Речь Доуни, когда он развертывал свой план, подняла мое восхищение до неизмеримых высот. Он подготовил план операции, звучащий ортодоксально, с размеченным временем и последовательностью движений. У каждого подразделения были свои намеченные обязанности. Мы должны были атаковать Равнинный Пост на рассвете, с помощью бронемашин, с выгодной позиции на холмике, где мы с Джойсом в последний раз сидели, смеясь и досадуя. Машины, с закрытым верхом, должны были «взять станцию» до рассвета и взять траншею врасплох. Тендеры 1 и 3 после этого должны были разрушить мосты А и В на плане операций (масштаб 1:250.000) в 01:30, пока машины движутся к Горному Посту и при поддержке Хазаа и арабов сокрушают его (02:15).
Хорнби и взрывчатка в «тальботах» № 40531 и 41226 должны двинуться за ними и разрушить мосты D, E и F, пока войска завтракают. После завтрака, когда низко стоящее солнце позволяет видеть сквозь дымку, в 08:00, чтобы быть точным, объединенные силы должны взять Южный Пост; египтяне с востока, арабы с севера, под прикрытием огня дальнобойных пулеметов с машин и десятифунтовых пушек Броуди, расположенных на Наблюдательном Холме. Пост должен сдаться, и войска — переместиться к станции Телль Шахм, которая будет обстреляна Броуди с северо-запада, разбомблена самолетами, взлетающими с глинистых плато Рамма (10:00), и к ней должны приближаться бронемашины с запада. Арабы последуют за машинами, в то время как Пик с его верблюжьим корпусом спустится с Южного Поста. «Станция будет взята в 11:30», — гласил план в завершение, приобретая в этом некоторый юмор. Как раз здесь выполнить его не удалось, потому что турки, по неведению и в спешке, сдались на десять минут раньше и единственно этим омрачили весь бескровный день.
Я мягко поинтересовался, понял ли его Хазаа. Мне сообщили, что, поскольку у него нет часов, чтобы свериться (а кстати, не буду ли я любезен сверить свои часы сейчас же?), он сделает первое движение, когда машины повернут на север, а последующие действия согласует во времени по ходу дела. Я отполз прочь и укрылся, чтобы поспать час.
На рассвете мы увидели, как машины безмолвно катятся к вершине спящих песчаных траншей, и изумленные турки выходят, подняв руки вверх. Это было все равно что снимать с дерева спелый персик. Хорнби вылетел на двух тендерах «роллс», заложил стофунтовый заряд пироксилина под мост А и произвел внушительный взрыв. Грохот поднял нас с Доуни из нашего третьего тендера, где мы величественно обозревали все вокруг: и мы выбежали, чтобы показать Хорнби, как размещать мины экономнее, в дренажных отверстиях. На следующие мосты уже уходило всего по десять кусков пироксилина.
Когда мы были у моста В, машины сосредоточили пулеметы на парапете Горного Поста, кольце толстых каменных стен (хорошо видных по длинным утренним теням от них) на бугре, слишком крутом для колес. Хазаа был наготове, полный азарта и возбуждения, и турки так были напуганы вспышками и брызгами четырех пулеметов, что арабы взяли их почти что мимоходом. Это был персик номер два.
Затем последовала передышка для всех других, но работа для Хорнби и для меня, ставшего инженером-ассистентом. Мы спустились к полотну в наших «роллс-ройсах», с двумя тоннами пироксилина; мосты и рельсы взрывались везде, где только нам было угодно. Команды машин прикрывали нас, а иногда сами укрывались под своими машинами, когда куски рельсов летали в дымном воздухе с мелодичными звуками. Один камень в двадцать фунтов весом попал в вершину башенки и причинил безвредную вмятину. В промежутках все снимали на фотоаппараты удачные взрывы. Это было сражение «де люкс» и разрушение «де люкс»; мы, можно сказать, развлекались. После завтрака на ходу мы вышли посмотреть на падение Южного Поста. Он пал в свой час, но не так, как положено. Хазаа и его амран были слишком взвинчены, чтобы трезво атаковать последовательными приступами, как Пик и египтяне. Вместо этого они устроили скачки с препятствиями и погнали верблюдов вверх по холмику над бруствером и траншеями. Уставшие от войны турки забросили свой пост с отвращением.
Затем пришел центральный акт всего дня, атака на станцию. Пик подъехал к ней с севера, побуждая своих людей непрестанным личным примером; с трудом, так как они не рвались к славе. Броуди открыл огонь с обычной своей точностью, пока аэропланы хладнокровно кружили в небе, сбрасывая в траншеи свистящие бомбы. Бронемашины шли вперед с удушливым дымом, и сквозь эту дымку колонна турок, машущих белыми тряпками, с сокрушенным видом поднялась из главной траншеи.
Мы повернули тендеры «роллс»; арабы вскочили на верблюдов; осмелевшие люди Пика бросились бегом, и войско буйно вторглось на станцию. Наша машина была первой, и мне достался станционный колокол, приличная работа из дамасской меди. Следующий получил компостер, другой — печать канцелярии, а ошарашенные турки в это время глазели на нас, начиная негодовать, почему на них мы не обращаем никакого внимания.
Через минуту бедуины с воем приступили к самому дерзкому разграблению в своей истории. Две сотни винтовок, восемьдесят тысяч наборов боеприпасов, множество бомб, полно пищи и одежды было на станции, и каждый крушил и обогащался. Какой-то незадачливый верблюд увеличил суматоху, нарвавшись на одну из множества турецких мин-ловушек во дворе. Взрыв разорвал его в куски и вызвал панику. Подумали, что Броуди снова открыл огонь.
Между тем египетский офицер нашел неповрежденный склад и поставил при нем наряд солдат, потому что у них не хватало провианта. Волки Хазаа, еще не насытившиеся, не признавали права египтян на равную долю. Началась перестрелка: но мы как посредники настояли, чтобы египтяне первыми набрали себе еды, сколько нужно: затем последовала общая свалка, в которой стены склада были опрокинуты.
Пожива в Шахме была так велика, что восемь из каждых десяти арабов удовольствовались этим. Утром людей, оставшихся с нами и с Хазаа для дальнейших операций, можно было сосчитать по пальцам. В программе Доуни следующим пунктом была заявлена станция Рамле; но его приказы были приблизительными, поскольку позиция не была изучена. И вот мы послали Уэйда в бронемашине, вместе со второй машиной для поддержки. Он ехал осмотрительно, с остановками, в мертвой тишине. Наконец, без единого выстрела, он вступил во двор станции, осторожно, опасаясь мин, детонаторами и проводами от которых была покрыта земля.
Станция была закрыта. Он истратил половину патронташа, стреляя в дверь и ставни, и, не дождавшись ответа, выскользнул из машины, обыскал здание и обнаружил, что людей там нет, зато полно соблазнительных товаров, так что Хазаа и те, кто остался ему верен, могли по достоинству оценить свою доблесть. Мы провели весь день, разрушая свободную дорогу на протяжении миль, пока не пришли к выводу, что причинили достаточный вред, чтобы задать работу самому крупному ремонтному отряду на две недели.
Третий день предполагал Мудоввару, но у нас не было особых надежд и не осталось сил. Арабы ушли, люди Пика были не слишком воинственны. Однако Мудоввара могла поддаться панике, как и Рамле, и мы проспали всю ночь у нашего последнего завоевания. Неутомимый Доуни выставил часовых, которые, побуждаемые своим офицером по строевой подготовке, расхаживали взад-вперед у нас над головами, словно перед Букингемским дворцом, пока мы якобы спали; наконец я встал и преподал им урок, как надо нести вахту в условиях пустыни.
Утром мы выступили, чтобы взглянуть на Мудоввару, разъезжая с королевским великолепием в ревущих машинах по гладкой поверхности из песка и кремния; солнце стояло низко на востоке, позади нас, и его свет скрывал нас, пока мы не приблизились и не увидели, что на станции стоит длинный поезд. Подкрепление или эвакуация? Через минуту на нас обрушился огонь четырех пушек, две из которых были австрийскими горными гаубицами, подвижными и точными. С семи тысяч ярдов они стреляли превосходно, а мы в недостойной спешке удирали к ближайшей впадине. Оттуда мы сделали широкий круг до того места, где мы с Заалом взорвали наш первый поезд. Мы подняли на воздух длинный мост, под которым в тот напряженный полдень отдыхал турецкий патруль. Затем мы вернулись в Рамле и продолжали разрушать пути и мосты с целью закрепить наши поломки, сделать их слишком серьезными, чтобы Фахри мог когда-либо их починить: а в это время Фейсал послал Мохаммеда эль Дейлана против еще нетронутых станций между нашей стоянкой и Мааном. Доуни спустя день соединился с ними географически; итак, эти восемьдесят миль от Маана до Мудоввары, с семью станциями, были всецело в наших руках. Активная оборона Медины с этой операцией закончилась.
Чтобы укрепить наш штаб, из Месопотамии прибыл новый офицер, Янг[112]. Он был бойцом регулярной армии, исключительных достоинств, с долгим и обширным военным опытом, и в совершенстве владел арабским. Его предполагаемой ролью было дублировать меня среди племен, чтобы наша работа против врага была шире и лучше направлена. Чтобы дать ему проявить себя в наших теперешних условиях, я поручил ему соединить Зейда, Насира и Мирзука на участке поврежденных рельсов в восемьдесят миль, к северу от Маана, пока я отправлюсь в Акабу и сяду на корабль в Суэц, чтобы обсудить будущее с Алленби.
Глава XCV
Доуни встретил меня, и мы вкратце обсудили дела, прежде чем пойти в лагерь Алленби. Там генерал Болс радостно улыбнулся нам и сказал: «А мы уже в Сальте». На наши удивленные взгляды он продолжал, что вожди бени-сахр однажды утром пришли в Иерихон, чтобы предложить непосредственное сотрудничество двадцати тысяч их соплеменников в Темеде; и на следующий день, принимая ванну, он обдумал план и принял его.
Я спросил, кто был этот вождь бени-сахр, и он ответил — Фахад, торжествуя оттого, что успешно вступил в сферу моих владений. Все это звучало безумнее и безумнее. Я знал, что Фахад не способен собрать и четырехсот человек, и что в данный момент в Темеде не стоит ни одной его палатки: они двинулись на юг, к Янгу.