Миллер даже не вздрогнул – он просто смотрел на меня. Зная его, я понимала: он ждет, что я скажу еще что-нибудь. Я и должна была сказать. Конечно, должна. Но вместо этого я сделала глоток пива и повернулась в руках Деклана так, что мы оказались лицом друг к другу.
Когда я мгновение спустя обернулась, Миллера уже не было.
К тому времени, когда банка с пивом наполовину опустела, друзья Деклана разбрелись кто куда, а мы остались, забившись в нишу в холле за гостиной. Поцелуи оказались совсем не такие, как я ожидала. Я-то представляла себе что-то хрустально-звонкое, а было теплое, мокрое и сырое, оно мешало вздохнуть. Деклан был гораздо крупнее меня, и, следуя за ним к спальне в дальней части дома, я чувствовала, что мне оставили только один вариант – подчиниться.
Дверь спальни еще не закрылась, а он уже просунул руку мне за пояс юбки и поддел пальцами резинку трусов. Я дернулась, как от укуса ужа, и Деклан рассмеялся, тяжело дыша мне в ухо.
– Спокойнее, – проговорил он.
Это слово подействовало на меня как ушат холодной воды.
– Перестань, – попросила я, но он не остановился.
Его пальцы дернули вниз молнию на юбке, этот звук показался мне пронзительным и резким, как вспышка света в темноте. Я сказала громче:
– Прекрати.
Но он меня словно не слышал, или не хотел слышать, или не слушал. Я взвизгнула, как раненый зверек, чувствуя себя маленькой и припертой к двери. Деклан навалился сверху, и дверная ручка вдавилась мне в спину. Я торопливо нащупала ее и дернула, задыхаясь под его весом.
Дверь распахнулась, и я вывалилась в холл спиной вперед, а Деклан, ослепленный ярким светом, ошалело захлопал глазами.
У стены возле туалета стояли трое ребят. Они вскинули головы, забыв про разговор. Я, задыхаясь, торопливо подтянула и застегнула юбку. Мое лицо пылало, как раскаленное солнце.
Отскочив подальше, я увидела, как Деклан поднял руки ладонями вперед. Руки, которые казались мне такими красивыми. Было понятно, что этим жестом он показывает уставившимся на нас людям: «Смотрите, я до нее даже не дотрагиваюсь! Я ей ничего не сделал».
Когда я выбежала наконец на лужайку, глотая морозный ночной воздух, велосипеда Миллера там не было. Несмотря на свой поступок, я не могла поверить, что он бросил меня одну. Мой велосипед одиноко лежал у дальнего края подъездной дорожки, и его заднее колесо слабо крутилось от ветра. Мне удалось добраться до дома только потому, что я прожила в Свитчбэк-Ридж всю свою жизнь и могла найти дорогу даже вслепую.
На следующий день, когда пивное марево рассеялось, оставив после себя пересохший рот и головную боль, я попыталась позвонить Миллеру, но он не ответил. Я умирала от стыда, готова была сотни раз просить прощения и одновременно хотела наорать на него за то, что он меня бросил. До сих пор мне еще не приходилось делать что-либо без него, и я не понимала, как вернуться в свою жизнь после того, что случилось ночью, – одной.
Я звонила, а он не отвечал. И ни разу не ответил с тех пор.
С Декланом мы после той ночи больше не общались. В гончарном классе он пересел на другое место, а вскоре окончил школу и навсегда исчез из Свитчбэк-Ридж и из моей жизни. И все равно он находился рядом слишком долго. Я отдала юбку, в которой ходила на вечеринку, – это была моя лучшая юбка, – потому что при виде ее сразу вспоминала его пальцы на молнии. Я никому не рассказала о происшествии: ни папе, ни Марен. Мне самой трудно было в это поверить.
Когда осенью мы снова пришли в школу, оказалось, что Миллер вымахал до метра восьмидесяти, раздался в плечах, окреп. Это был уже не мой Миллер, во всех смыслах.
Теперь у меня осталась только Марен. Мы и раньше дружили, но после ухода Миллера стали неразлучны. «У меня никогда не получалось стать твоей лучшей подругой, – проговорила Марен, когда мы перешли в десятый класс и я наконец-то рассказала ей о том, что произошло между нами в тот вечер. – Это место было занято Миллером». Честно говоря, я и тогда в любой момент пустила бы его обратно.
Там, где раньше в моей жизни был он, теперь зияла пустота, вроде голого участка земли в лесу, где веками стояло что-то очень тяжелое, а потом это что-то убрали. Там ничего не растет – просто по привычке. Вот и я оставила место для Миллера. Не сдвинула бревно, к которому он обычно прислонял свой велосипед, не прикоснулась к колоде карт, которую он забыл у нас в гостиной. Каждые полгода я рылась в ящике своего стола, чтобы найти одну из раций, по которым мы с Миллером переговаривались с семи лет, и вставить в нее новые батарейки – на случай, если она оживет и снова заговорит его голосом.
Но рация не оживала, время шло, и я все больше ожесточалась. Мы стали десятиклассниками, потом перешли в одиннадцатый класс, прошло два года, два с половиной, почти три. Но Миллер решительно вырезал меня из своей жизни – судя по всему, это далось ему очень легко. А я была слишком гордой, слишком рассерженной, слишком… еще какой-то, чтобы не возненавидеть его в ответ.
– Мы просто разошлись, – объяснила я папе. – Так бывает. Рано или поздно это должно было случиться.
Мы с Марен возвращаемся с «ПАКС»-вечеринки практически в полном молчании. Сейчас самое ужасное время для вождения, когда заходящее солнце окрашивает все в пылающий оранжевый цвет. Я думаю о том, что говорила в понедельник Эвелин: мы завоюем «Селеритас», если я найду свою любовь. А также обо всем, что случилось за эту неделю. О том, как группа маркетинга делала меня лицом кампании – поднимала количество моих публикаций в соцсетях, вставляла рекламу «ПАКС» во все мои профили. И о том, что подобранный приложением партнер должен стать моим парнем на целых шесть месяцев и вместе со мной раскрутить эту историю.
Я-то надеялась, что наша взаимная симпатия будет хотя бы отчасти искренней. Может, мы и не влюбимся по уши, но понравимся друг другу. Но нет, это было бы ложью, а Миллер не станет лгать. Никогда, ни за что не станет лгать ради меня.
– У нас есть два варианта, – сказала Эвелин после того, как завела меня и Марен в конференц-зал и вытянула из нас правду. Не всю, конечно; я обрисовала нашу с Миллером историю лишь в общих чертах: мы вместе росли, я его обидела, он меня бросил, и теперь мы друг для друга хуже чем никто. – Можно либо подделать данные и найти тебе другого партнера, либо заинтересовать Алистера Миллера.
Подделать предсказание алгоритма было выше моих сил: если мы сейчас пересечем эту черту, то потом уже ничего не исправим. «И, кроме того, – шептал мне внутренний голос, – алгоритм ведь работает. В том-то и суть». Да, эту правду принять оказалось сложнее всего, но результат был вычислен на основании Вериных и моих собственных знаний, на основании информации о человеческом поведении, почерпнутой мною за лето: моей парой являлся Миллер. Мы были созданы друг для друга, так сказал алгоритм. И если я верила в то, что алгоритм работает, что ж… Значит, так оно и было, нравилось мне это или нет.
Я сказала Эвелин, что не хочу ничего подделывать. Она просветила меня своим рентгеновским взглядом и ответила:
– Ну тогда придется работать с тем, что есть. Ты к этому готова?
Я всем телом ощущала присутствие Марен; исходящую от нее волнами тревогу. Марен была рядом, когда ушел Миллер. Она видела, как между нами вырастает стена, ожесточалась вместе со мной. Эвелин была просто в курсе событий, но Марен были известны все мои чувства.
– Ро, – подруга коснулась моей руки кончиками пальцев, – ты не обязана проходить через такое испытание.
– Можем взять другую девушку, – предложила Эвелин. – Сделаем ее лицом «ПАКС». Может быть, задействуем Джаз, она умеет держаться перед камерами, и у нее, насколько мне известно, до сих пор нет пары. – Она говорила прямо, не смягчая выражений. – Но, если стремиться к максимальному успеху, ты – самый подходящий кандидат. Тинейджер, женщина, которая самостоятельно сделала замечательное изобретение, а потом это изобретение преподнесло ей на блюдечке настоящую любовь. С тобой «ПАКС» будет притягивать людей как магнитом. Все сработает и с другими, но не так, как с тобой.
Ради приложения я пошла на многое: согласилась на безумный, суматошный выпускной год, выставила напоказ свою личную жизнь, очень сильно обидела папу. Но я верила в «ПАКС» и гордилась работой, которую проделали мы с Верой. Эвелин попала прямо в точку: «Хочешь, чтобы приложение имело максимальный успех? Поучаствуй в этом». Если проект развалится из-за моего отказа, виновата буду я и только я. Неизвестно, выдержу ли я Миллера, но крах проекта точно не перенесу.
– И как нам его завлечь? – спросила я у Эвелин.
Та кивнула и облегченно выдохнула. Она была довольна мной.
– В данных обстоятельствах с ним сначала свяжется наша команда. В идеале желательно прийти к какому-либо решению уже на этой неделе, до того, как вы появитесь в школе вместе.
К тому времени, когда мы сворачиваем на подъездную дорожку перед домом Марен, солнце уже нырнуло за горизонт. В большие окна видно, что родители на кухне готовят ужин; один из младших братьев уставился в телефон, сидя за столом.
– Ро, – окликает Марен, и я оборачиваюсь. – Это же бред.
– Все будет хорошо. – На самом деле я сильно в этом сомневаюсь. – Нас научат, что говорить и как себя вести. Останется только разыгрывать все как по нотам.
Марен внимательно смотрит мне в лицо, и сразу хочется спрятаться.
– Думаешь, Миллер согласится играть по нотам?
Я покусываю губу, потом решаюсь произнести вслух страшную правду:
– Понятия не имею, что станет делать Миллер.
И тут между нами жужжит мой телефон. Сойер Деверо.
Ну, кто???Марен бросает взгляд на экран, потом смотрит сквозь ветровое стекло на дом.
– Уж не знаю, хорошо это или плохо, – говорит она, – но я вот о чем думала по дороге домой. «ПАКС» существует всего неделю, и половину этого времени он то глючит, то не грузится. Это не какое-нибудь популярное приложение, не фейсбук