Ни единого цветка в поле видимости. Декабрь вообще-то.
Марен направляется на кухню, и я, положив букетик на стол, следую за ней. При виде того, как она тянется к папиным душистым травам в горшочках, у меня вырывается стон.
– Нет-нет, – говорит она, выдергивая стебельки из земли и собирая их в некое подобие букета, – получится очень симпатично. Это будет наикрутейшая бутоньерка из кинзы.
Марен связывает веточки обрывком бечевки и протягивает мне безопасную булавку. В этот момент снова звонят в дверь.
– Наверное, Отем, – говорит она, глядя поочередно на меня и на Миллера. – У вас все хорошо?
– Хорошо – сильно сказано, – бурчу я.
– Да, – отвечает Миллер.
Марен убегает, а я делаю шаг к Миллеру, выставив перед собой булавку.
– Постарайся не до крови, – говорит он, и я закатываю глаза.
Чтобы приколоть бутоньерку к лацкану смокинга, приходится подойти к нему вплотную. Я даже чувствую запах одеколона, которым он надушился, как дурак. Я наклоняю голову, стараясь ровнее приколоть веточки, а Миллер вскидывает подбородок повыше, лишь бы нам не коснуться друг друга. Наверняка еще и дыхание затаил.
Прикрепив бутоньерку, я делаю шаг назад. Это чудовищно – пучок слегка пожухших веточек базилика, кинзы и розмарина.
– Извини, – говорю я и тут же жалею об этом.
С какой стати я извиняюсь? Это ведь все не по-настоящему, откуда же мне было знать, что он принесет цветы.
– Все нормально. – Он косится на свою грудь. – Пригодится, если угощение окажется пресным.
Я, не сдержавшись, фыркаю от смеха. Миллер тоже слабо, едва заметно улыбается, но тут же спохватывается и прячет улыбку.
– Приехала! – восклицает Марен, и мы оба поворачиваемся.
В дверях стоит высокая худощавая девушка в черном брючном костюме с глубоким острым вырезом на груди. Она улыбается Марен, а потом – я не успеваю отвернуться, – они бросаются друг к другу. Оглядываюсь на Миллера, но он изучает свои ботинки.
– Это Ро, – представляет меня Марен, пропуская Отем в дом. – И ее парень Миллер.
– Конечно, я знаю Ро и Миллера, – говорит Отем и крепко, как будто мы знакомы тысячу лет, обнимает нас по очереди. Ее темные волосы расчесаны на прямой пробор и заправлены за уши. – Кто же их не знает? Крутой смокинг, – кивает она Миллеру.
– Илиадный, – вставляет Марен.
– Какой? – непонимающе сводит брови Миллер.
– Ты надевал его на презентацию своего проекта, – напоминает Марен. – Тогда, в августе.
– А, точно. – Он косится на меня. – Ну да, это мой единственный парадный костюм. Пришлось купить его в прошлом году, когда тетя выходила замуж второй раз. Но он такой дорогой, что мама категорически отказалась покупать еще один костюм. – Окинув себя взглядом, Миллер пожимает плечами: – Видимо, это навсегда.
– Значит, ты всегда и везде будешь одет лучше всех, – с улыбкой говорит ему Отем. – Не вижу в этом проблемы. – Она тянет Марен к двери. – Пошли скорее, я хочу танцевать.
Глядя на них, я чувствую, как у меня сжимается горло. Миллер пытается обойти меня, чтобы последовать за девчонками.
– У меня двухместный автомобиль, – оборачивается к нам Отем. – Мы можем поехать отдельно или?..
– Я довезу, – отвечает Миллер, доставая из кармана ключи, и на ходу подталкивает ко мне коробку с букетиком. – Места хватит всем.
Я прикрепляю букетик к запястью, окидываю взглядом цветы и выхожу следом за остальными.
Отем на заднем сиденье болтает всю дорогу до озера. Понятно, почему она нравится Марен – веселая, здорово рассказывает всякие истории и так непринужденно касается моего плеча в разговоре, будто мы с ней давние подруги. А когда она изображает, как заказывала в ресторане блюдо под названием «Устрицы Роки-Маунтинс», Миллер хохочет так, что я его не узнаю.
Остановив автомобиль на парковке, он оборачивается к Отем и что-то говорит ей с широкой доверчивой улыбкой, но я даже не слышу слов, потому что вдруг осознаю, что не видела Миллера таким ни разу с того момента, как мы начали наш проект. Что мне чужда его радость и я сама в этом виновата. Мне не принадлежат ни смешливые лучики в уголках его глаз, ни порозовевшие щеки, ни открытая улыбка. Отвернувшись, я открываю дверцу машины. Такой Миллер – совсем другой. Он переходит вслед за мной на тротуар и берет меня за руку, протягивает билеты мистеру Гупте, но никогда еще он не казался мне таким далеким, как сейчас.
В «Снежной ягоде» красиво, как в сказке. С деревянных стропил в темной вышине потолка свешиваются огоньки гирлянды, столы для коктейлей застелены белыми скатертями, окна с видом на озеро расписаны в уголках морозными узорами. Желтая луна висит над самой водой. Не успеваем мы оглядеться, как Отем уже бросает куртку возле стола и тащит Марен танцевать. Фотоаппарат подпрыгивает на ремешке у Марен на шее.
– Смешная она, – говорит Миллер, провожая девчонок взглядом.
Я поднимаю голову и вижу, что он улыбается.
– Угу. Вижу, что ты это искренне.
Он озадаченно морщит лоб:
– Ро, ты что…
– Нет, – перебиваю я. – Это, наверное, шутка?
Прямиком к нам, разрезая толпу старшеклассников, движется Феликс. На нем пиджак в тончайшую полоску.
– Вы что тут делаете? – спрашивает Миллер.
Феликс обходит одиннадцатиклассницу в пышной юбке.
– Я тоже рад вас видеть, – отвечает он, поправляя галстук. – Фотограф не смог прийти, а я не уверен, что вы сделаете приличные снимки. – Феликс окидывает нас по очереди внимательным взглядом и замечает бутоньерку. У него отпадает челюсть.
– Миллер. Только не говори, что у тебя на груди сорняки.
– Душистые травы, – поправляет Миллер.
– Но почему? – Феликс смотрит на него, потом на меня. – Почему ты не дала мне стильно вас одеть?
Миллер вскидывает брови:
– Хотите сказать, мне не следовало надевать смокинг?
– Конечно нет, – машет руками Феликс. – Ты в нем похож на заблудившегося друга жениха.
– Вы, кажется, хотели пофотографировать? – перебиваю я, и они оба поворачиваются ко мне. – Так фотографируйте скорее.
– Жестко, – замечает Феликс, но берется за фотоаппарат. – Давайте выйдем на пристань. Я там присмотрел одну романтичную электрическую гирлянду.
Мы с Миллером тащимся на пристань, привычно взявшись за руки. Делаем это на автомате, не задумываясь. Позади раздаются какие-то возгласы – нас нагоняют Марен и Отем.
– В чем дело? – окликает Марен. – Вы что, уходите?
– Фотосессия, – объясняет Феликс. – Хотите с нами?
– Определенно да, – отвечает Отем.
И мы все идем на пристань фотографироваться при температуре минус один градус. Отем и Марен хихикают, скачут с ноги на ногу и трут друг другу руки, чтобы согреться. Когда я прижимаюсь к Миллеру, чтобы сфоткаться возле ледяного поручня, Феликс, указав на девчонок, спрашивает:
– А нельзя ли немного повеселее? Как они?
– Ну так, может, вам их и сфотографировать, – говорю я.
Феликс опускает фотоаппарат.
– Почему такое настроение, Ро?
– Нет никакого настроения, – бормочу я, чувствуя, что раскисаю.
Последние силы, которые помогали мне держаться, выветрились на холоде. Я хочу домой, немедленно и бесповоротно. Хочу, чтобы там меня ждала Вера. Хочу быть с тем, кто любит меня на самом деле, без притворства.
– Как скажешь, – ворчит Феликс, просматривая снимки. Едва он отводит объектив, Миллер делает шаг в сторону, чтобы не прикасаться ко мне. – Я получил, что хотел, и уношу свою старческую задницу из этого молодежного столпотворения. – Он оборачивается к Отем и Марен: – Вы двое были очаровательны.
Они обмениваются улыбками, затем Феликс кивает нам с Миллером:
– Веселитесь. До скорой встречи.
Мы летим в Нью-Йорк через восемь дней. У нас договоренность об участии в двух ток-шоу, а также о трех личных интервью с разными журналами. Уже забронированы номера в отеле неподалеку от площади Таймс-сквер. Обычно я думаю об этом с радостным волнением, но сейчас чувствую лишь усталость.
– Можно спросить? – прерывает молчание Отем. Кроме нас четверых на пристани никого нет, холодный ветер разметает снег по деревянному настилу. Мы с Миллером стоим на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и я обхватила себя за плечи, чтобы хоть немного согреться. – Это по правде?
– Что по правде?
Она почти виновато пожимает плечами и поводит рукой перед Миллером и мной.
– Ну, я подписана на тебя в инстаграме[11]. Смотрю фотографии, интервью, и Марен говорила, что у вас все по-настоящему, и все такое, только…
Больше всего меня удивляет то, что Марен не выдала Отем нашу тайну. Я тут же мысленно упрекаю себя за это удивление. Что не так? Все-таки Марен – моя лучшая подруга.
– Только что? – спрашивает Миллер с непроницаемым выражением.
– Только я не знаю, верить ли в это, – отвечает Отем. Марен бросает на меня озабоченный взгляд, но Отем еще не договорила. – Между вами точно что-то есть, только не похоже на любовь.
«Нас спалили, – думаю я. – Конец». Начинаю сбивчиво бормотать:
– Ну, это просто…
– А что такое любовь, по-твоему? – спрашивает Миллер. Он спокоен, как всегда, как будто этот разговор не разрушает нашу тайну и все, что было сделано за несколько последних месяцев.
– Ну не знаю, – задумывается она. – Поцелуи, наверное. А вы даже ни разу не поцеловались.
Я смотрю на нее и чувствую боль, словно кто-то воткнул мне в грудь нож.
– Отем, – натянуто смеется Марен, – перестань.
И тут на мои щеки ложатся ладони Миллера. Они кажутся очень теплыми по сравнению с зимним воздухом на берегу озера. Я еще смотрю сквозь полумрак на Отем, но Миллер разворачивает мое лицо к себе. Его взгляд мимолетно встречается с моим, потом он наклоняет голову. Он целует меня очень осторожно, будто боится мягким прикосновением губ причинить боль – мне или себе.