Герман постоял немного на утоптанной тропинке, ведущей к селению, усмехнулся так внезапно накатившей ностальгии, и пошел дальше.
Каждый шаг отдавался в памяти. Вот здесь его хотели поколотить местные задиры, само собой у них не вышло. Слишком боялись. Если у развилки повернуть налево, можно выйти к двум сросшимся деревьям, в которые еще когда-то давно ударила молния. Альберт любил приходить туда и сидеть на нижней ветке, а Герман всегда устраивался на траве, привалившись к стволу. Кажется, Берт и надпись на коре выцарапал, что-то сентиментальное и милое, а что, уже не вспомнить. Они тогда еще совсем детьми были.
Герман перекинул сумку на другое плечо и ускорил шаг.
Деревня лежала в долине между холмами, и Герман, дойдя до верхушки одного из них, мог полюбоваться на свой дом, стоящий чуть особняком, почти на границе летней королевской резиденции.
С момента отбытия Германа в Визанию прошло чуть более двух месяцев, а ему показалось, будто он не был в родной деревне не меньше года. Матушка любила красоту, поэтому каждую весну Герман красил штакетник вокруг дома белой краской, разбивал аккуратные клумбы и ремонтировал скамейки в саду. Фасад их небольшого домика радовал глаз яркими цветами, за чистыми стеклами виднелись милые кружевные занавески, мелькали тени, и Герман очень четко почувствовал в доме постороннего.
Он вошел без стука, оттряхнул обувь в сенях и оказался в просторной кухне с печью и столом у окна. Стены были обклеены бумагой в мелкий цветочек, купленной Германом на базаре за большие деньги, полученные, к слову, от продажи очередной ненужной бертовской безделушки.
Мать, такая родная, в потертом цветастом платье и накрахмаленном белом переднике растерянно оглядела сына. А вот смутно знакомая девица с толстой длинно-русой косой через плечо, опустила взгляд и комкала юбку. Герман крутанул кольцо, проверяя девушку, но та и правда была смущена, причем так, что Герман сам едва не покраснел. После того, что произошло с Бертом, он не доверял ничему и никому.
— Герман, сынок, — мать совсем не сдерживала эмоций, бросилась обнимать сына. Раньше тот редко отсутствовал больше недели, и то, когда тренировки с учителем затягивались. Принюхался — пахло пирогами и свежевымытыми деревянными полами.
— Увольнительную взял, — коротко пояснил он и кивнул девушке. — Привет, Маришка.
Та взволнованно вспыхнула, то ли от гордости, то ли от радости.
— Вот, узнала, что ты на учебу уехал, пришла мне по хозяйству помочь, поддержать, — пояснила матушка. Герман нахмурился. Раньше их домик на отшибе обходили десятой дорогой. Что говорить о том, что помогать им тем более никто и никогда не стремился.
Девица от слов матери попробовала покраснеть еще сильнее, хотя уже просто некуда. Герману невольно вспомнилась Стефания, правда, сходства в них ни на грош, разве что волосы — добротная темная коса, что пальцами не обхватишь, а руки так и тянутся потрогать.
— Да ты проходи скорей, сейчас воду вскипячу.
Герман не перебивал, слушая рассказы матери, и старался сильно не удивляться случившимся в деревне переменам. Маришка больше отмалчивалась, лишь заботливо подливала чай да выбирала пироги посытнее, а вскоре вообще убежала, мол, время позднее, пора и честь знать.
— Не заходил ли Альберт, пока меня не было? — как бы невзначай поинтересовался он, складывая грязную посуду в рукомойник. Проверил, есть ли вода, и взялся за ведра.
— Не было твоего дружка, — недовольно отмахнулась мать, смахивая со стола в передник крошки, — и хорошо.
— И не слышно ничего? — осторожно уточнил Герман. Матушка недолюбливала Берта, и винить ее за это Герман не мог, так же как и не любить единственного друга.
— Не слышно. Поговаривают, что приболел он, из дома не выходит. Да и ты к нему не суйся, не ровня ты ему.
Герман кивнул и вышел за водой. Мать говорила совсем не то, что хотела, а то, что должна была. А еще в ее словах проскальзывала ревность.
Сделав давно забытые дела по дому, он засобирался к учителю. Тот жил за холмом на берегу речушки, плотно граничащей с лесом. Там же на опушке стояла его небольшая хижина, собранная из цельных бревен. От нее по склону вниз, к реке, шла дощатая дорожка, заканчивающаяся мостками. Герман лично помогал достраивать дорожку, а начинали ее, стало быть, еще прежние ученики.
Герман поднялся на невысокое крытое крыльцо, но постучать так и не успел.
— Да ты заходи, заходи, — послышался скрипучий голос, и Герман без удивления перешагнул порог. — Чаем угощать не буду, вижу, сыт ты уже.
Внутри было сумрачно и тесно, зато дальше, Герман отлично помнил, должна была быть просторная горница с широкой террасой с видом на реку.
Герман ухмыльнулся и тряхнул волосами, ощущая невероятную легкость.
— Вечер добрый, наставник.
Для простых селян в этой горнице было непривычно пусто, только темным пятном на светлом полу выделялся низкий квадратный столик, за которым прямо на голых досках сидел старый лысый мужчина с бородкой-клинышком. Его тщедушное сухонькое тело утопало в просторной, не по размеру, домотканной одежде. Герман вспомнил, чему научился тут, и склонился в поясном поклоне.
— Добрый, да не слишком, — спокойно отозвался наставник и поднялся из-за стола. — Что за беда тебя привела в мой дом, бывший ученик?
Никто доподлинно не знал, какими ментальными способностями обладал старик Арефий, но магом он в свое время слыл отменным, и потому, с годами отойдя от практики, он время от времени брал учеников. Только не всех подряд, да и местом для дома выбрал мир, в котором магия была уделом меньшинства.
— Мне нужен ваш совет, наставник, — Герман выпрямился, но с места не сошел, ожидая разрешения. Арефий оглядел его и кивнул:
— Все ясно мне. Солнце садится, самое время подумать о былом, глядя на отражение, — он тепло улыбнулся Герману, как родному, и первым вышел из дома.
Герман нагнал его почти у самой воды. Наставник сел на мосток и опустил ноги в парную воду. Герман закатал штаны и последовал его примеру.
— Наставник, — он уставился в воду, подбирая слова, — мне нужен ваш совет. Точнее, ваш профессиональный взгляд.
— К чему так сразу, — старик болтнул ногами, совсем как мальчишка. — Ты еще не рассказал, как там поживает другой мой бывший ученик.
— Другой?
— Малыш Вальтер, хотя, — наставник улыбнулся, — уже не мальчик он, но взрослый мужчина. Года бегут. Так как там этот озорник?
— О… озорник? — Герман совсем растерялся. Как-то не вязалось это слово с надменным строгим Гроттом. — Он мой учитель, точнее, он учитель в Училище военно-магических дисциплин. Помощник декана.
— Значит, под суд не угодил еще, — довольно прицокнул Арефий. — Хорошо.
— Под суд? — Герман понимал, как глупо выглядит, постоянно переспрашивая, но каждая новая фраза наставника все больше удивляла его. — За что?
— Да все за то же, — получил он туманный ответ. — Но вижу я, печать его на тебе. Что сделал он? Дай-ка взглянуть.
Он цепко схватил Германа за руку и придирчиво оглядел блокатор, который сам же когда-то для него и создал. Герман боялся пошевелиться, чтобы не нарушить чужой концентрации.
— Талант. Ох, тогда бы мозги у него проснулись, когда надо было… Ты его не вини, он перед тобой не виноват ни в чем. Чувствую вражду затаенную, — Герман не стал отводить взгляда, от наставника ничего скрывать не собирался. — Ты это брось, Вальтер славный мальчик, хоть и глупостей натворил изрядно. А лучше поучись у него, глядишь, что я не доделал, он доделает. Да и мне спокойнее, если вы вдвоем будете, присмотришь за ним заодно.
Герман кивнул, пока не особо понимая, что происходит. Уяснил только, что его подозрения по поводу Гротта для наставника были как на ладони, и он не видел для них оснований. Пожалуй, только ради этого стоило отправляться в такую даль. Все-таки, как он ни старался это подавить, но Герман хотел бы иметь Гротта в союзниках, хотел быть уверенным в нем. Так что в некотором роде часть груза спала с плеч.
— А что скажете мне про Альберта? — спросил он, решив опустить прелюдию. Все и без того пошло не по плану. — Кто-то стер его память, я не знаю, зачем и не знаю, кто. Возможно, Альберт до сих пор в опасности.
— В опасности, — спокойно подтвердил Арефий и посмотрел на небо. Солнце почти село, и сумерки заволакивали небосклон перистыми облаками. Теплый вечерний ветерок сменился прохладой, впору было пожалеть об оставленной дома куртке. — Не стоило бы тебе в это дело соваться, да не отступишь ты. Уж я-то знаю.
— Не отступлю.
— Так его любишь?
Герман упрямо наклонил голову:
— Люблю. Вам известно, почему.
Арефий вынул ноги из воды и поднялся. Герман поспешил сделать то же самое. Мокрые ноги тут же замерзли на ветру.
— Это сделал не я, — серьезно сказал наставник. — Но меня просили. И не память ему стереть надо было, а надо было самого Альберта стереть, чтобы даже воспоминания о таком человеке не осталось. Не каждый из нас способен создать новую личность взамен старой, вот и я не взялся. Да и нехорошо это. Дурно.
— Кто? Кто просил? — Герман подался вперед, почти хватая наставника за ворот туники. Ответ был совсем рядом, руку протяни.
— Рано тебе это знать, — нахмурился Арефий. — Люди эти те, с кем тебе пока не тягаться. Но ты умный, ты сам поймешь потом. А не умом, так сердцем, оно, знаешь ли, тоже полезно бывает.
— Я прошу вас! — Герман вовсе не собирался отступаться, несмотря на нежелание наставника говорить открыто. — Я прошу! От этой информации зависит жизнь Альберта. Альберта, который…
Он запнулся, с удивлением замечая, как испаряется привычное самообладание. Он и правда готов был умолять, если понадобится. Но только не уехать ни с чем.
Наставник с отеческой нежностью потрепал бывшего ученика по взъерошенным от ветра кудрям:
— И правда любишь. Всегда любил, хотя ненавидеть должен. Вот, что я тебе скажу. Есть человек, способный такое сотворить с твоим другом, да только в том проблема, что мастер он. Оттого и непонятно мне, как случилось такое с Альбертом, что остался он разрываться между двумя личностями. Будто процесс остановился или помешало ему что. А это, знаешь ли, может плохо кончиться.