– Да, – тихо соглашаюсь я. – Знаю.
– Не могу поверить, что ему пофиг. – Миллер качает головой. Его силуэт подсвечен сзади огоньками на елке. – Как он мог? А казался таким хорошим парнем.
– Они все казались, – говорю я. Миллер ласково проводит рукой по моему шраму, потом по ладони, и наши пальцы переплетаются. – Никогда не угадаешь.
Он сжимает мою кисть, и я жму его в ответ.
– Иногда угадаешь.
– Ну, если только иногда. – Я с улыбкой легонько бодаю его в плечо.
– Ну все, хватит вам! – Марен шутливо кидает в нас декоративной подушечкой, и та хлопает меня по щеке. – Не вздумайте тут устраивать.
– О, да вы двое устроили целое представление у нас на глазах, когда ты знакомила нас с Отем.
Отем смеется:
– Извиняться не буду.
– Никаких представлений! – кричит из кухни папа, и через мгновение появляется, угрожающе помахивая лопаточкой.
Но это все несерьезно и кажется игрой по сравнению с настоящими угрозами, которые мы получали всю неделю.
Весь день, пока мы работаем, идет снег. Снежинки лениво планируют за треугольными окнами. Вера всегда любила такую погоду, даже, когда состарилась и перестала выходить из дома в гололед. «Чувствуешь себя внутри снежного шара, – говорила она. – Что может быть прекраснее?»
Иногда я мельком думаю о том, что сейчас делает мать в гостиничном номере посреди заснеженного города, но потом прижимаюсь к Миллеру, или смеюсь над шуткой Отем, или тянусь в миску за щенячьим кормом – и выталкиваю ее из сознания.
К вечеру мы набираем десять имен. Разрабатываем маршрут через Колорадо с тремя остановками и договариваемся о семи видеозвонках ребятам, проживающим в других штатах. Список людей, у которых «ПАКС» отнял мечту. Шесть дней на то, чтобы со всеми пообщаться и всех выслушать.
Мы всё спалим, как сказал Миллер. Осталось только разжечь огонь.
В среду утром, когда мы уезжаем в Колорадо-Спрингс на встречу с Jazzhands24 (на самом деле его зовут Оуэн), снег еще идет. Мы загружаемся в универсал, Миллер садится на пассажирское сиденье впереди рядом со мной, а Марен с видеооборудованием устраивается сзади. Похоже, мистер Кун не так прост, и у него можно позаимствовать не только пленочный фотоаппарат. Несмотря на каникулы, он вчера подошел в школу и выдал Марен всю необходимую технику.
– Ты точно знаешь, как всем этим пользоваться? – спрашиваю я, ловя ее взгляд в зеркале заднего вида, когда мы отъезжаем от ее дома.
Марен зевает. На ней свитшот с надписью «Университет Колорадо. Денвер», одолженный у Отем, волосы закручены в пучок на макушке.
– Думаю, да, – отвечает она, помахивая толстым самоучителем. – А если нет, у меня еще целых два часа, чтобы узнать.
– Мы в тебя верим, – говорит Миллер.
У него на коленях лежит открытый блокнот, в котором мелким аккуратным почерком записаны все вопросы интервью. Указательный палец прижат к верхней строчке.
– Рада, что хоть кто-то в меня верит. – Просунув между нами голову, Марен берет из подставки термос с кофе. – Потому что, если верить «ПАКС», я стану бухгалтером.
Я резко торможу на подъездной дорожке.
– Боже! Ты прошла анкетирование? – восклицаю я, оборачиваясь.
– Ага, – беспечно отвечает она. – И Отем тоже.
– И ты… тебе сообщили… Я…
Марен смотрит на Миллера:
– У нее отшибло мозги?
Мне наконец-то удается преодолеть свое потрясение.
– И тебе сказали, что ты будешь бухгалтером?
– Ну да. – Она делает глоток кофе. – И что я буду жить с каким-то чуваком по имени Пол.
Я никогда не видела ее более спокойной и невозмутимой.
– И тебя это не волнует?
– Да не особенно. – Марен тянется за ремнем безопасности. – Я знаю, кто я такая и чего хочу. Может быть, когда-нибудь все изменится, а может, и нет. – Наши взгляды встречаются. – Да, это самый умный алгоритм на свете, потому что его создала ты. Но все равно это всего лишь алгоритм. – Марен пожимает плечами. – И решение принимаю я сама.
Мы подъезжаем к Колорадо-Спрингс, когда солнце поднимается над дорогой и бледный зимний свет окрашивает все желтым. Мне пришлось снова включить телефон, чтобы держать связь с папой, – это было одно из его условий. Другое – чтобы мы обязательно делали видеозвонок перед личной встречей, чтобы убедиться, что «это действительно ребята, а не пятидесятилетние дядьки, дышащие перегаром и заманивающие нас в свои сети». Уведомления капают на телефон практически без остановки, из подставки для чашек так часто раздается писк, что Миллер в конце концов засовывает мой телефон экраном вниз себе под ногу, чтобы я его вообще не видела. Я смотрю на Миллера, и он, не отрываясь от своих записей, кладет ладонь мне на колено.
Реакции на заявление XLR8 резко разделились. Некоторые, как и мы, считают, что страдания людей и лишение их радости жизни нельзя оправдать ничем. Но многие не ходят об этом думать, потому что правда колет глаза. «Это шоу-бизнес, детка, – написал кто-то в комментариях. – Не задавай вопрос, если не хочешь получить ответ на него». У этого коммента двести пятьдесят тысяч лайков.
Мы договорились встретиться с Феликсом и Джаз на этой неделе, чтобы обсудить, на каких высказываниях делать акцент, подучить истории успеха и продумать все остальное перед Нью-Йорком. Все эти дни я, к неудовольствию Джаз, отмалчивалась в соцсетях – а что я могла сказать? Одно дело – наблюдать, как она врет в аккаунте «ПАКС», и совсем другое – делать это под собственным именем.
Несмотря на холод декабрьского утра мы движемся на юг, и у меня возникает ощущение, что в мире вдруг стало очень тихо. За последние дни все лишнее отсеялось, и остались только мы втроем: Миллер, Марен и я, мчащиеся через штат в погоне за последней надеждой.
Оуэн живет в квадратном синем домике рядом с автомагистралью I-25. Свернув на его подъездную дорожку, мы некоторое время сидим молча, осматриваясь. На окнах пустые подвесные ящики для цветов; к стене гаража прислонена розовая лопата для уборки снега; во дворе померзшая, заиндевелая трава.
– Ну что, готовы? – спрашивает наконец Миллер, накидывая на загипсованное плечо темно-зеленый пуховик, точно плащ.
– Нет, – отвечаю я.
– Как говорила Вайолет из «Липового лифта»[15]: «Если ждать, когда мы будем готовы, можно прождать всю оставшуюся жизнь», – улыбается он.
– Кто говорит? Откуда говорит? – спрашивает сзади Марен, и мне удается рассмеяться.
Я тоже не знаю, что имеет в виду Миллер, но все равно готова слушать его без конца. Наклонившись над консолью, я целую его в щеку.
– А помните, как вы друг друга ненавидели? – спрашивает Марен.
– Нет, – отвечает Миллер, глядя на нее.
И я точно знаю, что он говорит абсолютно честно.
Мы устраиваемся в гостиной, заставленной игрушками младших сестренок-близняшек Оуэна – Дейзи и Агаты. Марен хочет сфотографировать его на фоне пианино. Оно старое и потертое, краска по краям облупилась, серебряная надпись на крышке растрескалась. И все равно это пианино прекрасно, как бывают прекрасны любимые вещи.
Пока мы устанавливаем видеокамеру, на кухне мама Оуэна в тапочках и розовом халате с оборками готовит близняшкам вафли в вафельнице. Оуэн – тощий и непропорционально сложенный; кажется, что его руки, ноги и суставы слишком велики для туловища. «Миллер тоже таким был, – думаю я, – перед тем, как вымахать». Да в девятом классе так выглядели почти все мальчишки.
– Я плохо говорю на публику, – поясняет Оуэн, ковыряя болячку на локте. На нем красная полосатая футболка-поло и огромные квадратные очки.
– Ничего страшного, – отвечаю я с дружеской (надеюсь, что с дружеской) улыбкой. – Ты же не перед публикой, а просто перед нами.
– Угу, – бормочет он, сглатывая, и продолжает нервничать и смущаться.
Мне уже начинает казаться, что мы только делаем ему еще хуже. Может, не стоило нам приезжать?
– Оуэн, – произносит Миллер, и мы оба смотрим на него. Ему с гипсом трудно сидеть на диване, заваленном мягкими игрушками и мятой подарочной бумагой. – Сыграешь нам что-нибудь?
Оуэн кидает взгляд на пианино и пытается увильнуть. Я вижу, как у него дрожат пальцы, лежащие на коленях.
– Э-э, – тянет он.
Мы молча ждем. В конце концов Оуэн нервно кивает и разворачивается к клавиатуре на вертящемся табурете. Он глубоко вдыхает, так что даже со спины видно, как расширилась грудная клетка, и начинает играть.
Едва коснувшись клавиш, Оуэн меняется – плечи распрямляются, спина выравнивается и кажется сильной. Музыка наполняет всю комнату, весь дом, весь город; плывет над равнинами и присыпанной снегом автомагистралью. Заходят совершенно одинаковые пятилетние сестрички; у одной в руке вафля, другая засунула пальцы в рот. Они загадочно переглядываются и хихикают.
«Волшебство», – думаю я. Это его предназначение, что бы ни утверждала наука. Обернувшись к Марен, склонившейся над камерой, я одними губами спрашиваю: «Записываешь?» Она кивает, показывая большие пальцы.
Когда я смотрю на Миллера, он мне улыбается.
Цель нашей второй поездки находится ближе к дому. Я вспомнила про Таджа Сингха сразу, как только мы решили искать истории неудач. Он подходил ко мне поговорить в октябре на уроке высшей математики и уже тогда испуганно спрашивал, может ли «ПАКС» ошибиться.
В тот момент я подумала, что разница между его мечтой стать врачом и предсказанием «ПАКС» о том, что он станет дантистом, настолько мала, что может считаться незначительной. «Дантист тоже врач», – сказала я Таджу. Сейчас мне хочется как следует встряхнуть ту свою версию и заставить ее взять свои слова обратно.
Как я, со своим идеально предсказанным будущим, вообще смела уверять тех, у кого предсказание не совпало с их ожиданиями, что это тоже неплохо?
Когда я позвонила Таджу и спросила, можно ли записать с ним интервью, он так долго раздумывал, что мне показалось – звонок сорвался.