День показался Герману невероятно длинным. Он с трудом дождался ужина и теперь под удивленные и недоумевающие взгляды друзей заглатывал содержимое тарелки, почти не жуя.
— Несварение же будет, — высказала свое мнение Ситри, неодобрительно качнув головой. Стефания подозрительно покосилась в ее сторону, потом на Германа, но промолчала. В последнее время чувства ее были какими-то совсем путанными, но Герман, памятуя о просьбе, с вопросами не лез.
— Что-то ты от нас скрываешь, умник, — резюмировал Рене и проворонил очередной помидор из своей тарелки. Берт же довольно задвигал челюстями.
Ко всем прочим проблемам добавилась еще одна — избежать лишних вопросов. А для этого пришлось неплохо попотеть.
Дзюн ждала его на импровизированной скамейке безмятежная, как цветок лотоса в безветренную погоду. Маленькая, черноглазая, с круглым, словно луна, личиком. Аж дух захватывало.
Она бросила на него короткий взгляд.
— Рене?
Герман кивнул, в очередной раз отмечая ее внимательность. Сердце колотилось как бешеное, и не сразу удалось убедить самого себя, что их встреча не романтическое свидание, а необходимость. Он неловко помялся, но все же сел рядом.
— Ты хотела что-то рассказать, — хотя вернее было сказать, что это он хотел что-то услышать. Дзюн кивнула.
— Меня это не касается, но тебе стоит об этом узнать. Будь осторожней с Дженаро и не оставляй его наедине со своим другом.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Шпага.
— Шпага? — не понял Герман.
— Это я принесла шпагу в училище.
— Где? Где ты ее взяла, Дзюн? — Герман вскочил на ноги и неосознанно схватил девушку за плечи. Тут же его пронзило безысходностью и тоской, такой, какую испытывал он сам, вспоминая родную деревню, только в разы сильнее. Но в отличие от Дзюн у него еще была возможность вернуться… Герман резко отдернул руки. — Миньшенг? Ты оттуда? Дзюн… мне очень жаль.
Он снова хотел коснуться ее плеча, но рука так и повисла в воздухе. Если девушке и было больно, страшно или тоскливо, она вовсе не желала, чтобы ее жалели, и этим неуловимо напоминала Стефанию.
— Не стоит. Ты не знаешь, что это такое.
Зато я знаю, что ты чувствуешь, хотел ответить Герман, но не стал.
Миньшенг — маленький мир в восточном секторе Ойкумены. Где-то около десяти лет назад телепортационные тоннели, связывающие его с остальными мирами были разрушены, почти так же, как у Акойи всего несколько дней назад, только вот причину до сих пор не установили. Они просто захлопнулись, погребая всех жителей в вечной ночи. Никто тогда не был готов к катастрофе, спасти удалось единицы, и те потерялись на просторах вселенной. На современной карте Миньшенг остался всего лишь одной из немногих черных точек, а еще лет через десять исчезнет вовсе.
— Это была не катастрофа, — неожиданно продолжила Дзюн. — Были те, кому это нужно. Один из них носил кольцо. Печатку с кругами. Такую же я видела месяц назад на человеке, похожем на Дженаро. Он встретился мне на улице города в выходной день. Я не видела его лица, но увидела кольцо и решила проследить.
Дзюн хотела его убить. Почему-то эта мысль нисколько не шокировала Германа.
— В одном из переулков его ждали двое в плащах и с капюшоном, они принесли и показали ему шпагу твоего друга с погасшей магической печатью. Так они сказали.
— Печать гаснет, когда связь с владельцем рвется. То есть он умирает, — на одном дыхании прошептал Герман. — Они принесли ему доказательство смерти хозяина эспады.
— Именно так они и сказали. Мне стало интересно, и я проследила за теми двумя, а они просто выкинули шпагу в переулке и все. Я ее подобрала и принесла в училище. Я не знала, что она принадлежит Альберту.
Дзюн замолчала. Герман откинулся назад, упираясь макушкой в наружную стену общежития, и посмотрел на небо. В голове уже постепенно собирались кусочки мозаики и складывались в картинки.
Кто-то захотел избавиться от Альберта и создать ему новую личность. Если верить мастеру Арефию, заказчик нашел талантливого, но нечистого на руку менталиста, вот только что-то пошло не так, и Берт не приобрел новую память, а потерял старую. Но исполнитель состряпал фальшивые документы, скорей всего подкупил дирекцию училища и запихнул туда Берта. Он рассудил довольно верно, после инициации до самого выпуска курсант становился собственностью Визании, а значит, не мог покинуть ее без разрешения.
Вот только что-то не складывалось.
Герман совсем забыл о присутствии Дзюн и запустил пальцы в каштановые кудри, взъерошивая их.
Из слов девушки было очевидно, что Берта хотели убить, иначе не предоставили бы шпагу с погасшей магической печатью как доказательство. Связь с носителем от потери памяти могла и не прерваться — никто еще не проводил подобных экспериментов. И если тем мужчиной с печаткой был Дженаро, он бы удивился, застав на занятии Альберта.
Все совсем запуталось, словно какой-то детали не хватало.
— Почему ты им не скажешь? — неожиданно спросила Дзюн и вытянула вперед стройные ножки в форменных ботинках. Герман вздрогнул и повернул в ее сторону голову.
— О чем? — он был уверен, что знает о ком речь.
— О своих способностях. Думаешь, они отвернуться от тебя?
— Нет, я… — попытался возразить Герман, но если он мог раскладывать и примерять на себя чужие эмоции, то в своих собственных иногда терялся. Дзюн не стала ждать его оправданий и поднялась.
— Не стоит путать осторожность и недоверие, — загадочно подытожила девушка, поправила хвост длинных гладких волос и удалилась. Герману почудилось, будто на ее месте только что стоял Сорамару.
После этого разговора Герман места себе не находил. Все его теоретические выкладки и предположения от любого слова могли рухнуть в одночасье. Им нужна более серьезная основа, и Дзюн была права в том, что не спешила ничего предпринимать без доказательств. “Вы помогли мне вернуть кое-что из оружия. Я помогаю вам, — сказала она напоследок. — Мы квиты”. Почему-то эти ее слова как-то нехорошо отозвались внутри. Будь Герман более романтичен, сказал бы, что захлопнулась дверца в их общее будущее. Хотя, стоит признаться, примерно так он и подумал.
Парк тонул в густых фиолетовых сумерках, первая луна — голубая, как весенняя лужица — уже взошла на небосклон, и несколько часов до восхода желтой луны тропинки терялись в темноте, а деревья и здания превращались в картонные черные силуэты. Приближение сезона дождей уже чувствовалось в более смелых и прохладных порывах ветра, от которого изредка вдоль позвоночника пробегал озноб. Герман вышел из тени и посмотрел на небо. Почему-то стало так невыносимо грустно, тоскливо. Вот тебе и затерялся в толпе, начал новую жизнь и избавился о старых проблем. Так нет, навалилась новые, будто этого и ждали. И не только свои, но и чужие, разделять которые становилось все сложнее.
Герман принял решение и свернул с тропинки, ведущей в казарму, на знакомый путь до общежития для преподавательского состава.
Было похоже, что Вальтер Гротт уже привык к его поздним визитам. В щель между раздвинутыми шторками лился свет, и фигура учителя, мелькнув на фоне окна, резко заняла все пространство. Гротт задернул шторы, и скоро входная дверь распахнулась, и он вышел на порог.
— Добрый вечер, учитель, — поприветствовал его Герман издалека.
— Комендантский час, курсант Герман, — строго напомнил Вальтер и запахнул на груди черное пальто. — И холодно.
— Разговор важный. И он касается КРАС.
Герман играл вслепую, и знал это. Однако рисковал осознанно, будучи уже почти полностью уверенным в том, что Гротт теперь не отпустит его так просто. Так и вышло.
— Говори.
— Здесь? — Герман все-таки удивился. — А…
Вальтер нетерпеливо прицокнул языком:
— Не тяни время, Герман! Говори, — и чуть спокойнее добавил. — Я слишком часто вожу тебя в гости. Вопросы мне ни к чему.
Магическое зрение не понадобилось, чтобы почувствовать тишину, ватным одеялом окутавшую обоих. Однако Герман все же постарался и даже ненадолго смог увидеть сложную сеть магических потоков, искусно сплетенных вокруг них. Гротт отпустил воротник и сунул руки в карманы:
— Что ты знаешь о КРАС?
Пришлось честно признаться:
— Ничего. И я надеялся, что вы мне расскажете.
История Дзюн уложилась в пять минут. К ней Герман прибавил свои умозаключения и выжидательно посмотрел на учителя:
— Если Гаспар Дженаро — тот человек, который хотел убить Альберта, он попытается снова. А если он имеет отношение к этому вашему КРАС, чем бы оно ни было, я должен знать. Я должен защитить Альберта. Вы понимаете?
Вальтер не ответил.
— Что такое КРАС? — почти в отчаянии снова спросил Герман, делая шаг вперед. Ни его страсть, ни сжатые кулаки, на выражение мольбы в глазах — ничего из этого, казалось, не тронуло Гротта. Он медленно достал руку из кармана, будто бы поправить очки, и вдруг схватил Германа за воротник. Подтянул к себе:
— Ты вернешься в казарму, ляжешь спать и думать забудешь обо всей этой истории.
Герман дернулся, но рука в кожаной перчатке держала слишком крепко. Бледное лицо Гротта, в свете луны отливающее призрачной синевой, оказалось так близко, что в отражении стекол было видно лицо самого Германа.
— И если я узнаю, что ты суешь в нее нос…
— То что? Вы мне угрожаете? — Герман начал злиться. Дернулся еще раз, вырываясь из захвата.
— А если и так? Просто запомни, что это не твое дело, — Вальтер резко убрал руку, но все равно было заметно, как пальцы конвульсивно сжались в кулак. Герман на мгновение стало не по себе — возможно, не стоило злить такого человека, как Гротт, но сомнение рассеялось, стоило вспомнить его угрозы.
— Теперь мое, — твердо ответил он. Одернул китель. — В приложении к Уставу есть пункт о личном оскорблении курсантов со стороны обучающего персонала.
По лицу Вальтера прошла волна непонятных Герману чувств.
— Отрадно видеть такое рвение в учебе. Но КРАС не по зубам, ни тебе, ни всей твоей банде талантливых бездельников. Я знаю, что ты пытался отыскать информацию сам, был в библиотеке инквизиции, где, разумеется, ничего не нашел. Это дело опасно для любого, кто хоть краешком его зацепил. Я ясно выражаю свои мысли, курсант Герман? Или вам надо прямым текстом сказать, что мне не нужна ваша бессмысленная смерть?