а домом.
Я хотела отдать купюру ему, но он замотал головой и помог мне сжечь ее в охапке сухих, хрустящих сосновых иголок. С тех пор я раз в год получала открытку с купюрой, и мы вместе сжигали ее – пока однажды не перестали.
Жизнь шла своим чередом. Папа так и не переделал «Бобы» в ресторан; сначала потому, что дедушка любил кофейню такой, какая она есть. А потом, когда дедушка умер, папа не захотел ничего менять в память о нем. Мы отмечали в нашей кофейне все семейные торжества: дни рождения, юбилеи, праздники. Нам с Сойер всегда было уютно сидеть между моим папой и ее родителями. Папу и дядю Хардинга на фотографиях почти не отличить друг от друга, оба бородатые и высокие, как два дерева. Но Сойер переехала, мы с папой остались вдвоем, и на переделку кофейни теперь не хватало денег. Я видела, как папина мечта тает на глазах, в то время как мама где-то живет яркой и полной жизнью.
Я не хочу иметь с ней ничего общего, но любовь к тому, что любит она, у меня в генах. Это моя предсказуемая человеческая натура. Что поделаешь, я люблю программирование. Хочу переехать в Калифорнию и добиться чего-то в этом мире так же, как это сделала моя мать. До боли хочу доказать ей, что не нуждаюсь в ее деньгах, которые мы с Миллером превратили в пепел посреди леса. Что прекрасно обойдусь без нее. Что могу вернуть папе мечту, которую она у него украла.
Папе сейчас за сорок; если я не вмешаюсь, он будет откладывать свои планы до бесконечности. Возьмет кредит, который не может себе позволить, чтобы отправить меня в колледж. Потом будет выплачивать его всю оставшуюся жизнь, ни на минуту не покидая свой пост за кофемашиной. У папы все получается вкусным, у меня в детстве даже была такая игра – сначала у нас с Миллером, а позже с Марен. Мы находили на кухне самые странные ингредиенты и отдавали папе, а он каждый раз готовил из них что-то необыкновенное.
Вот и сейчас, когда у меня звонит телефон, он над чем-то колдует. Всего за сутки с того момента, как Сойер написала про «ПАКС», приложение загрузили девятьсот семьдесят две тысячи раз. У меня полетел сервер. Я не спала всю прошлую ночь.
Номер незнакомый, калифорнийский. Папа поднимает взгляд от болгарского перца, который нарезает кольцами. Я весь день пряталась от собственного телефона, но тут, дернув плечом, все же отвечаю на звонок. Привычно напрягаюсь – горло знакомо сжимается, как будто я вот-вот расплачусь от мысли: «А вдруг это мама?»
Но, конечно, это не она.
«Роуз? – Голос на том конце провода спокоен и серьезен. Я невольно выпрямляюсь, и папа вопросительно вскидывает бровь. – Это Эвелин Кросс из XLR8 в Маунтин-Вью. У вас есть свободная минута? Мы хотели бы поговорить с вами насчет «ПАКС».
Лес, который начинается сразу за нашим домом, – очень старый, и деревья в нем постоянно перешептываются. Ветер пробирается сквозь ветви по-особенному, играя дрожащими листьями осин. Вообще-то это не настоящий лес, там невозможно заблудиться, а если идти долго, то придешь к дому Джона Эйбла и его большая черная собака предостерегающе завоет с заднего крыльца. Так вот, если встать строго на полпути – в семидесяти двух шагах от нашего и от его дома, – станет очень тихо. Если же двинуться дальше, звук снова начнет набирать силу, как бывает, когда медленно крутишь колесико, меняя частоту в радиоприемнике. Только это уже совсем другой звук. «Там можно услышать, как бьется сердце земли», – сказал однажды папа. Я тогда еще была маленькая. И Миллер был с нами. Помню, как он прижал ладонь к усыпанной сосновыми иголками земле, чтобы почувствовать это сердцебиение.
Меня бесит, что лес все еще принадлежит нам обоим, что, находясь в нем, я снова думаю о Миллере даже три лета спустя после того, как он перестал со мной разговаривать. Вспоминаю отблески костра, пляшущие на его бледных щеках, отзвуки его смеха, подхваченные ветром, и упорство, с каким он всегда держался рядом. Закрывая глаза, я вижу его растерянное лицо и впиваюсь пальцами в землю до боли в ногтях. Вижу его последний взгляд, после которого он больше ни разу на меня не посмотрел.
Осины колышутся на ветру и шумят, как океан, баюкая меня. Когда я задыхаюсь, когда внутри бьется крик, деревья успокаивают. Переключают легкие в рабочий режим, заставляя равномерно дышать и жить.
Утром в понедельник папа находит меня посреди леса, между двумя узловатыми деревьями. Я сижу на поросшей мхом земле, крепко зажмурившись, при макияже, в блейзере и тесных лодочках, одолженных Марен. Еще неделя, и начнется учеба, а у меня через час назначена встреча с XLR8. Миллер – последнее, о чем сейчас следует думать, и я напоминаю себе, что пришла сюда просто подышать вместе с деревьями.
– Будут пробки, – говорит папа. Он не из нервных, но все равно слегка оттягивает воротник. Я могла бы сосчитать по пальцам одной руки случаи, когда он надевал рубашку. – Пора выдвигаться.
– Угу, – отвечаю я, поднимаясь, и отряхиваю ладони, жалея про себя, что не могу взять с собой немножко этой земли.
– Ничего не забыла?
Мы переглядываемся. Солнце такое бледно-желтое, каким бывает только ранним утром в лесу.
– Ничего, – отвечаю я.
Я уже ответила XLR8 на все вопросы о «ПАКС»: целый час проговорила по телефону с Эвелин Кросс.
Благодаря Сойер моя школьная работа превратилась в серьезный проект. А когда к делу подключилась Джози Свит, все понеслось со скоростью лесного пожара, фото «ПАКС» засверкали в инстаграме[3], как искры. Я все выходные изучала сайт XLR8, читала и перечитывала их программное заявление, пока оно не отпечаталось на сетчатке: «XLR8 помогает получить начальное финансирование и дает уникальные возможности начинающим предпринимателям, чтобы помочь им создать новое поколение инновационной техники».
А я – предприниматель? Я создала «ПАКС», не выходя из своей комнаты, не вылезая из пижамы, с Эстер, дремлющей у меня на коленях. И именно сейчас XLR8 планирует расширяться и открывать филиалы в Колорадо. «Какая счастливая случайность, – сказала Эвелин. – У нас только-только заработал офис в Денвере. Заезжай к нам в понедельник, и мы обсудим варианты».
Наверное, у меня перехватывает дыхание от мысли об этих вариантах. Вдруг «ПАКС» выстрелит еще сильнее? Или… Я спотыкаюсь о древесный корень, и папа едва успевает меня поддержать. Или не выстрелит?
– Ты в порядке? – спрашивает он.
– В полном. – Вранье, конечно, но, надеюсь, мы оба в него поверим. – Все из-за этих дурацких туфель.
– Можешь снять их в машине, – говорит папа, глянув вниз.
Но тут мы выходим из леса и больше не произносим ни слова до самого Денвера.
Здание XLR8 – небоскреб у реки, его многочисленные окна сверкают, как солнечные блики на воде. Мы паркуемся на подземной стоянке, и папа протягивает мне парковочный талон, на котором нужно поставить отметку, одновременно указывая на меня пальцем.
– Смотри не потеряй, – говорит он, и именно это короткое предупреждение успокаивает меня после сорока минут молчаливой паники.
Вне зависимости от того, что будет дальше, на парковочном талоне все равно придется поставить отметку. Не все в жизни ново и пугающе.
Приемная белоснежная и гладкая. Никаких острых углов, ничего лишнего. На кофейном столике в зоне ожидания стоит монстера в горшке. «Это тебе не дома», – думаю я. Хочется потрогать монстеру, проверить, настоящее это растение или искусственное.
– Роуз? – Мы едва переступили порог, а в холле уже звучит мое имя. Секретарша спешит из-за стола нам навстречу, на ней низкие кеды и худи, красное, как запрещающий знак. – Мы так рады, что вы приехали. Я Миа.
Она жмет руку мне, потом – папе.
– Вы, наверное, отец Роуз?
– Единственный и неповторимый, – отвечает он, и я стискиваю зубы, чтобы не поморщиться.
– Могу я вам что-нибудь предложить, пока вы ждете Эвелин? Воды? Чаю? – Она показывает на стеклянную дверь, потряхивая собранными в хвост волосами. – Есть комбуча на розлив. С голубикой и лавандой, с ананасом и куркумой или с яблоком и имбирем.
– Вода – отлично, – говорю я, и папа кивает.
– Присаживайтесь. – Миа взмахом руки указывает на белый кожаный диван, и мы направляемся туда. – Я сейчас. Утреннее совещание у Эвелин уже заканчивается.
Я присаживаюсь возле папы, разглаживая блейзер. Папа протягивает руку к монстере и трет листок двумя пальцами.
– Искусственная, – говорит он с улыбкой, склоняя голову набок. – Но на вид как настоящая.
– Я думала, ты захочешь комбучу с ананасом и куркумой.
Он начинает смеяться раньше, чем успевает прикрыть рот ладонью. Тут у меня жужжит телефон, я достаю его из кармана и вижу, что это Марен:
Все самые лучшие пожелания во вселенной! Но, думаю, благодаря моему потрясному логотипу договор будет подписан, так что волноваться не о чем!
Я не успеваю ответить, Миа уже возвращается с водой и ставит стаканы на салфеточки перед нами.
– Спасибо, – говорит папа.
– На здоровье, – щебечет она перед тем, как скользнуть за свой стол.
– Здесь как на космическом корабле, – шепчет папа.
Убирая телефон в карман, я думаю только о том, что в следующем году это может стать моей жизнью. Что я буду приходить сюда каждый день. За стеклянной дверью видны длинные ряды столов, поставленных так, чтобы сотрудники сидели лицом к окнам, за которыми величаво высятся вдали зубчатые вершины гор. Все места заняты, люди в наушниках сосредоточенно смотрят в мониторы. Низкий гул голосов слышен даже отсюда. Работа идет слаженно, как в улье. А вот и королева пчел.
На Эвелин Кросс комбинезон цвета ржавчины. Светлые прямые волосы коротко острижены. В одной руке у нее планшет, другой она открывает стеклянную дверь. При виде меня ее лицо рассекает улыбка.
– Роуз Деверо, – произносит она. Ее голос звучит более властно, чем по телефону, как у человека, привыкшего, что ему подчиняются. – Эвелин. Мы безмерно рады, что вы здесь.