, которая так много сделала для него. Знаете, что он заявил, когда мы обо всем узнали? Что это Аньезе посоветовала ему обратить внимание на девушек из свиты Доротеи! Он назвал мою мать сводницей! Можете себе представить? После такого Галеаццо Мария навсегда потерял уважение и привязанность своей бабушки, и я не представляю, как залечить подобную рану. А хуже всего то, что он окончательно испортил отношения с семьей Гонзага! Я понимаю, что часто проблемы решаются при помощи меча, но если будущий герцог не умеет думать о будущем и выстраивать отношения с союзниками и полезными людьми, то, сами знаете, и самый лучший меч мало чего стоит. В скором времени Венеция, Рим и Мантуя обернутся против нас! Что же до Флоренции, я не представляю, что там произойдет: Пьеро не производит впечатления достойного преемника своего отца, но, может, я ошибаюсь. Однако если ему повезло унаследовать мудрость Козимо, он заметит, что Милан остается без союзников! Вот к чему ведут выходки Галеаццо Марии! Поэтому я боюсь и его, и того будущего, что нас ждет.
Франческо нахмурил брови. Бьянка Мария была права, хоть ему и не хотелось это признавать. Он, безусловно, любил ее, но в последние годы они отдалились друг от друга… Нет смысла это отрицать. Частично в том была виновата и сама Бьянка, не желавшая прощать его внебрачные связи и мимолетные увлечения. А теперь еще и Галеаццо Мария стал новым камнем преткновения в их отношениях. Однако Франческо был очень многим обязан этой женщине, еще молодой и по-прежнему красивой: она самоотверженно заботилась о нем во время болезней, а это случалось нередко, всегда любила его и подарила ему девятерых детей. Поэтому герцог оставил в стороне свои сожаления и постарался как мог ответить на вопросы жены.
— Любимая, то, что вы говорите, совершенно верно и вместе с тем ужасно, — сказал он. — Теперь я понимаю, что не проявил должного внимания к обязанностям отца: я не ругал Галеаццо Марию, когда это было необходимо, но находил для него оправдания и предпочитал его остальным нашим детям. Тем самым я, не желая того, в последнее время отдалил его от вас. При этом я не сумел воспитать в сыне те черты характера, которые вы могли бы развить в нем лучше, чем кто-либо другой. Я прошу у вас прощения за это. К сожалению, у меня нет ответа на ваши вопросы, более того, я сам спрашиваю себя, что делать дальше.
Взгляд Бьянки Марии потеплел:
— Франческо, спасибо вам за эти слова. Я люблю вас больше собственной жизни, и хотя иногда мне не удается простить вам неверность, думаю, вы не сомневаетесь, что я всегда оставалась на вашей стороне, даже когда это было непросто. Порой мне приходилось переступать через себя. Но я понимаю, что и сама часто была не права, а потому не могу возлагать на вас ответственность за наши разногласия. В любом случае я научилась жить со своими демонами, и единственное, что теперь имеет для меня значение, — это вы и я. И наша семья. Все остальное не так уж важно. Вот почему я поделилась с вами своими страхами. Галеаццо Мария однажды станет герцогом, продолжая ваш род, но также и мой, и моего отца. В некотором смысле на него будет возложена двойная и очень сложная задача.
— Я понимаю.
— Так давайте постараемся требовать от него большего.
— Я согласен.
— Я хотела бы видеть его чаще. С тех пор как вы начали держать сына при себе, обучая искусству фехтования, или оставлять на попечение советников и правоведов, он почти не разговаривает со мной. Поверьте, это разбивает мне сердце.
— Я позабочусь, чтобы это прекратилось, любимая.
— Буду вам очень благодарна.
Франческо долго смотрел на супругу, пока солнце уходило за горизонт, погружаясь в оранжевые всполохи заката. Затем он обнял Бьянку Марию и крепко прижал к себе.
ГЛАВА 98УМЕНИЕ ЖДАТЬ
Венецианская республика, церковь Сан-Джакомо-алль-Орио
Задумываясь о последних годах, Полиссена поражалась, как ей хватило сил жить дальше. Прошло уже почти десять лет со дня смерти Никколо, когда она потеряла практически все. В то время она думала, что не переживет такого удара. Но близость Пьетро, который тогда в основном жил в Венеции из-за разногласий с папой Каликстом III, очень поддержала ее. Из всех своих детей Полиссена выделяла именно Пьетро. Так, придавая силы друг другу, они продолжили жить. День за днем. Не сдаваясь. Шаг за шагом. Словно совершая долгий переход через пустыню. Но они оба умели ждать и в конце концов вышли победителями.
Преклонив колени, Полиссена благодарила Бога за дарованное им чудо. В отличие от Габриэле, ее брата, Пьетро не был ожидаемым кандидатом на Святой престол. Его недавнее избрание папой римским стало для матери совершенной неожиданностью, ведь это произошло, когда она уже потеряла всякую надежду.
Вот почему теперь Полиссена молилась, и привычные слова священных текстов слетали с ее губ словно песня.
Ей всегда нравилась церковь Сан-Джакомо-алль-Орио — один из старейших храмов Венеции, — а с недавних пор это место стало особенно памятным для нее. Полиссена приходила молиться именно сюда, чтобы не забывать о тех ужасных потерях, которые принесло падение Константинополя. Наверняка именно из Византии в свое время привезли для этой церкви необыкновенную колонну из зеленого мрамора, на которой всякий раз останавливался взгляд венецианки Эта деталь воплощала в себе сам дух Константинополя Деревянный килевидный потолок, похожий на перевернутый корабль, тоже поражал воображение и напоминал По-лиссене, как в детстве отец брал ее с собой в Венецианский арсенал. Она будто снова видела моряков, конопативших пробоины на корпусах кораблей и возившихся в закрытых стапелях.
Словом, в этой церкви Полиссена отчетливее, чем где бы то ни было, чувствовала дыхание Венеции — державы, которая давно покорила все моря (подтверждением чему служили иноземные предметы обстановки, как, например, чаша для святой воды, привезенная из Анатолии), а теперь благодаря ее сыну царствовала и над Римом, Вечным городом.
Венеция, колыбель Полиссены, где душа ее всегда находила приют, научила свою уроженку совершенно особому взгляду на окружающий мир: сквозь зеленоватую вуаль вод лагуны, через уникальное изумрудное стекло открываются более широкие, практически безграничные горизонты. Венецианская республика объединила в себе различные земли и народы: Кипр, Крит, берега Эгейского моря, земли Албании и Хорватии. Это государство расширялось через море и собирало вместе всевозможные языки и культуры, мягко перемешивая их в своих волнах, но, когда нужно, становилось жестоким и полным ярости, как море в часы шторма. Вот почему церковь Сан-Джакомо, полная сокровищ, привезенных из далеких земель, казалась волшебным кораблем. Совмещая в себе разнообразные верования, как духовные, так и светские, она дарила их душе Полиссены, исполненной счастья и благодарности.
Венецианка склонила голову и вновь обратилась к Господу. Она молилась о Никколо и о Пьетро. Последний ждал ее в скором времени в Риме: Полиссена поддержала сына в намерении построить там великолепный дворец по проекту Франческо дель Борго.
Она не собиралась пользоваться богатствами и привилегиями, которые получил Пьетро в качестве понтифика, и точно не думала об этом во время молитвы, но осознание того, что ее сын наконец-то защищен от ударов судьбы, наполняло теплом ее сердце.
Смерть супруга, тяготы последних лет и неприязнь, которую Пий II испытывал к Пьетро и из-за которой он отдалил его от Папской курии, принесли Полиссене немало горя.
Теперь же, после всех этих печалей, ее семья оказалась в безопасности. И речь не только о ее первенце: остальным детям теперь тоже обеспечены достойное положение и высокие должности.
С улыбкой на лице Полиссена снова опустила голову и продолжила молиться.