А вот Вера охает на переднем сиденье пикапа, который подарила мне на шестнадцатилетие, – ржавой жестянки с механической коробкой передач, которой я училась управлять несколько месяцев. Вера так крепко стискивает ладони, что белеют костяшки, но молчит, позволяя мне учиться на собственном опыте, а только так я всегда и учусь. А когда я наконец-то ухвачу суть, когда сделаю великое открытие – пойму, как отпускать сцепление и нажимать на газ, – она захлопает в ладоши и скажет: «Я знала, что вот сейчас у тебя получится».
И, конечно, это лето. Жаркими днями мы сидели у нее на веранде, обсуждая «ПАКС». Вера не сразу поняла, в чем смысл игры, поскольку никогда не играла в бумажную гадалку, но, когда я объяснила, рассмеялась и назвала это детской доской визуализации. Манифестацией.
– Как ты думаешь, получится? – спросила я, покачивая кусочки льда в стакане с чаем. Вера заваривала его в огромной банке с резиновым ободком, стоящей на солнце на краю террасы. – Ну, теоретически. Если идеально правильно подобрать вопросы, которые помогут узнать характер и воспитание человека, можно ли будет предсказать его будущее?
– Предсказать может кто угодно и что угодно, – проговорила Вера. Меня всегда бесила и одновременно восхищала эта ее манера отвечать, вынуждающая собеседника как можно четче формулировать мысли. – Вопрос в том – насколько точно?
– Ну хорошо, – сказала я. – Если составить анкету, как я предложила, сможем ли мы предсказывать будущее людей с высокой степенью точности?
– Теоретически да, – ответила Вера.
Я перестала крутить лед в стакане.
– А практически?
У нее заблестели глаза. Она уже была больна, но не так тяжело, как сейчас.
– Попробуем выяснить?
Я довольно улыбнулась. Вера была лучшим напарником в любом преступлении, вообще во всем.
– Ага. Думаю, стоит попробовать.
С июня по август я проводила у нее каждый день. Мы тщательно продумывали вопросы, перечитывали их по десять, двадцать, пятьдесят раз. Я потеряла счет книгам, которые Вера давала мне читать, и статьям в интернете, к которым у нее сохранился доступ с университетских времен. Она не облегчала мне задачу, хотела, чтобы я понимала, что делаю. Я не спала ночами, составляя программу, а в девять утра приходила к Вере. Она ждала меня с завтраком и беседой о человеческом мозге.
В «ПАКС», куда ни глянь, – везде следы Вериной работы. Без нее приложения просто не было бы. Но когда Веру предало собственное тело, я превратила наш летний проект в нечто, чего она не собиралась делать. Я верю в приложение – в его первоначальный вариант, состоящий из четырех категорий, который помогала разрабатывать Вера. Но каждую неделю мы добавляем что-то новое. Каждую неделю мой алгоритм корежит профессор Блейз Вайзнер, незнакомец, живущий за тысячи километров отсюда. Вместо него со мной должна работать Вера. Всегда – Вера и я.
Я думаю об этом, поднимаясь в гору и чувствуя, как горят легкие. И тут приходит сообщение от папы.
Она останется здесь.
Он не поясняет, на какой срок.
Мы сможем навестить ее, как только ее переведут в отдельную палату.
Навестить. Как будто Вера – чужая или тетя, живущая в другом штате. Как будто надо заранее назначать встречу и записывать дату в календаре. Как будто она навсегда по-настоящему уехала от нас.
Телефон снова жужжит, но вместо нового сообщения от папы приходит эсэмэска от Феликса.
В День благодарения Феликс присылает сообщение в общий чат мне и Миллеру. Я останавливаюсь.
Я только что получил шокирующую информацию.
На экране подпрыгивают три точки, и я жду продолжения, гадая, смотрит ли сейчас на экран своего телефона Миллер, находящийся в девяти километрах от меня.
Информацию о том, что через две недели в старшей школе Свитчбэк-Ридж состоится зимний бал. А шокировало меня то, что НИ ОДИН ИЗ ВАС не сообщил мне об этом.
Я медленно усаживаюсь на промерзшую, покрытую густой травой землю. Ни за что. Нет, нет, ни за что.
Вы понимаете, насколько это будет странно выглядеть, если вы не пойдете? Вместе???
Вы идете. Подробности обсудим в понедельник.
Возможно, мы пришлем фотографа.
Пауза. Очень тихо, не считая крика пролетевшей гаички.
Счастливого Дня благодарения, Мо.
Бал устраивают в субботу, а значит, уже к двум приходит Марен, чтобы вместе подготовиться. Папа в «Бобах», Вера в больнице, и дома стоит тишина.
– Как она? – входя, спрашивает Марен.
Я прекрасно понимаю, о ком речь, но внутри сидит глупое желание дистанцироваться от вопроса.
– Кто?
– Вера, – отвечает Марен. – Когда она вернется домой?
Она не вернется. Я знаю. Вера в больнице уже шестнадцать дней, и каждый раз, когда я навещаю ее, я вижу, что от нее остается все меньше и меньше. Но перепуганное существо внутри меня отвечает по собственной воле:
– Думаю, скоро.
– Это хорошо.
Марен с улыбкой тянется ко мне. Но я последнее время стараюсь ни с кем не обниматься. Миллер не считается – это работа, и во время объятий с ним я внутренне закрываюсь. Но обнимать Марен и, тем более, папу – слишком опасно. Прижавшись к кому-то, очень легко разрыдаться. Я боюсь, что, оказавшись в кольце их рук, утону в слезах и печали.
Я вся сжимаюсь, и Марен тут же делает шаг назад.
– Отем заедет за нами в шесть, – говорит она. – Миллер будет ждать нас на пристани?
– Нет. – Я со вздохом машу рукой, предлагая подняться в мою комнату. – Я говорила ему, но он считает, что это будет выглядеть подозрительно. – Старшая школа Свитчбэк-Ридж всегда проводит зимний бал в «Снежной ягоде», ресторане, расположенном прямо посреди озера; там огромные, от пола до потолка, окна с видом на воду. В прошлом году мы с Марен ходили на бал вдвоем. В этом году… – Он заедет за мной домой, тоже в шесть.
– Ну такой благонравный мальчик, сил нет. – Марен кладет поперек моей кровати чехол со своим платьем. – У вас костюмы в одном стиле?
– Еще чего. – Плюхнувшись в рабочее кресло, я смотрю, как она расстегивает молнию на чехле. Феликс хотел подобрать нам наряды в одном стиле, но тут я уперлась рогом. Это ведь не было официальным мероприятием «ПАКС», и я категорически отказалась смешить всю школу парными костюмами. – Понятия не имею, что он наденет.
– Итак. – Марен эффектным жестом достает платье из чехла. Оно длинное, до пола, и шелковистое, цве́та расплавленной меди. – Я пойду в этом.
– Супер, – улыбаюсь я.
Марен бросает платье на кровать и, подойдя, легонько дергает меня за кудрявую прядь.
– Но сначала волосы, – говорит она. – Ты ведь дашь мне их выпрямить?
Я почти никогда не выпрямляю волосы; непредсказуемые и непослушные кудряшки – часть меня. Но Марен обожает это волшебное превращение, и у нее хватает терпения разглаживать их целый час.
Я пожимаю плечами, и она расплывается в улыбке.
Я все еще в тренировочных штанах, когда появляется Миллер, – как и следовало ожидать, раньше времени. Подходя к шкафу, чтобы достать платье, я слышу, как он хлопает дверцей машины. Марен уже готова – волосы собраны в высокую прическу, медное платье горит в свете солнечных лучей, заглядывающих в окно.
– Я открою, – говорит она, вставая с кровати. Потом смотрит в окно и хохочет. – Господи, Ро.
Она подзывает меня взмахом руки, и мы вместе следим за тем, как Миллер идет по подъездной дорожке. Его волосы зачесаны назад, в руках – пластиковая коробочка, но главная фишка – на нем смокинг.
– Нет, – выдыхаю я, и Марен снова хохочет, откинув голову назад.
– Да, – смеется она. – Тот самый позорный фрак с «Илиады». Блин. Но Миллер в нем отлично выглядит, правда?
Он подходит к дому, и я отступаю от окна.
– Он выглядит как Миллер, – говорю я.
Марен подталкивает меня, проходя мимо:
– Единственный и неповторимый.
Не то что бы она совсем не права. Если только в том, что это имеет какое-то отношение ко мне.
Едва Марен спускается по лестнице, как звонят в дверь, и вскоре до меня доносятся их голоса.
Я достаю Верино платье фасона шестидесятых годов – цвета бургунди, с короткими рукавами, пышной юбкой и бантом на вырезе. Вера подарила его мне на шестнадцатилетие: «Я подумала, что оно должно тебе понравиться». Но я ни разу его не надевала, оно казалось мне слишком нарядным. Сейчас я, стоя перед зеркалом, застегиваю молнию на боку и расправляю юбку. Мне отчаянно хочется, чтобы сегодня вечером она была рядом со мной.
– Ро, ты идешь? – окликает снизу Марен. – Отем уже выехала пять минут назад.
Я тянусь к зеркалу, смахиваю с щеки упавшую ресницу. Мои волосы такие гладкие, как будто не мои, и я вдруг ощущаю себя не только в чужом платье, но и в чужом теле.
Провожу ладонью по мягкой полоске шрама и говорю себе: «Вот ты где».
Внизу Миллер открывает свою коробку. К моему ужасу, внутри оказывается букетик цветов.
– Ой, нет, – ахаю я.
Миллер оборачивается и, увидев меня, замирает. В облегающем черном смокинге он кажется даже выше, чем всегда. Волосы еще слегка влажные. Миллер окидывает меня взглядом, как будто что-то ищет.
– Ты выглядишь…
– Восхитительно, – договаривает Марен.
– Не похоже на себя, – заканчивает он.
– Ну спасибо, – фыркаю я, как будто всего пару минут назад не думала о том же. Пройдя через комнату, я вынимаю букет из коробки. Он очень нежный – несколько фиолетовых цветков аквилегии в окружении зеленых листочков. Я ловлю себя на мысли: Вере понравилось бы. – Почему ты не сказал, что купишь цветы? У меня для тебя ничего нет.
– Как-то не подумал, что об этом надо заранее предупреждать, – отвечает Миллер. – Мы же идем на танцы. Люди всегда так делают.
«Мы не люди, – думаю я, – мы психи».
– Сейчас соорудим, – бодро говорит Марен, оглядываясь и щелкая пальцами. – Э-э-э-э…