— Но я тебе сразу скажу, — продолжил он. — Не задирай нос. Ты и понятия не имеешь, почему все произошло именно так.
— Я совершил сделку.
— Ты дурак, — дружелюбно сказал Харон. — Нужны им твои крохи, сто лет. Знаешь, сколько здесь всего душ? Больше ста миллиардов. И кое-кто из них отдали бы мать родную в публичный дом, только бы вырваться отсюда.
— А я сюда, — ко мне тихо возвращалась способность улыбаться.
— Да, — кивнул Харон. — Ты сюда. И у меня есть основательное предположение, почему тебя все-таки пустили. Впрочем, пойдем. Я тебе все расскажу по дороге.
Мы пошли прекрасной лесной тропинкой. Богатство растений поражало воображение. Я с детства не был силен в ботанике, и как выглядит липа, запомнил, например, только к тридцати годам. Из цветов я уверенно определял ромашки с гиацинтами, гвоздики, гладиолусы, розы и лилии. Пионы. Путал подорожник с конским щавелем. Не знал, как выглядит бук. Мог определить дуб и платан. В тропических растениях я вообще ничего не понимал. Словом, все это попадалось нам по пути и еще в сто раз больше.
Мы шли, ступая по мягкой траве, пока я не понял наконец, чего не хватало.
— Почему так тихо? — спросил я Харона. — Где пчелы, птицы, белки, ежики какие-нибудь?
— Да? — удивился он. — Но ведь это людской загробный мир. Откуда здесь возьмутся ежики?
— А куда же тогда они деваются после смерти?
— Никуда, — Харон поддел ногой шишку. — Просто умирают. Души-то ведь у них нет.
— Тогда что здесь деревья делают?
— Ну, ты скажешь! — Харон слегка возмутился. — Здесь, конечно, не Версаль, но какие-то декорации все равно нужны.
— Ладно, — я не стал спорить. — А где же души? И вообще — куда мы идем?
— Я — на работу, — Харон поддел следующую шишку. — А куда ты — не знаю. Ты хотел попасть в подземное царство, чтобы искать свою девушку — милости просим. А уж как ты ее будешь здесь искать — это, прости, твое личное дело.
Я немного растерялся.
— А вы мне не поможете?
— Вот еще, — Харон неожиданно остановился и прислонился спиной к толстому дереву с бугристой корой. — Чего ради? Я занятой человек.
— Ладно, — я сделал следующую попытку. — Тогда объясните, почему меня пропустили — вы обещали.
Он с лукавой улыбкой, к которой было подмешано презрение, посмотрел на меня.
— Точно не знаю, — протянул он. — Но сам подумай — здесь, как я уже сказал, примерно сто с лишним миллиардов мертвых человек содержится. Во много раз больше, чем снаружи живых. Значит, во-первых, такие, как ты — это невероятная редкость, чудо чудное. А во-вторых, ты сейчас примешься делать разные смешные суетливые глупости. Искать, словом. Местное начальство получит развлечение, наблюдая за тобой. Вдумайся еще раз — сюда не каждый день такие герои заглядывают. На Луне и без кислорода. Поэтому и пустили, что шансов у тебя нет.
Закончив на этой фразе, Харон повернулся и двинулся по тропинке дальше. Мы шли, и понемногу моя грудь наполнялась радостью. Веселые нотки зазвучали в ней, как будто это был концертный зал, а я его дирижер. Как бы то ни было, а ведь я проник, просочился, смог, победил, сделал. Листья с веток по краям дорожки задевали мое лицо, а я все повторял: «Я найду тебя, я тебя найду. Как-нибудь да найду». Лицо Пат всплыло передо мной, приблизилось, и я почти поцеловал его, почти дотронулся, как оно исчезло.
Дорога взбежала на холм, и вдруг мне пришло в голову, что я понятия не имею, сколько сейчас времени.
— А сколько сейчас? Скоро обед? — спросил я у Харона.
— Нет, — ответил он. — У нас тут, можно сказать, коммунизм. Тепло, светло. Ни еды не надо, ни отдыха. Потому что впереди вечность, а вечность — она нетребовательна. Это пока человек живой, ему все надо. Здесь, конечно, не так весело, но вот видишь — есть свои плюсы.
— А откуда свет?
— Как это у вас говорят, — хмыкнул Харон, — от верблюда. Так всегда было. А научных исследований никто не проводил. Здесь, видишь ли, все довольствуются тем, что есть.
Мы стали подниматься на холм, продолжая болтать, и остановились и замолчали лишь на вершине. Лес закончился. Высокие деревья разошлись в стороны как шторы, и перед нами раскинулся обширный вид без конца и края. Большое, заросшее травой пространство было ограничено широкой рекой, вода в которой была тоже зеленой, как и берег. Множество людей стояли внизу и молча смотрели на нас. Все они были наги и неподвижны.
Я в очередной раз подумал, что в этом мире очень тихо. Хотелось любого звука, жужжания, скрипа, чириканья. Ничего.
— Почему они молчат? — спросил я.
— Потому что им нечего сказать, — ответил Харон и махнул рукой.
Люди, до этого стоявшие в беспорядке, стали быстро перемещаться, и через какое-то время перед нами встало множество колонн.
— Пойдем, посмотришь, — Харон хлопнул меня по спине. — Сейчас легионы теней будут переходить через реку Коцит. Называется «рекой сожалений». На ней происходит окончательное прощание с земной жизнью. Тени, понятно, плакать будут. Угадай, что за вода в этой реке.
— Неужели слезы?
— Правильно, — Харон споро стал спускаться по склону холма.
Я поспешил за ним. Наконец мы оказались вблизи теней. Бледные, они стояли, не шевелясь, глаза у них были открыты, и оттуда действительно без перерыва лились слезы. Тени были разного возраста, но, к моему удивлению, пожилых было совсем мало. Мы шли вдоль бесконечных рядов, и прямо на наших глазах выглядевшие до этого стариками превращались в молодых, лет тридцати-тридцати пяти, людей. Я с недоумением посмотрел на своего спутника.
— Что происходит? — спросил я его.
— Мы же не на земле, — ответил он. — Здесь не может быть старцев и младенцев, просто потому что здесь нет времени. Поэтому все приобретают средний возраст, который уже будет навеки.
Мы подошли к реке. Зеленая ее вода была прозрачной, и видно было, как на дне шевелятся длинные плети пышных трав. Харон повернулся к теням и сделал повелительный жест. После этого он ступил на воду и пошел по ней на другой берег. Я замешкался и стоял у кромки воды, не решаясь последовать за моим провожатым. Харон обернулся.
— Смелее, — крикнул он мне. — Иди смелее. Ты, конечно, еще не умер, но ты ведь со мной.
В этот момент что-то холодное коснулось моей спины, а следом обеих рук — бледные холодные рыдающие тени обступили меня со всех сторон! Ужас, который я испытал в этот момент, сложно с чем-то сравнить. Не раздумывая ни секунды, я ступил на зеленые воды Коцита и быстрым шагом, почти бегом, бросился догонять Харона.
Вот и долгожданный берег. Приблизившись к нему, я неожиданно обнаружил, что навстречу мне идет мое собственное отражение. Позади него виднелись отражения многочисленных теней. Было такое ощущение, что там, где заканчивалась вода, вдоль всего берега было выстроено гигантское зеркало.
— Это и есть зеркало, — ответил Харон, когда я спросил его. — За Коцитом каждую из теней ждет суд, отчего они, собственно, и плачут — ведь никто точно не знает свой приговор. А попасть на суд может только тот, кто навсегда распрощался с земной жизнью. Для этого тень входит в свое отражение — с этого момента она твердо знает только то, что она тень. Только тень.
Мертвые, огибая нас, подходили к зеркалу, делали шаг и как будто проваливались в зазеркалье, после чего поверхность вновь становилась гладкой. Они шли и шли, и не было им конца.
— А суд долго длится? — спросил я.
— Да нет, — Харон тронул себя за нос. — Долю секунды. Про человека здесь и так все известно.
Внезапно я обнаружил две одинокие мужские тени. В отличие от остальных, они не спешили к зеркалу, а просто стояли и озирались.
— А это кто? — поинтересовался я у Харона.
— Можно сказать, твои попутчики, — он подмигнул мне. — У них умерли жены, подруги — возлюбленные то есть. Вот они и совершили самоубийство. В расчете, так сказать, на встречу.
— И что же? — сердце мое вздрогнуло.
— Глупости все это, — отрезал Харон. — Глупости и маета. Раз ты умер — попадешь на суд, других вариантов нет.
— Но они же могут встретиться?
— Могут, — покивал Харон. — Конечно могут, если только суд не разделит их навсегда.
— Но, — продолжал настаивать я, — если умереть сразу вслед за любимой, можно ведь оказаться рядом еще на том берегу.
— Повторяю, — Харон криво усмехнулся. — На суд каждый является лично и отправляется в то место, которое укажут, безо всяких рассуждений. Здесь как во время войны — кто в эвакуацию, кто на фронт, а кто в детский дом. А встретиться, да, теоретически можно. Встречаются же люди на земле.
Он потянул меня внутрь зеркальной преграды, за которой оказалась обширная площадь, выстланная зеркалом. Невдалеке ее перегораживала еще одна высокая, до самого неба, зеркальная стена. Тени заходили в нее и пропадали.
— На комнату смеха похоже, — сказал я. — Что за стеной — зал суда?
— Суда, туда, — Харон подвел меня к следующей стене. — Действительно, смешнее не придумаешь, — сказал он. — Милости просим.
Первым моим ощущением было, что я вижу все до одной тени, которые вразнобой стояли на зеленом берегу Коцита. Харон ответил на мой вопросительный взгляд.
— Команда «вольно». Теперь каждый из них знает, что его ждет. Строем можно больше не ходить. Но и медлить нельзя.
— Но мне кажется, их столько же, сколько и было вначале, — сказал я.
— Правильно, — согласился Харон. — Их, конечно, ровно столько же.
— Вы же сказали, что каждый попадет в отведенное ему место.
— Опять правильно, — перевозчик засмеялся. — Но здесь нет самолетов или пневматической почты. Каждый сам дойдет как миленький.
— Подождите, — кое-что пришло мне в голову. — То есть те, которым выпало попасть в ад, должны идти туда своими ногами?
— А как же? — удивился Харон. — Это и есть высшая социальная справедливость. Люди все делают сами.
Тень высокого усатого мужчина подошла к нам.
— Я ищу Марию, — сказал он. — Вы не видели Марию?
Я смутился. Тень мужчины не выглядела тенью. Плоть казалась совершенно осязаемой на взгляд. Нагое тело было мускулистым, за исключением небольшого скопления жира внизу живота. Ноги его были покрыты черными густыми волосами, которые не росли только на коленях.