— Да.
— Ну и отлично. Заедешь сегодня на ферму?
Китаев просит разведать, как там дела, и захватить подписанный договор на поставку мяса. Говорит, на письма и звонки на ферме уже третий день не отвечают, что странно — позавчера Рома забирал у них товар, и все было в порядке.
Ехать на ферму Рома решает на грузовике-рефрижераторе. Он больше любит гонять на своем пикапе, тот и удобней, и идет уверенней, но Рома подумал, вдруг потребуется отвезти на точку мясо. Это не в тягость, ему нравится быть за рулем. Когда он перемещается из пункта А в пункт Б, он чувствует себя живее. Вообще часто накатывает желание сесть в тачку, выбраться в тонкую утреннюю зыбь за городом и гнать куда глаза глядят, и никаких холодных скользких туш на колоде, поебать на все…
Животноводческая ферма находится в получасе езды от Староалтайска. Одно из четырех предприятий компании «Мелонг», все разбросаны по области. Два кислотно-желтых коровника и птичник как будто нарисованы на сером зимнем поле. Рома ставит машину у одного из них, идет в административный двухэтажный корпус. Поднимается по лестнице, на стенах фотографии в рамках: лес, шаман в полном облачении стоит, вскинув бубен к небу, ветки деревьев с ленточками, танцующая девушка.
На втором этаже Роме говорят подождать, потом ведут в другую комнату, где есть диван для гостей. Рядом с диваном кофемашина, чашки — одна с остывшим черным чаем, банка с травяным сбором. Дальше стеллаж с журналами о скотоводстве, стопки бумаг, подшивки, за которыми прячется темно-синяя книжица в мягкой обложке. На истрепанном корешке едва различимая надпись: Путь к сиянию, Леонид Дагаев.
Рома хочет взять ее, но в кабинет заходит прыщавый тип в дубленке и облаке одеколона. Он мельком оглядывает Рому, бросает на диван шапку, со вздохом допивает чай из кружки. Договор не будет подписан на старых условиях, говорит он, мы все обсудили. Если Китаев не согласен с новой ценой, ничего тут поделать нельзя. Вода, кофе, чай?
Рома от всего отказывается, прощается, уходит.
Засранцы, пыхтит Китаев в трубку. Забыли, кто их ебет и кормит. Сам разберусь, короче.
От матери десять неотвеченных и ветка сообщений. Она снова паникует, сидя в одиночестве в квартире, просит Рому приехать, есть у нее какая-то новая информация и новая идея, а Рома ее идеи ненавидит. Обычно они заканчиваются встречами с шарлатанами и поездками в очередной притон. Рома пишет ей, просит подождать до вечера, без него никуда не ехать.
Но когда он добирается, в квартире уже пусто. Из шкафа в прихожей исчезла шуба. Ни шубы, ни зимнего пуховика, в котором мать обычно ходит. Под зеркалом лежит записка: «Уехала в Рассвет».
Мать отвечает на звонок — на фоне глухой стук бубна, горловое пение, гудки машин — и сбивчиво объясняет, что в магазине встретила знакомую. Та сказала, что видела Свету в конце августа, Света звала ее в ДК «Рассвет», на встречу шаманского общества. Мать посмотрела в интернете, и вот же совпадение, как раз сегодня у них какой-то ритуал. Поэтому она поехала туда опрашивать присутствующих, может, Свету видел кто-нибудь еще.
Рома прикидывает: нужно срочно ехать в тот ДК, вытаскивать мать, пока она не пообещала каким-нибудь проходимцам сто миллионов за информацию. Потом поспрашивать самому — аккуратно. Может, местные и правда Свету знают, ничего исключать нельзя. Потом отвезти мать домой и успокоить.
Господи, какой пиздец.
Звонит Ника, как будто Роме мало.
— Мне нужно вызвать мастера, — говорит она без лишних предисловий. — Врезать глазок, помнишь?
Как всегда безапелляционный тон. Рома уже и думать забыл про ее глазок, не до него.
— Я не могу сейчас. Давай завтра.
Рома быстро объясняет про ДК, мать и шаманский ритуал, надеясь, что Ника отстанет. Светку он не упоминает.
Ника о чем-то думает, время идет. Рома сжимает телефон сильнее.
— Я с тобой, окей? — говорит она наконец. — Заедешь?
— Слушай, тебе там точно делать нечего. Тебе зачем?
— А чем мне еще заняться?
Рома представляет, как он мечется между матерью в осаде очередных мошенников и Никой в истерике.
Она молчит. Рома почти слышит тиканье часов, щелканье секундной стрелки.
— Китаев сказал, что я могу тебе звонить, если что-то потребуется, — напоминает Ника. — Так ты заедешь?
Спустя двадцать минут она прыгает в Ромину машину, впустив стеклянный уличный мороз и выбросив сигарету, пристегивается и широко улыбается.
— Поехали.
выдох третий
Роме семь.
Он сидит на кухне у шаманки. Ему скучно. Ему хочется домой, по телику скоро мультики. От запаха паленого можжевельника, которым их окуривают, Рому подташнивает. Еще пахнет чебуреками: в смежной с кухней комнате сидит крепкий, бритый налысо мужчина и ест, изредка вытирая пальцы о смятую салфетку.
Шаманка дует на камни в сложенных ладонях, что-то шепчет. На ней соболиная шапка под цвет волос, бирюзовый халат с оранжевым кушаком. Рукава халата подбиты мехом. Ей около пятидесяти, но Роме она кажется бабкой. Шаманка говорит, что родилась в стойбище в горах возле границы с Монголией, по-русски она изъясняется с трудом. Мама еле к ней попала: очень много желающих, много вопросов, на которые нужен ответ. Мама спрашивает про бизнес.
Шаманка водит сложенными ладонями над столом, бросает камни. Те раскатываются по скатерти. Затем она собирает камни в кучки на белом платке: в некоторых кучках по три камня, в некоторых по два. Она отвечает маме, что ей скоро не нужен будет бизнес. Нога у тебя как привязана, тяжело, тяжело таскать, говорит она, топая правой ногой под столом. К ноге дочь твоя привязана, к руке сын, они направят твою жизнь. Тебе надо двигаться вперед, говорит она с сильным акцентом. Смотрит на Свету, касается ее плеча.
— А тебя ждет свет, — говорит она.
— Свет, тебя ждет свет, — хихикает Рома, и мама шикает на него.
— Какой свет? — спрашивает она.
— Верхнего мира.
Шаманка заворачивает камни в платок и выходит из кухни — сеанс окончен. Мужчина с чебуреком провожает мать и Рому со Светой к выходу.
После Света несколько раз спрашивала маму: а Верхний мир — это хорошо? Она гордилась тем, что шаманка ее выделила, коснулась ее плеча.
В старших классах сестра стала поздно приходить домой. Сперва мама не замечала — она сама часто задерживалась на работе. Рома ужинал в одиночестве, делал уроки под бурчание телика и крики «Ленинграда» и изо всех сил держался, чтобы не доложить маме о мутном типе, который подвозил Светку в одиннадцать. О запахе сигарет на Светкиной куртке — хотя мать сама могла его почуять. Мать искренне старалась интересоваться ими, вот только детские секреты так и остаются в детских комнатах.
В обмен на молчание Светка жарила ему картошку — он обожал хрустящую и не любил толченку. Рома чистил картофелины, Светка нарезала их соломкой и отправляла в подсолнечное масло на сковороду. Картошка падала в кипящее масло и начинала шипеть и щелкать, кусалась мелкими плевками. Потом Светка посыпала ее нарезанным зеленым луком и укропом, и Рома уминал все вместе с черным хлебом.
С расширенными зрачками Рома увидел Светку позже, когда ее выгнали из института. Жизнь быстро скатывалась в бездну — р-раз, и ты уже на дне, и остальные тоже.
Рома пробовал следить за Светкой в духе лучших детективов: записывал номера машин, в которые она запрыгивала, искал их через знакомых, знакомые которых работали в патрульной службе. Мутного типа звали Скопенко, чаще всего Света была с ним. Скопенко был увешан бусами, никогда не расчесывал длинные патлы, редко брился и душнил. Светкин типаж. Она с придыханием говорила, что Скопенко ну столько всего знает, такой он умный и серьезный, а однажды по секрету рассказала, что он видит духов. Он — ученик великого человека, которого предали и убили, но его дух жив, и нет, это не Христос. Скопенко познакомил ее с людьми. Он показал ей путь в иные миры, ведь нашей реальностью все не ограничивается, здесь лишь тлен, все, что вокруг, — на этом Светка обвела рукой квартиру с дорогой мебелью, с музыкальным центром, с техникой, — все это неважно.
Со Скопенко она и подсела на вещества и бред.
Светка изменилась: перестала есть мясо, сильно красила глаза, окуривала дом вонючими щепками, умывалась по десять раз на дню, при этом что-то шепча в ладони. Легонько шлепала себя по щеке, когда у нее по привычке вырывалось «слава богу», и говорила, что это лишние слова, отсылка к несуществующему богу, а реальный бог — он внутри нас. Наверное, Скопенко рассказал ей это. Он даже сделал ей предложение, но до загса они так и не дошли. Она зачитывала Роме избранное из брошюр, звала его с собой на ритуалы в лес. Рома отказывался.
Теперь ему двадцать пять, Светка пропала, а мама только рыдает.
Их жизнь превратилась в нескончаемую спасательную операцию. Мама продала бизнес, ей стало некогда им заниматься. Постепенно перестала общаться с друзьями — возможно, те сами перестали с ней общаться, ведь разговоры были лишь о Свете: как ей помочь, она снова пропала, она появилась, ей лучше, она сорвалась, она снова пропала. Переехала в квартиру поменьше, на оставшиеся деньги купила по квартире Роме и Светке.
Свою квартиру Светка продала: когда Рома пришел туда, в ней жили другие люди. Иногда Рома видит Скопенко на районе, тот приезжает в собственный шиномонтаж. Вылупляется из скользкого вида черной машины, вечно разговаривает по телефону, жестами показывая работникам, что нужно сделать с его тачкой.
За последние годы Рома повидал много притонов. Матери давали адрес, кто-то говорил ей, что «может быть, там наркоманы» или «возможно, там сектанты», и она обрывала Роме телефон, просила сходить, проверить, нет ли там Светки. С наркоманами было проще, притоны опознать легко: вырезанные замки во входных дверях, а иногда дверей и нет, использованные шприцы, ложки с нагаром, пузырьки, осколки ампул; спящие на лежаках, уже мало похожие на людей; содранные обои, пластиковые пакеты с мусором, разбросанные прямо на полу. Круглосуточно задернутые шторы, вонь. Чаще всего Рома нарывался на торчков: пару раз огребал сам, несколько раз огребали торчки. Он мог хитрить и не бычить, прикинуться своим, но это быстро надоело. Иногда Светка и правда наход