ервой ступени великой низменности Хезы.
Позади нее располагалась основная часть турок, которые как раз снова выходили в путь после тяжелой ночи, когда они продрогли на своих местах. Они, как положено, вступили в бой, и Абдуллу сразу остановили. Мы слышали отдаленные раскаты пулеметов, нарастающие огромными взрывами, удары отрывочного артобстрела. Наши уши сообщали о происходящем так же, как это сделали бы глаза, и новости были отличные. Я хотел, чтобы Зейд сразу же вышел вперед с этими полномочиями, но в нем пробудилась осторожность, и он настаивал, чтобы мы подождали точного ответа от его авангарда, Абдуллы.
Это не было необходимо, согласно книгам, но они знали, что я не совсем солдат, и позволяли себе мешкать при исполнении моих советов, если они становились безапелляционными. Однако я воздержался и сам вышел на фронт, чтобы развенчать их решение. На пути я увидел, как моя охрана бросилась к вещам, выставленным на улицах, и нашла много интересного для себя. Я приказал им срочно собрать наших верблюдов и доставить автоматы Хочкиса на северный берег горловины.
Дорога опускалась в рощу фиговых деревьев, среди узловатых, синих, змеистых ветвей, голых даже тогда, когда вся остальная природа зеленела. Оттуда дорога поворачивала к востоку и долго вилась в долине гребня. Я сошел с нее, взбираясь прямо по скалам. Босиком взбираться было легче — невероятная уверенность на скалах была для меня в новинку; когда подошвы затвердели от упорных тренировок или слишком замерзли, чтобы чувствовать зубцы и царапины. На этом пути я согрелся и к тому же сэкономил время, что было очень ценно, и очень быстро на вершине я нашел ровное место, а затем — последний гребень, возвышающийся над плато.
Этот последний прямой берег с византийскими сооружениями на нем казался самым подходящим для резерва или последней линии обороны Тафиле. По правде говоря, у нас пока что не было резерва, и никто не имел представления, кого или что мы могли бы использовать как резерв; но если бы таковой у нас нашелся, здесь ему было самое место. В этот момент показались личные аджейли Зейда, что скромно прятались во впадине. Чтобы заставить их двинуться с места, требовались слова такой силы, от которых у них чуть косички не расплелись, но наконец я заставил их сидеть на линии горизонта резервного хребта. Их было около двадцати, и на расстоянии они прекрасно смотрелись, совсем как «пункт» приличной армии. Я дал им свою печать в качестве знака и приказал собирать там всех, кто придет, особенно моих ребят с их пушкой.
Когда я шел на север, где был бой, меня встретил Абдулла, направлявшийся к Зейду с известиями. Он израсходовал свои снаряды, потерял пять человек под огнем орудий, и одна автоматическая пушка была разрушена. По его подсчетам, у турок было две пушки. Он собирался поднять Зейда со всеми его людьми и сражаться, так что мне ничего не оставалось добавить к его посланию, и не было никакой тонкости, чтобы позволить моим счастливым повелителям расставить все точки над «i» в их собственном правильном решении.
Он дал мне время изучить поле предстоящего боя. Крошечная равнина была около двух миль шириной, ограничена низкими зелеными хребтами, и имела почти что форму треугольника с моим резервным хребтом в основании. Через него проходила дорога на Керак, углублявшаяся в долину Хезы. Турки расчищали себе путь по этой дороге. Погоня Абдуллы заняла западный, или левый, хребет, который был теперь нашей линией огня.
Снаряды падали на равнину, пока я шел по ней, грубые стебли полыни кололи мои разбитые ноги. Враг бил со слишком далекого расстояния, и снаряды обстреливали хребет настильным огнем, взрываясь позади. Один упал рядом со мной, и я увидел его калибр на горячем колпачке. Пока я шел, они начали сокращать дистанцию, и к тому времени, когда я добрался до хребта, он был весь побит шрапнелью. Очевидно, у турок каким-то образом появился обзор, и, оглядевшись, я увидел, как они взбираются по восточному берегу за провалом дороги на Керак. Скоро они должны были обойти нас с флангов на краю нашего западного хребта.
Глава LXXХVI
«Нас» оказалось человек шестьдесят, сгрудившихся за хребтом в два отряда — одни почти на дне, один у вершины. Тот, что был внизу, состоял из крестьян, пеших, разбитых, несчастных, и все же они, единственные из тех, кого я увидел этим днем, были разгорячены. Они сказали, что у них иссякли боеприпасы, и все кончено. Я уверил их, что все только начинается, и указал на мой резервный хребет, полный людьми, сказав, что все оружие там, в качестве поддержки. Я велел им спешить назад, наполнить свои патронташи и не сдаваться. Тем временем мы прикроем их отступление, продержавшись здесь, пока возможно, несколько минут.
Они, ободренные, побежали прочь, и я прошел к верхнему отряду, вспоминая, что не следует уходить с одной огневой позиции, пока не подготовлена к открытию огня другая. На командовании был молодой Метааб, который, готовясь к тяжелому труду, разделся до подштанников, его черные кудряшки были спутаны, лицо напряженное и суровое. Он хлопал в ладоши и хрипло кричал от тщетно подавляемой досады, потому что хотел сделать для нас все, на что способен, в своем первом бою на нашей стороне.
Мое присутствие в последний момент, когда турки уже пробивались, вызвало в нем досаду, и он еще больше разозлился, услышав, что я хочу всего лишь осмотреть панораму. Он расценил это как дерзость и проорал что-то о христианах, которые суются в бой без оружия. Я ответил ему пассажем из Клаузевица о том, что оборона тыла способствует достижению цели скорее самим своим существованием, нежели действиями; но он чуть не поднял меня на смех, и, возможно, был прав, потому что невысокий кремнистый берег, за которым мы укрылись, так и трещал под пулями. Турки, зная, что мы там, обратили против него двадцать пулеметов. Он был в четыре фута высотой и пятьдесят длиной, из голого ребристого кремния, от которого пули отскакивали с оглушительным звуком; в воздухе не прекращался шум и свист от рикошетов и щепок, и, казалось, оглядеться вокруг нельзя было без смертельного риска. Ясно, что мы должны были покинуть его как можно скорее, и, поскольку у меня не было лошади, я ушел первым, взяв с Метааба обещание, что он прождет здесь, если хватит духу, еще минут десять.
На бегу я согрелся. Я считал шаги, чтобы рассчитать дальность для турок, когда они выгонят нас отсюда; так как у них была всего одна позиция, причем плохо защищенная с юга. Потеряв этот хребет мотальга, мы, вероятно, выиграем бой. Конники продержались еще десять минут, и затем галопом умчались прочь, не понеся потерь. Метааб подсадил меня в стремя, чтобы поторопить, пока мы не оказались, запыхавшись, среди аджейлей. Был полдень, и мы располагали временем, чтобы в тишине поразмыслить.
Наш новый хребет был около сорока футов высотой и хорошим контуром для обороны. У нас было там восемьдесят человек, и люди все прибывали. Моя охрана была на месте, и пушка с ними. Лютфи, разрушитель паровозов, бросился туда со своими двумя людьми, а за ним ушла еще сотня аджейлей. Все это начинало походить на прогулку; и, сказав, что все отлично, мы озадачили людей своей радостью, но заставили их беспристрастно оценить положение. Автоматы были поставлены на линию горизонта, с приказом стрелять короткими внезапными очередями, чтобы понемногу беспокоить турок, но не слишком, следуя приему Массена[109], чтобы задержать развертывание врага. В остальном наступила тишина, я лег в укрытом месте, где было мало солнца и не было ветра, и блаженно проспал час, пока турки заняли старый хребет, растекаясь вокруг, как стадо гусей, и с гусиной же мудростью. Наши люди оставили их в покое, довольствуясь тем, что показались им.
В середине дня прибыл Зейд с Мастуром, Расимом и Абдуллой. Они привели наши основные силы, включая двадцать человек пехоты на мулах, тридцать конников мотальга, две сотни поселян, пять автоматов, четыре пулемета и горное орудие египетской армии, что побывало в сражениях под Мединой, Петрой и Джурфом. Все это было великолепно, и я проснулся и приветствовал их.
Турки увидели наше сборище и открыли огонь шрапнелью и из пулеметов; но у них не было дальномера, и они тыкались наугад. Мы напомнили друг другу, что движение есть закон стратегии, и начали двигаться. Расим превратился в кавалерийского офицера и сел в седло вместе со всеми нашими восемьюдесятью всадниками, чтобы обойти полукругом восточный хребет и окружить левое крыло врага, поскольку книги советовали вести атаку не на линию, а на точку, и, если идти достаточно далеко вдоль любого крыла, рано или поздно оно кончится точкой, то есть одним-единственным человеком. Расиму понравилась такая интерпретация его цели.
Он с усмешкой пообещал привести сюда этого самого человека; но Хамд эль Арар принял этот случай серьезнее. Прежде чем выехать, он поклялся в верности арабскому делу до конца своих дней, величаво обнажил свой меч и произнес перед ним героическую речь. Расим взял с собой пять автоматических пушек; это было хорошо.
Мы, в центре, выступали вокруг, чтобы скрыть их уход от врага, который подтягивал процессию пулеметов, казалось, бесконечную, и выстраивал их слева через равные промежутки, словно в музее. Тактика эта была бредовая. Хребет был из кремня, на нем не укрылась бы и ящерица. Мы увидели, как пуля ударила в землю, и земля брызнула дождем смертельных осколков. К тому же мы знали диапазон и осторожно подняли наши пулеметы Виккерса, благословляя их длинные старомодные прицелы; наше горное орудие было укреплено на месте, готовое внезапно осыпать врага шрапнелью, когда Расим сцепится с ним.
Пока мы ждали, доложили о подкреплении в сто человек из Аймы. Они поссорились с Зейдом из-за своей оплаты прошлым днем, но великодушно решили отбросить старые счеты в решительный момент. Их прибытие убедило нас отложить в сторону маршала Фоша и атаковать, во всяком случае, с трех сторон одновременно. Поэтому мы послали людей из Аймы с тремя автоматическими орудиями, чтобы они обошли с юга правое, или западное, крыло. Затем мы открыли огонь по туркам с нашей центральной позиции и тревожили их открытые линии ударами и рикошетами.