– Все это очевидно, – замечает Миллер. Его здоровая рука лежит на столе, пальцы сжаты в кулак. – Известно каждому, кто хоть немного интересовался.
У меня в груди становится горячо. Передо мной сидят двое, один действительно меня знает, другая – нет.
– Я очень гордилась, пока не поняла, что созданное мною причиняет людям вред, – говорю я. – И что все, кто здесь работает, скрывали это от меня.
– И только поэтому твоя работа утратила для тебя ценность? Ты так легко готова от нее отказаться? – Мать сплетает пальцы. – Скажи, а что по этому поводу думает Вера?
У меня перехватывает горло, я не могу ответить, и мать продолжает говорить:
– Я с самого начала уважала ее право на неприкосновенность частной жизни. Но если это она давит на тебя, требуя все отменить…
– Вера умерла.
Я первый раз произношу эти слова вслух. Моя ярость – нет, больше, чем ярость, – вот-вот выплеснется наружу. Как она посмела упомянуть Веру здесь, в этой комнате? Если бы Вера была жива, я в первую очередь пришла бы за советом к ней. Мне так отчаянно ее не хватает, что я не могу дышать. Но вместо нее передо мной сидит моя мать. Она так небрежно бросается Вериным именем, как будто имеет на это право.
– И никто на меня не давит. Я способна самостоятельно принимать решения.
Мать выпрямляет и без того идеально прямую спину, отчего делается еще выше.
– Мне жаль, – произносит она. – Но нельзя же опускать руки из-за какой-то статьи в «Нью-Йорк Таймс». Поднимая волну, ты неизбежно осыпаешь кого-то брызгами и вызываешь злобу. Иначе не бывает.
– Это не брызги. – Уничтожать собственную мечту очень больно, но я не ожидала, что придется еще и бороться за свое решение, особенно – с ней. – Это человеческие жизни.
Мать нетерпеливо фыркает.
– Не позволяй другим вставать на твоем пути, Роуз.
– Таким, как мы с папой? – Слова вырываются у меня прежде, чем я успеваю подумать. – Как мы с ним встали на твоем?
У матери раздуваются ноздри.
– Нет, – отвечает она, – не так.
– Точно? Потому что выглядит именно так. Наверное, деньги были для тебя важнее, чем наши чувства. Но у меня к этому другое отношение. – Я подаюсь вперед, чувствуя жар в горле. – Мы разные. «ПАКС» уродует жизни людей, а они дороже всего.
– Дело не в деньгах. – В ее голосе сквозит раздражение. – Что тогда, что сейчас. Дело в том, что ты гордишься своей работой, раскрываешь свой потенциал, идешь своей дорогой так, как считаешь нужным.
– Сильно сомневаюсь, что это по-прежнему моя дорога, – говорю я и вдруг понимаю, что это действительно так. – Все эти вопросы, которые вы добавляли, этот поддельный ученый из Калифорнии, который полагает, что можно предсказать, какую кашу человек будет есть на свой восьмидесятый день рождения, и прочую чушь…
– Чтобы приложение оставалось конкурентоспособным, его нужно постоянно освежать. Это суровая правда жизни. Но твой алгоритм, твоя Чудесная Четверка – невероятно могущественная штука. Не закапывай свое открытие.
– Ты тоже прошла анкетирование? Когда было только четыре категории?
Она колеблется лишь мгновение, потом кивает.
– И какой ты получила ответ? – спрашиваю я внезапно охрипшим голосом. Приходится сглотнуть. – Что сказано о твоих детях?
Моя мать осторожно выдыхает, и я вижу, как аккуратно поднимается и опускается ее грудь.
– Что у меня будет один ребенок, конечно.
Я закрываю глаза. Летом, создавая «ПАКС», я думала, что приложение поможет мне разобраться и понять мою мать и сделанный ею выбор. Но «ПАКС» работает только с фактами. У моей матери один ребенок, это бесспорная истина; а то, что мать меня бросила, «ПАКС» не касается. Можно иметь ребенка и не быть ему родителем. Можно иметь ребенка и не любить его. Какая огромная, полная боли, пропасть между результатами ее анкетирования и нашей общей реальностью. Вот она, та самая серая зона, которую невозможно просчитать и в которой мы на самом деле живем.
– Если тебе судьбой было предназначено иметь ребенка, почему же ты вела себя так, как будто у тебя его нет? – тихо спрашиваю я.
Она отвечает не сразу и говорит тихо, медленно, как будто старательно просеивает каждое слово через мелкое сито:
– Я хотела, чтобы ты увидела меня женщиной, реализовавшей все свои мечты.
– Это, по-твоему, был единственный способ? Исчезнуть?
– Все эти годы я старалась держать связь с тобой…
– Сто долларов на день рождения? – интересуется Миллер. Я перевожу на него взгляд и вспоминаю Виллоу, швырнувшую сумки на пол больничной палаты в Нью-Йорке и прижавшую к себе изломанное тело сына. – Не думаю, что это может заменить настоящую связь.
– Я сделала не только это, – отвечает моя мать, и я, не выдержав, смеюсь. – Едва я узнала про «ПАКС», сразу подумала, что XLR8 станет отличной платформой для разработки твоей идеи. Я ни минуты не сомневалась. Я…
– Ты сделала это, потому что «ПАКС» был удачным проектом или потому что хотела помочь мне? Конкретно мне?
– А почему не может быть то и другое одновременно?
– Потому что раньше я была тебе безразлична, – на повышенных тонах отвечаю я. Единственное, что удерживает меня от вспышки, – это колено Миллера, крепко прижатое к моему. – И лишь после того, как я сделала что-то, что тебя заинтересовало, ты решилась на большее, чем подарок раз в год. Всю мою жизнь ты пыталась вылепить из меня свое подобие, но что, если у тебя не получилось?
Она остается абсолютно спокойной, только быстро моргает – это ее и выдает.
– Но тебе ведь нравились мои подарки, – говорит она. – Ты всегда хотела заниматься компьютерными технологиями.
– А если бы не хотела? – У меня срывается голос, мне хочется отвернуться, но я заставляю себя смотреть на нее. – Ты бы так и не появилась? Чтобы заинтересовать тебя, я должна любить то же, что и ты?
– Роуз, – нетерпеливо произносит она, – разделять свои интересы с собственной дочерью – не преступление.
– А почему ты перестала присылать мне подарки после того, как я тебе написала? – Я не хотела спрашивать, но вопрос вырвался сам собой и повис между нами в ожидании ответа. – Я должна была восхищаться твоими подарками, но никогда не обсуждать их с тобой?
– Да нет же, – отмахивается она. – Я просто подумала, что тебе уже двенадцать и ты предпочтешь деньги. Что ты уже достаточно взрослая и сама можешь сделать выбор.
– Так почему же ты не даешь мне выбрать сейчас?
Она коротко, недовольно вздыхает:
– Если бы я не подключилась, всего этого, вот этого успеха…
– То есть все это только благодаря тебе? – Я готова взорваться и крепко хватаюсь за подлокотники, чтобы не вскочить. – Ты серьезно?
– Нет. – Мать вскидывает руку, будто подает команду собаке, будто этот жест меня остановит. – Я просто объясняю, что поддерживала тебя, несмотря на…
– Ты меня не поддерживала. И знаешь что? – Я снова повышаю голос и с трудом заставляю себя говорить тише: – Если ты действительно хочешь приписать себе все заслуги по созданию «ПАКС», отлично. Возьми инициативу в свои руки, закрой его сама.
В комнате повисает тишина. Я слышу, как отчаянно колотится мое сердце, почти не могу дышать от волнения, стиснувшего грудную клетку. Я хочу вырваться отсюда. Хочу к папе.
– Пятьдесят процентов «ПАКС» принадлежат XLR8. – Голос матери невозмутим и спокоен. – Мы не собираемся его закрывать. Интервью на «Тудей-шоу» перенесли на январь. Мы используем его, чтобы перетянуть прессу на свою сторону и закрепить наш успех перед встречей с «Селеритас».
– Если ты думаешь, что после всего, что было, мы вернемся в Нью-Йорк…
– Я не думаю, – отвечает она, жестко глядя мне в глаза. – Я знаю. Просто надеялась, что мы найдем общий язык, но не получилось. Дальнейшее я возьму на себя, а когда понадобится, Феликс подключит вас к работе. Ну а после «Селеритас», если захотите, можем обсудить некоторые изменения.
Мы с Миллером хором произносим:
– Ты не можешь…
– Вы не можете… – Миллер тут же умолкает, давая мне договорить:
– Ты не можешь делать все, что захочешь. «ПАКС» и мой тоже.
– Думаю, ты осознаешь, что хочешь делать то же, что и я, – отвечает она. – Ты должна мне доверять.
Я в изумлении открываю рот, но тут же захлопываю его.
– Доверять тебе?
– Мы похожи больше, чем ты считаешь. Ты создана для этого. Как и я.
– Я на тебя не похожа, – сквозь зубы говорю я.
– Ты в точности такая же. – У нее раздуваются ноздри, лицо застыло от гнева. – На сто процентов. И мы все преодолеем, если будешь меня слушаться. До сих пор ты шла в правильном направлении под моим чутким руководством, разве нет? – Она указывает на меня и Миллера. – У вас ведь все сложилось.
Она права. Сложилось. И в тот же момент я понимаю, что это она придумала организовать фальшивый роман. Без малейших колебаний связала меня фальшивыми обязательствами, лишь бы приложение стало популярным. Она не знала, что «ПАКС» выберет мне Миллера. Не была уверена, что у меня сложится.
– А ты осознаешь, – говорит мать, – что, если мы закроемся, Миллер не получит то, что ему полагалось по договору? Он не получит денег на обучение.
– Только не надо перекладывать ответственность на нее, – произносит Миллер быстрее, чем я успеваю ответить. От слов матери мое горло сдавливает огромный ком. – Это вы отказались выдать мне деньги вперед. И вы решили утаить от нас все.
Мать качает головой, показывая, что разговор окончен.
– Отправляйся домой, Роуз. – Она тянется за портфелем. – Я свяжусь с тобой позже.
– Точно? – резко спрашиваю я, и она оборачивается. Я чувствую на себе взгляд Миллера и знаю, что он затаил дыхание. – Почему ты не ответила на мое письмо?
Она остолбенело молчит, как будто ей не приходило в голову, что надо было ответить. Потом берет портфель с пола и кладет на стол, проводит ладонью по новенькой гладкой коже.
– Я не знала, что ответить. – Наши глаза встречаются. – Все, что я могла бы ответить, привело бы тебя в растерянность.