л. Мне было безумно стыдно, и я… сама виновата.
– Нет. – Он говорит так решительно, что я поднимаю голову. – Это не ты, а Деклан виноват в том, что он сделал.
У меня до боли перехватывает горло. Я вспоминаю юбку, свою любимую, которую отдала на благотворительность, поскольку она была испоганена Декланом. Вспоминаю, как проснулась на следующее утро и поняла, что не могу без Миллера, и как у меня упало сердце, когда осознала, что его нет рядом по моей же вине.
– Извини, что позволил этому случиться с тобой.
– Ты тоже извини, – шепчу я.
Я не знаю, за что извиняюсь. Может быть, за то, что я все это устроила. За то, что украла у самой себя Миллера, который всегда был рядом. Который выслушал бы меня много лет назад, если бы я не оттолкнула его с такой силой, что он расхотел меня слушать.
– Но все могло быть хуже. Гораздо хуже. Однако обошлось.
– Тебе незачем извиняться, – говорит Миллер. – Тебе было страшно. Он поступил неправильно, а я должен был находиться рядом.
– Это был мой выбор, – шепчу я чуть слышно, повторяя его слова, сказанные еще в сентябре, когда мы ели мороженое. Мы оба сделали выбор, только я – первая.
– Ро, – окликает Миллер. Я поднимаю глаза от своего шрама, по которому водила кончиком пальца. Миллер спокойно смотрит мне в глаза, но в его взгляде скрывается что-то еще… может быть, тоска? – А чего ты хочешь сейчас?
Я чувствую, как закипают слезы. Этот разговор был настолько мучительным, как будто я сама с себя заживо сдирала кожу, чтобы показать дыру, образовавшуюся на том месте, где раньше был Миллер.
– А ты еще согласен мне что-то дать? – робко и тихо спрашиваю я.
Он начинает отвечать, и в этот момент распахивается дверь.
– О господи! – восклицает Виллоу. Она кидается к кровати, роняя на ходу куртку, зонтик и пластиковый пакет из дьюти-фри. – Милый!
– Привет, я в порядке, – говорит Миллер. Виллоу обнимает его, заслоняя от меня, покрывает его лицо поцелуями. – Мам, со мной все в порядке.
– О господи, – приговаривает она, откидываясь и осматривая его, ища следы повреждений.
Лишь убедившись, что сын цел, Виллоу поворачивается ко мне.
– Ро, – говорит она. Глаза у нее красные и опухшие, как будто она всю дорогу плакала.
Обойдя кровать, она прижимает меня к себе, и, припав к ее плечу, я наконец не выдерживаю. Мои глаза наполняются слезами. Зажав рот рукой, я вырываюсь из рук Виллоу и выбегаю из комнаты, чтобы Миллер не увидел, как я плачу.
Со стоянки для машин скорой помощи, где я оказалась, выбежав из здания, виден Центральный парк. Утирая слезы рукавом толстовки, я сижу на низком бетонном разделителе рядом с тротуаром. Мимо быстрым шагом проходит женщина, ее белокурый хвостик покачивается в такт шагам. Я вижу, как она, перейдя через дорогу, углубляется в парк.
Жужжит телефон – еще один нью-йоркский номер. После того, как я его отклоняю, пробивается сообщение Марен.
Как он?Я отвечаю ей:
Проснулся. Обещали завтра отпустить.Марен шлет розовое сердечко, затем спрашивает:
А ты как?Я, к собственному удивлению, всхлипываю. До боли сжимаю корпус телефона, глядя, как холодный ветер качает деревья на той стороне улицы. Если честно, я чувствую себя потерянной. Сорвавшейся со скалы и падающей альпинисткой.
Веры нет. «ПАКС» посеял хаос. Мое изобретение принесло кому-то столько боли, что толпа разъяренных людей попыталась сделать больно нам. Из-за меня Миллер очутился на больничной койке в чужом городе. Миллер недостижим для меня – тоже из-за меня.
Она сделала заявление.Телефон снова жужжит, на этот раз Джаз шлет сообщение в общий чат Феликсу, Миллеру и мне. Она бросает скриншот странички Джози Свит, где та запостила фото из «Заметок» со сплошным текстом.
Я пыталась хранить молчание до тех пор, пока не разберусь с личной драмой. Для меня имело огромное значение то, что я могу разделять с вами происходящее в моей жизни, но иногда переживания слишком свежи и болезненны, чтобы делиться ими с кем-либо. И сейчас – тот самый случай. Я не прикасалась к телефону, пытаясь успокоить свое разбитое сердце, но сейчас считаю своим долгом откликнуться на события в Рокфеллер-центре. Я четко заявляю: то, что произошло между Хейзом и мной, произошло только между Хейзом и мной. «ПАКС» тут ни при чем. Я не обвиняю «ПАКС», я не обвиняю Ро Деверо. Я действительно решила завершить свое сотрудничество с «ПАКС», но лишь потому, что так будет правильнее для меня лично, а вовсе не потому, что я считаю «ПАКС» ответственным за разрыв с Хейзом. Я благодарна вам за вашу любовь, но жестокость – это всегда плохо. Не думаю, что вчера вечером кто-то специально пытался навредить Алистеру Миллеру, и тем не менее это произошло. Меня это страшно расстроило. Я шлю наилучшие пожелания Миллеру и желаю ему скорейшего выздоровления. Будьте здоровы и любите друг друга.Ваша Д. С.Я трижды перечитываю заявление, смаргивая слезы. После «Тунайт-шоу» в интернете вспыхнул огненный ураган мнений о «ПАКС». Одни очарованы выступлением Миллера в шоу, другие требуют немедленно запретить «ПАКС» из-за разрыва Джози и Хейза, третьи обвиняют Джози в том, что она натравила на нас своих поклонников.
Я открываю новости – мы в ленте на первой строке: «В процессе пресс-тура "ПАКС" столкнулся с агрессией. Алистер Миллер госпитализирован». Рядом в высшей степени драматичное фото в черно-красных тонах – тьма за Рокфеллер-центром, красные огни скорой помощи, санитары загружают в машину носилки с Миллером. В центре кадра стою я; волосы вокруг головы подсвечены красными огнями, лицо искажено страхом.
Последние двадцать четыре часа вся эта история выкладывалась в интернет частями. Но полной картины нет ни у кого. Никому не пришло в голову задаться вопросом: а стоило ли мне в принципе все это затевать?
Если бы я не подписала договор с XLR8, Миллер сейчас был бы здоров. Мы находились бы дома.
И, кажется, я попыталась откусить больше, чем могу проглотить, и теперь задыхаюсь.
– Джози Свит прислала цветы. – Передо мной стоит Виллоу. Накинув пальто на плечи, она с улыбкой садится рядом на бортик. – Красивые.
Я оглядываюсь на вход в больницу.
– Он в порядке?
– Ага, спит. – Виллоу и Миллер очень похожи: у обоих темные волнистые волосы, тонкие черты, бледно-голубые глаза. Сейчас эти глаза вглядываются в мое лицо. – А ты как? Миллер разволновался, что ты убежала.
Я пожимаю плечами, покусывая губу и уставившись на свои кроссовки. Когда-то я поделилась бы с Виллоу чем угодно. Когда я была маленькой, а она – наполовину моя. Но годы сделали нас чужими, и я не знаю, о чем ей рассказывал Миллер.
– Что-то многовато в последнее время в твоей жизни больниц.
Я поворачиваюсь к ней с глубоким вздохом.
– Как по мне, так, честно говоря, слишком много.
– Да, – мягко произносит она. – Тебе сейчас тяжело.
Я пытаюсь отвернуться, но слишком медленно, и снова начинаю плакать. Виллоу обхватывает меня обеими руками и прижимает к себе.
– С ним будет все хорошо, милая.
Я всхлипываю, уткнувшись в ее рубашку, пахнущую знакомым дезодорантом.
– А со мной?
– Конечно. – Она гладит меня по спине. – Ты всегда была сильной. И у тебя отличная поддержка: папа, XLR8, Миллер и я.
Я отодвигаюсь, вытирая глаза, и смотрю на Виллоу. Она с улыбкой убирает волосы с моего лица.
– Я всегда верила, что вы двое найдете обратную дорогу друг к другу. Просто не ожидала, что это случится вот так.
– Да, – соглашаюсь я со смешком. – Расскажи мне об этом.
– Мы скучали по тебе, – говорит Виллоу, и я не решаюсь посмотреть ей в глаза. – Оба. – Я все разглядываю собственные кроссовки, а она продолжает: – И мы очень благодарны тебе, я и папа Миллера.
Ее сыну только что сделали операцию на другом конце страны, а она благодарна?
– За что?
– За деньги, – просто отвечает Виллоу. – Мы с Элом никогда не смогли бы дать Миллеру то, чего он хочет. Чего он заслуживает. – Она вздыхает, глядя на парк. – Он такой умный, гораздо умнее нас обоих, вместе взятых. Но учебные заведения, которые его интересуют, и диплом по Древней истории… это… – Она умолкает, потом улыбается мне. – Мы даже и думать об этом не посмели бы, если бы не ты и «ПАКС».
Конечно, я догадывалась, что Миллеру очень нужны деньги, иначе он не стал бы их просить. И все равно на грудь мне словно опускается ужасная тяжесть.
– И что бы он тогда делал?
– Общественный колледж, – пожимает плечами Виллоу. – Скорее всего, колледж Роки-Маунтин в Денвере. Эл всегда считал, что Миллер не должен начинать свою взрослую жизнь с огромным долгом.
Я сглатываю.
– А там есть курс Древней истории?
– Нет, – грустно улыбается Виллоу. – Поэтому мы считаем, что нам особенно повезло. И не только из-за денег, конечно. – Она проводит кончиками пальцев по моему колену. – Это такой подарок для меня: видеть вас двоих вместе.
Я заставляю себя улыбнуться. До сих пор я задыхалась только от мысли о «ПАКС», но теперь мне кажется, что я придавлена к бортику свинцовым одеялом.
Виллоу сует руки в карманы и ежится от холода.
– Знаешь, когда твоя мама уехала, я тоже потеряла свою лучшую подругу.
Я молча смотрю на нее сбоку. Никто никогда не говорит со мной о маме. И упоминание о ней сейчас, на этом ледяном бортике возле больницы в чужом городе, вызывает у меня такое чувство, как будто я споткнулась, спускаясь по лестнице.
– Мы были как вы. Вместе выросли, всегда везде вместе. А потом она сделала выбор, который я не могла понять. – Виллоу мягко смотрит на меня. – Я надеялась, что у вас с Миллером такого не случится. Что вы не станете друг для друга чужими и неузнаваемыми.
Я вдыхаю холодный воздух, чувствуя, как он колет горло. Мне есть что сказать в ответ, например, то, что я не могу представить свою мать молоденькой девушкой и чьей-то лучшей подругой. Что для меня она – бесплотный дух. Что после ссоры с Миллером в моей жизни образовалась огромная дыра, которая так и не закрылась ни на миллиметр за то время, что мы существовали врозь. И что мне трудно представить, как Виллоу терпела столько лет, если она чувствовала то же самое после ухода моей матери.