несколько дней до нас.
Затем мне пришли срочные указания тотчас же лететь в Палестину. Кройл доставил меня в Суэц. Оттуда я пошел в штаб Алленби под Газой. Он был так преисполнен сознанием своих побед, что ему хватило моего короткого сообщения о провале попытки подорвать мост через Ярмук, и постыдные детали поражения остались в тайне.
Пока я еще был с ним, от Четвода пришли вести, что Иерусалим пал; и Алленби приготовился вступить в него в официальной манере, изобретенной всеохватным воображением Марка Сайкса. Он был настолько добр, что, хоть я ничего и не сделал для победы, он позволил Клейтону взять меня на день в качестве офицера его штаба. Персонал штаба, призвав всю свою изобретательность, нарядил меня в свою запасную одежду, чтобы я стал похож на майора Британской армии. Долмени одолжил мне красные петлицы, Эванс — свою медную каску, и так, при полном параде, я был назначен на церемонию у ворот Яффы, что для меня было высшим моментом войны.
Книга VII. Кампания на Мертвом море
После взятия Иерусалима Алленби, чтобы разгрузить свой правый фланг, назначил нам ограниченный объект. Мы начали хорошо; но, когда достигли Мертвого моря, плохая погода, плохое настроение и расхождение целей притупили наш наступательный дух и сломили нашу силу.
Я не смог достичь взаимопонимания с Зейдом, бросил все и вернулся в Палестину с рапортом о нашем провале и просьбой о другом назначении. Алленби был в центре крупного многообещающего плана на предстоящую весну. Он сразу же послал меня обратно к Фейсалу с новыми полномочиями и обязанностями.
Глава LXXXII
Пристыженные триумфальным парадом — который был не столько триумфом, сколько данью уважения Алленби к духу этих мест — мы вернулись в штаб Ши[107]. Адъютанты толклись вокруг и извлекали из больших корзин завтрак, разнообразный, тщательно приготовленный и сочный. Тишину, снизошедшую на нас, прервал месье Пико, французский политический представитель, допущенный Алленби к параду рядом с Клейтоном во время вступления в город, который произнес сладчайшим голосом: «А завтра, дорогой генерал, я предприму необходимые шаги к утверждению гражданского правительства в этом городе».
Это было самое смелое заявление за всю историю; последовала тишина, как будто на небесах была сломана седьмая печать. Салат, цыплята под майонезом и фуа-гра застряли у нас во рту непрожеванными, и мы повернулись к Алленби, раскрыв рты. Даже он, казалось, на миг растерялся. Мы чуть не испугались, что кумир может обнаружить слабость. Но лицо его покраснело; он сглотнул, выпятил подбородок (жест, который так нам нравился) и мрачно сказал: «В зоне военных действий единственная власть — это главнокомандующий, то есть я сам». «Но сэр Грей, сэр Эдвард Грей[108]…», — заикнулся Пико. «Сэр Эдвард Грей имел в виду гражданское правительство, которое будет установлено, когда я сочту, что военное положение это позволяет». И мы, озаренные сиянием огромной благодарности, снова поспешили на машине через приветствующие нас горы в наш лагерь.
Там Алленби и Доуни рассказали мне, что британцы были измотаны походом и почти не могли двигаться среди уступов и обрывов холмов, изорванных снарядами и изрешеченных пулями, среди которых они сражались с турками на линии от Рамле до Иерусалима. И вот они просили меня потихоньку отправиться на север, к Мертвому морю, пока, если будет возможно, мы справа не поравняемся с его южным краем и не обновим протяженный фронт. К счастью, это было уже обсуждено с Фейсалом, который готовил проникающее движение на Тафиле, необходимое для первого шага.
Самое время было спросить Алленби, что он будет делать дальше. Он считал, что будет обездвижен до середины февраля, а тогда предпримет бросок на Иерихон. Много продовольствия враг перевозил на лихтерах через Мертвое море, и он просил меня учесть это движение как вторую цель, если попытка взять Тафиле увенчается успехом.
Я, надеясь усовершенствовать этот план, ответил, что, дабы турки были в постоянном напряжении, мы можем присоединиться к нему на северном краю Мертвого моря. Если он сможет доставлять ежедневно по пятьдесят тонн припасов, провианта и снарядов для Фейсала в Иерихон, мы покинем Акабу и переместим наш штаб в долину реки Иордан. Арабские регулярные войска, теперь численностью около трех тысяч, будут достаточны, чтобы сделать нас надежной преградой на восточном берегу, в пределах разумного.
Эта идея понравилась Алленби и Доуни. Они почти обещали нам такие условия, когда рельсы проведут до Иерусалима, примерно к концу наступающего января. Мы могли быть способны передвинуть нашу базу через два месяца после того, как рельсы будут закончены.
Эта задача предоставляла нам ясный план операций. Арабы должны были достичь Мертвого моря как можно скорее; задерживать продовольственный транспорт, идущий по нему в Иерихон, до середины февраля; и прибыть в долину Иордана до конца марта. Поскольку первое движение должно было для начала занять месяц, и все приготовления были налицо, я мог взять отпуск. Так что я отправился в Каир и оставался там неделю, экспериментируя с изолированным кабелем и взрывчатыми веществами.
Через неделю казалось самым лучшим вернуться в Акабу, куда мы прибыли на Рождество; и нашли Снэгга, в качестве старшего офицера в Акабе развлекающего британское общество обедом. Он закрыл заднюю палубу и выстроил столы, за которыми легко умещались хозяева и около двадцати гостей. Снэгг был благодетелем на этой земле — он с радостью предоставлял нам гостеприимство, судового врача, мастерскую и свою бодрость.
В первые дни восстания таким же образом для нас играл роль провидения «Хардинг». Однажды в Йенбо Фейсал прискакал с гор дождливым зимним днем, промокший, продрогший, несчастный и усталый. Капитан Линберри выслал на берег баркас и пригласил его на корабль, где его ждала теплая каюта, мирный обед и щедрая ванна. После этого он полулежал в кресле, куря одну из непременных своих сигарет, и мечтательно заметил мне, что теперь имеет представление об удовольствиях рая.
Джойс рассказал мне, что дела идут хорошо. Ситуация ощутимо изменилась после победы Мавлюда. Турки сосредоточились в Аба эль Лиссан. Мы отвлекали их вылазками против железной дороги к югу от Маана. Абдулла и Али делали то же самое под Мединой; и турки, вынужденные охранять железную дорогу, должны были отрывать людей от Аба эль Лиссана, чтобы усиливать слабые секторы.
Мавлюд дерзко разбрасывал наши посты по плато и начал грабить караваны снабжения из Маана. Ему мешал сильный холод, дождь и снег на высотах. Некоторые из его плохо одетых людей уже умерли из-за этого. Но турки несли равные потери среди людей и много большие — среди транспорта, поскольку их чесоточные верблюды вымирали быстрее, на ветру и в грязи. Потери ограничивали их в перевозке провианта, и продолжалось отвлечение сил от Аба эль Лиссана.
Наконец они слишком ослабли, чтобы удерживать широкую позицию, и в начале января Мавлюд сумел загнать их к Мрейе. Бедуины настигли турок во время перехода и отрезали замыкающий батальон. Это резко отбросило турок назад, в Ахейду, всего за шесть миль от Маана, и когда мы затем нажали на них сильнее, они отступили в Семну, на аванпост Маана, на три мили. Так к седьмому января Мавлюд уже сдерживал Маан напрямую.
Этот успех подарил нам десять дней отдыха; и, поскольку Джойс и я редко пользовались свободой вместе, мы решили отметить этот случай, совершив автомобильную поездку через глинистые равнины к Мудовваре.
Машины были теперь в Гувейре, в постоянном лагере. Гилман и Доусетт, с их командами и пятьюдесятью египетскими солдатами, провели месяцы в вади Итм, строя, как инженеры, автомобильную дорогу через горловину. Это была огромная работа, и теперь эта дорога направлялась к Гувейре. Так что мы взяли тендеры «роллс», наполнили их запасными шинами, бензином, пищей на четыре дня и отправились в нашу разведывательную поездку.
Глинистые равнины были сухими, как кость, и обеспечивали идеальный ход. Шины наших автомобилей оставляли только слабые белые рубцы на их бархатной поверхности, когда мы на полной скорости петляли по гладким просторам, огибая заросли тамариска, и с ревом проносились над крупными утесами из песчаника. Водители радовались в первый раз за девять месяцев и бросались вперед, в бешеной гонке бок о бок. Их спидометры достигали шестидесяти пяти миль в час — неплохо для машин, которые месяцами вспахивали пустыню, и ремонтировались лишь настолько, насколько позволяло время и инструменты под рукой.
Через песчаный перешеек от первой до второй равнины мы построили вымощенную дорогу из кустарника. Когда она была готова, машины пошли по ней, дымясь и шипя, на опасной скорости, чтобы не застрять, прямо по буграм, что, казалось, угрожало рессорам. Однако мы знали, что «роллс-ройс» сломать практически невозможно, и больше переживали за водителей, Томаса, Роллса и Сандерсона. Резкие толчки вырывали у них руль, и после этого перехода руки у них были в крови, а сами они задыхались.
Мы остановились на обед и отдохнули, а затем — снова скоростной бросок, с диким заворотом в середине, когда мы увидели над равниной газель, и вот две мощные машины кренились в сторону, преследуя ее.
На краю второй равнины, Гаа Дизи, мы прошли тяжелую милю до третьей равнины, Абу Савана, через которую мы предприняли славный финишный рывок в пятнадцать миль через грязь и через такие же твердые равнины кремния. Мы проспали там эту прохладную ночь, осчастливленные консервами, чаем, печеньем, английской речью и смехом вокруг костра, сыплющего золотыми искрами от жесткого кустарника. Когда же это нам прискучивало, под нами был мягкий песок и два одеяла, чтобы завернуться в них. Для меня это был праздник, и рядом не было ни одного араба, перед которым приходилось бы разыгрывать мою утомительную роль.
Утром мы доехали почти до Мудоввары, найдя, что у водораздела земля отличная. Так что наша рекогносцировка увенчалась быстрым и легким успехом. Мы повернули назад сразу же, чтобы раздобыть бронемашины и предпринять непосредственную операцию вместе с отрядом горных орудий Тальбота.