Миллер не шевелится, но его бледные уши розовеют.
– Когда вы сближаетесь – в дверном проеме, в переполненной людьми комнате, в очереди на кассу в супермаркете, – ты касаешься ее спины или локтя. Ты настроен на нее. – Феликс указывает на меня. – Ро красавица. Тебе реально повезло, что вы пара. Веди себя соответствующе.
Я сглатываю и не свожу взгляда с Феликса, потому что просто не могу заставить себя посмотреть на Миллера.
– А ты, – говорит мне Феликс, – точно так же должна относиться к Миллеру. Бери его за руку в толпе. Придвигайся поближе на диване. Опирайся на него, как на своего парня, черпая у него силу, ведь он и правда твой парень, и так ты и должна себя вести. – Он смотрит на Миллера и на меня. – Вы двое подходите друг другу на девяносто три процента, так? Готов на это поспорить, а вы все портите своими фокусами. Пора уже начать работать вместе. – Наступает тишина, потом Феликс вздергивает идеальную бровь: – Capisce[10]?
– Capisce, – отвечаю я, но мой голос звучит хрипло и неубедительно.
– Кроме того, – говорит Феликс, повторно проигрывая без звука отрывок с влюбленной парочкой во время праздничного застолья, – вам нужно поработать над зрительным контактом. Я не имею в виду ваши злобные взгляды, с этим вы справились без моей помощи. Обратите внимание, как эти двое находят друг друга в толпе. – На экране герой и героиня встречаются взглядами над блюдом с канапе. – Они общаются с окружающими, но при этом постоянно помнят о своем партнере. Они все время проверяют, на месте ли любимый человек, потому что только его присутствие, кто бы другой ни находился в комнате, волнует их по-настоящему. Они на одной волне.
Феликс смотрит на нас. Я делаю глоток воды из стакана. Когда Миллер согласился участвовать в этом деле вместе со мной, я, конечно, понимала, что нам придется изображать влюбленных. Но мысли о конкретных действиях – соприкосновении локтями, зрительном контакте, одной волне – выбивают меня из колеи. С кем угодно. С любым незнакомцем. Но с Миллером? Разве это возможно?
– Когда один из вас что-то говорит, – втолковывает нам Феликс, – другой на него смотрит. Когда Руби Чакрабарти задает Миллеру вопрос в прямом телеэфире, Ро восхищенно взирает на него, словно не может наслушаться. Если вы вдвоем находитесь на публике и за тридцать секунд ни разу не посмотрели друг на друга, немедленно исправьте ситуацию.
Я кидаю взгляд на Миллера, но, очевидно, эта страстная речь не вдохновила его посмотреть на меня. Он внимательно изучает собственные ногти.
– Влюбленные любят смотреть друг на друга. Это факт. Возьмите его на вооружение.
Я киваю.
– Отлично, – произносит Феликс. – Тогда сейчас попрактикуемся.
Впервые за этот час Миллер открывает рот:
– Что?
– Мы должны как можно скорее опубликовать ваше фото в соцсетях, – отвечает ему Феликс. – Надо купировать последствия нанесенного вами урона. – Он встает и одергивает тунику. – И сейчас мы пойдем в парк дальше по улице снимать очаровательную сцену свидания, и вы проделаете все, о чем я вам только что рассказывал.
Миллер, розовея, смотрит на меня.
– Хорошо, – говорит он. Куда только подевался тот уверенный в себе человек, с которым я поднималась в лифте? – Отлично.
– Отлично, – вторю ему я, хотя не вижу в этом ничего хорошего.
– Отлично, – хлопает в ладоши Феликс.
Когда мы выходим из здания, Миллер придерживает передо мной дверь.
– Мило, – кивает Феликс. – Хорошее начало, Миллер.
Тот испуганно вздрагивает, и я понимаю, что он это не специально. У Миллера врожденная вежливость; я здесь ни при чем.
– Ро, – окликает Феликс, – возьми Миллера за руку.
Я беру. После всего, что случилось за последние несколько дней, мне кажется, что я предаю саму себя. Еле касаюсь пальцев Миллера, а он внезапно удивляет меня тем, что крепко сжимает мою руку. Он опускает на меня взгляд, я смотрю в ответ, и за мгновение до того, как я вспоминаю, что он делает это по инструкции, у меня мелькает мысль: «Что?!»
– Вы только посмотрите, – восклицает Феликс, изображая пальцами, будто фотографирует. – Картина юной любви. – Холодный ветер обматывает края туники вокруг его коленей. – Чудесно.
Мы с Миллером идем к парку в молчании, слушая болтовню Феликса. «Обнимайтесь подольше», говорит он, «углубляйте по возможности зрительный контакт», «смешите друг друга или хотя бы делайте вид». Может, начать записывать за ним? Но в глубине души я вообще не хочу запоминать вот это все.
Парк в конце квартала маленький и тенистый, с пригорками и скамейками; в дальнем конце – пестрая детская площадка со смягчающим покрытием.
– Идеально, – произносит Феликс, направляя нас к свободной скамье, выкрашенной зеленой краской и заляпанной птичьим пометом. Сев, я чувствую, как металлические перекладины холодят ноги через джинсы. – Давайте сделаем здесь несколько снимков.
Миллер усаживается рядом. Его руки покрылись гусиной кожей. Ветер треплет его волосы, и он отбрасывает их назад.
– Надо было захватить куртку, – замечаю я.
– Угу, – коротко отвечает он.
– Эй, народ, – говорит Феликс. Он стоит с телефоном в руке, недовольно глядя на нас. – Мне что, нужно режиссировать все от и до или, может, вы хотя бы попытаетесь сделать то, что мы обсуждали внутри?
Я придвигаюсь к Миллеру до тех пор, пока граница между нами не сминается полностью. «А он теплый», – подсказывает мозг. Это приятно, и приходится напомнить себе, что мне это ни капли не нравится. Миллер обнимает меня за плечи своей длинной рукой. «Тепло». Мое плечо оказывается у него под мышкой. Оглядываюсь на Феликса, но он лишь машет рукой, типа «продолжайте».
По-моему, этого уже больше чем достаточно, но я, собравшись с силами, скрещиваю ноги, прижимаюсь к Миллеру и поднимаю к нему лицо. Он уже смотрит на меня, зарывшись подбородком в мои кудри.
– Супер! – кричит Феликс.
Миллер улыбается – мягко, искренне и до невозможности убедительно – и говорит:
– Твои волосы опутали меня всего.
Я бы послала его к черту в ад, да только, похоже, мы уже там.
Запостив фото, мы устраиваем перерыв на обед. Благодаря высокохудожественной режиссуре Феликса снимки получились гораздо лучше, чем я могла себе представить: мы сидим на скамье, моя нога закинута на ногу Миллера, его рука обнимает меня за плечи, пальцы – у меня в волосах. Мы смотрим друг на друга, и кажется, что я реально вот-вот его поцелую. Само собой, я не сделала ничего подобного.
В офисе Феликс уходит перекусить на свое рабочее место, а мы с Миллером садимся по разные стороны огромного стола в конференц-зале. Едва Феликс вышел, Миллер вытащил из рюкзака учебник, и я наблюдаю, как он ест и одновременно делает аккуратные пометки в расчерченном блокноте. На корешке книги написано: «Интерпретируя Античность». Нравится ему эта тема.
– Миллер.
– Да? – Он продолжает писать, не поднимая головы.
– Почему Древний мир?
Его ручка замирает; он задумывается на миг, прежде чем ответить.
– Если хочешь поиздеваться, так и скажи.
– Не хочу. – Я с трудом удерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Господи. – Просто пытаюсь разговаривать.
Он поднимает голову, и наши взгляды встречаются над длинным пустым столом. Его рука зависла над блокнотом, готовая продолжить писать.
– Правда?
– Правда, – киваю я.
Он медленно выдыхает и отводит глаза, потом начинает говорить, глядя на окна.
– Иногда я не понимаю, как все устроено в этой жизни. Почему люди ведут себя так или иначе, почему они меняются. Но в мифах и сказаниях все просто – война или мир. Там всегда идет речь о чести, мести, любви. – Миллер снова смотрит на меня, и я с трудом выдерживаю его взгляд. Как будто он рассказывает мне о чем-то, чего я, возможно, не хотела бы знать. – Там люди слушаются своих основных инстинктов. У них нет телефонов, соцсетей, приложений, которые их в чем-то убеждают. Не знаю… – Миллер постукивает ручкой по странице, моргает. – Их жизнь кажется проще и безопаснее.
Я сглатываю. Миллер сидит прямо напротив, восемнадцатилетний, такой незнакомый и, вероятно, обиженный на меня. Но я снова вижу его Гермесом, которому девять лет и который, смеясь, с сияющими глазами, бежит через лес за нашим домом. Я почти слышу, как трещат ветки под его кроссовками; слышу, как звучит его голос, когда он зовет меня по имени в нашем детстве. Внезапно я чувствую мальчика из прошлого совсем рядом, в этой комнате, и у меня перехватывает дыхание.
– Ясно, – говорю я наконец.
Он кивает, словно я сказала гораздо больше одного простого слова, и, продолжая смотреть на меня, соглашается:
– Ясно.
Я отворачиваюсь, откусываю сэндвич, чтобы хоть что-то делать. Прикидываюсь, что читаю дурацкую рекламу дорожной сумки, и тут Миллер говорит:
– Ро. – Он не шевельнулся. Его ручка по-прежнему висит над листком. Волшебник на футболке наполовину скрыт столом, поэтому выглядит как отрубленная голова в остром колпаке. – То, что я сказал про «ПАКС» во время интервью с «Роки-Маунтин Лайв», неверно и несправедливо. Ты создала классную штуку. Я не должен был умалять значение твоего изобретения.
Наверное, я могла бы спустить все на тормозах. Принять извинение, смотреть на него, когда положено, брать за руку в толпе и делать все остальное. Но я всегда была более прямолинейной из нас двоих, поэтому вместо того, чтобы промолчать, спрашиваю:
– Так зачем же ты это сделал?
Он моргает от неожиданности.
– Я на тебя разозлился.
– Я на тебя тоже.
Я вздергиваю подбородок. Тут открывается дверь, и мы оба оборачиваемся. Феликс кидает на стол между нами стопку папок с распечатками.
– Теперь, когда с этим разобрались, давайте займемся делом, – говорит он.
Мы тренируемся всю неделю. Каждый день после уроков Миллер привозит меня на своем универсале с отделкой под дерево в XLR8 и до пяти часов мы притворяемся, что любим друг друга. У нас фотосессии, воображаемые интервью, просмотр учебного материала (романтические комедии, которые я смотрю в одиночестве дома в