Четвертым моим долгом было, чтобы войска выступили в Азрак в назначенный день. Чтобы повлиять на это, следовало восстановить их уверенность в уверенности их офицеров. На помощь был призван такт Стирлинга. Нури Саид стремился, как и любой солдат, как можно больше извлечь из имеющихся возможностей, и с готовностью согласился дойти до Азрака, ожидая извинений Хуссейна. Если эти извинения не будут удовлетворительными, они вернутся назад или откажутся от послушания; если будут такими, как положено, как я их в том убедил, временно недооцененная служба Северной Армии заставит старика покраснеть.
Рядовые прислушались к этому блефу. Мы дали понять, что такие важные вопросы, как пища и оплата, полностью зависят от сохранения организации. Они уступили, и отдельные колонны верховой пехоты, пулеметчиков, египетских саперов, гуркхов, артиллеристов Пизани двинулись по своим путям, согласно расписанию Стирлинга и Янга, задержавшись всего на два дня.
Последней обязанностью было восстановить верховенство Фейсала. Пытаться без него совершить что-либо серьезное между Дераа и Дамаском было бы напрасно. Мы могли предпринять атаку на Дераа, которую ожидал от нас Алленби, но взятие Дамаска — то, чего я ожидал от арабов, то, ради чего я присоединился к ним на поле боя, прошел десять тысяч мук, тратил свой ум и силы — зависело от того, будет ли Фейсал с нами на линии огня, не отвлекаясь на военные обязанности, но готовый взять власть и использовать политическую ценность того, что мы завоюем для него. Таким образом, он предложил поступить под мое командование.
Что до извинений из Мекки, Алленби и Вильсон делали все возможное, посылая множество телеграмм. Если бы им это не удалось, я пообещал бы Фейсалу прямую поддержку британского правительства и ввел бы его в Дамаск как суверенного принца. Это было возможно, но я хотел бы избежать этого, пока не наступит крайняя необходимость. До сих пор арабы вершили чистую историю своим восстанием, и я не желал, чтобы наши дела пришли к жалкому расколу перед самой победой и миром, который она должна была принести.
Король Хуссейн был верен себе, ловко возражал, вечно ходил вокруг да около и, казалось, совсем не понимал тяжелых последствий его вмешательства в дела Северной армии. Чтобы прочистить ему мозги, мы послали ему прямые заявления, на которые последовали оскорбительные, но заинтересованные ответы. Его телеграммы шли через Египет и по радио сообщались нашим операторам в Акабе, после чего их присылали ко мне машиной для доставки Фейсалу. Арабский шифр был простым, и я изменял нежелательные места, переставляя цифры до бессмыслицы, прежде чем вручить их Фейсалу для расшифровки. Эта простая увертка позволяла не раздражать без нужды его окружение.
Такая игра продолжалась несколько дней. Сообщения из Мекки, объявленные искаженными, не повторялись, но каждый раз по телеграфу приходили новые версии, тон которых становился все скромнее. Наконец пришло длинное послание, содержавшее в первой половине шаткие извинения и отзыв вредоносной прокламации, а во второй повторявшее оскорбления в новой форме. Нижнюю часть я отрезал, а верхнюю, с пометкой «очень срочно», отнес в палатку Фейсала, где в полном составе собрались офицеры его штаба.
Секретарь обработал депешу и вручил расшифровку Фейсалу. Мои намеки вызвали ожидание, и все взгляды были прикованы к нему, пока он читал. Он был удивлен и вопросительно поглядел на меня, ведь смиренные слова не вязались со склочным упрямством его отца. Затем он взял себя в руки, прочитал извинения вслух и под конец взволнованно сказал: «Телеграф спас нашу честь».
Среди хора восхищенных голосов он наклонился в мою сторону и прошептал мне на ухо: «Я имею в виду честь почти всех нас». Это было так хорошо сказано, что я засмеялся и скромно сказал: «Не понимаю, о чем вы». Он ответил: «Я предлагал в этом последнем походе встать под ваше начало: почему этого было недостаточно?» «Потому что это несовместимо с вашей честью». Он пробормотал: «Вы всегда ставите мою честь превыше вашей», — после чего энергично поднялся на ноги со словами: «Теперь, господа, восславим Бога, и за работу».
За три часа мы наметили расписание и сделали приготовления для наших преемников здесь, в Аба эль Лиссане, с их полномочиями и обязанностями. Я попросил об отлучке. Джойс только что вернулся к нам из Египта, и Фейсал обещал, что придет с ним и с Маршаллом в Азрак, чтобы присоединиться ко мне по меньшей мере двенадцатого числа. Весь лагерь был счастлив, когда я забрался в тендер «роллс» и отправился на север, еще надеясь догнать руалла во главе с Нури Шааланом, чтобы повести атаку на Дераа.
Книга X. Дом достроен
Наша подвижная колонна аэропланов, бронемашин, арабских регулярных войск и бедуинов собралась в Азраке, чтобы отрезать три ветки железной дороги от Дераа. Южную линию мы перерезали под Мафраком, северную — в Араре, западную — под Мезерибом. Мы окружили Дераа и собрались там, несмотря на атаки с воздуха в пустыне.
На следующий день Алленби атаковал и в несколько часов непоправимо разбил турецкую армию.
Я полетел в Палестину за аэропланами нам в помощь и получил приказ предпринять вторую фазу — бросок на север.
Мы двинулись за Дераа, чтобы ускорить его падение. К нам присоединился генерал Барроу; в его обществе мы продвинулись до Кизве и там встретились с Австралийским Верховым корпусом. Наши объединенные силы вошли в Дамаск без боя. В городе проявилось некоторое смятение. Мы постарались его смягчить; прибыл Алленби и сгладил все сложности. После этого он отпустил меня.
Глава CVIII
Было невыразимым удовольствием оставить туманы позади. Мы радовались друг другу, пока ехали — Уинтертон, Насир и я. Лорд Уинтертон недавно был завербован нами; опытный офицер из Верблюжьего корпуса Бакстона. Шериф Насир, который был острием меча арабской армии с первых дней в Медине, был выбран нами для полевой работы и в последнем нашем деле. Он заслужил такую честь, как Дамаск, потому что стяжал честь Медины, Веджха, Акабы и Тафиле; и множество бесплодных дней помимо того.
Выносливый маленький «форд» пылил за нами, а наша великолепная машина покрывала знакомые мили. Когда-то я гордился тем, что доехал от Азрака до Акабы за три дня; но теперь мы прошли это расстояние за два и хорошо выспались ночью, после мертвого спокойствия, легко передвигаясь в «роллс-ройсах», как важные военачальники.
Мы снова отметили, как проста их жизнь; нежное тело и неистощенные жилы помогали мозгу сосредоточиться на сидячей работе, тогда как наши умы и тела укладывались в ступор только на час сна, в миг рассвета и в миг заката — время, непригодное для верховой езды. Не раз мы проводили в седле двадцать два часа из двадцати четырех, и каждый по очереди вел нас сквозь тьму, пока остальные клевали носом, бессознательно наклоняясь к передней луке седла.
Но это было не более чем кажущаяся потеря сознания, ведь даже когда такой сон был самым глубоким, ноги все еще нажимали на плечи верблюдов, чтобы они шли по неровной местности шагом, и всадник просыпался, если равновесие сбивалось от одного неверного шага или поворота. Потом, нас осаждали дожди, снег и солнце, у нас было мало пищи, мало воды и никакой защиты ни от турок, ни от арабов. Но эти напряженные месяцы среди племен позволяли мне строить планы с уверенностью, которая казалась безумной опрометчивостью людям новым, но на самом деле исходила из точного знания моих подручных материалов.
Теперь пустыня не была такой, как подобает пустыне; по правде говоря, она была неприлично оживленной. Мы никогда не теряли из вида людей; растянутые колонны верблюдов, солдат и кочевников, и грузы, медленно двигались к северу по бескрайней равнине Джефера. Сквозь это многолюдье (добрый знак для нашего своевременного сосредоточения в Азраке) мы ехали с ревом; мой превосходный водитель, Грин, достигал иногда шестидесяти семи миль в час. Насир чуть не задохнулся, сидя на кузове и успевая только помахивать рукой каждому, кого мы перегоняли, за целый фарлонг[123] от него.
В Баире мы услышали от встревоженных бени-сахр, что турки прошлым днем внезапно выступили к западу, от Газы в Тафиле. Мифлех думал, что я сошел с ума или охвачен неуместным весельем, когда я расхохотался над этими новостями, которые за четыре дня до того могли задержать экспедицию на Азрак: но теперь, когда мы уже вышли, враг может брать Аба эль Лиссан, Гувейру, даже Акабу — милости просим! Наши грандиозные слухи о наступлении на Амман дурачили их почти до последнего момента, и эти простаки вышли навстречу нашему отвлекающему маневру. Каждый человек, которого они посылали на юг, был для них потерян, и скорее всего означал потерю еще десяти человек.
В Азраке мы нашли новых слуг Нури Шаалана и машину Кроссли с офицером авиации, летчиком, запчастями и полотняным ангаром для двух машин, защищающих наше сосредоточение. Мы провели первую ночь на их аэродроме, за что и пострадали. Растревоженные слепни в своей блестящей броне, которые кусались, как шершни, оккупировали наши незащищенные места до заката. Затем пришло благодатное облегчение, когда зуд стал тише в вечерней прохладе — но ветер переменился, и нас обдавало горячей, слепящей, соленой пылью в течение трех часов. Мы легли и натянули на головы покрывала, но спать не могли. Каждые полчаса нам приходилось сбрасывать с головы песок, иначе мы были бы погребены под ним. Наконец ветер прекратился. Мы выбрались из своих потных укрытий и спокойно приготовились ко сну — и вдруг на нас накатила поющая туча комаров: с ними мы воевали до рассвета.
Поэтому на рассвете мы сменили место лагеря на высоту хребта Меджабер, в миле к западу от воды и в сотне футов над болотами, открытую всем ветрам. Мы немного отдохнули, затем поставили ангар, а потом вышли искупаться в серебристой воде. Мы разделись у сверкающих прудов, жемчужно-белые берега и дно которых отражали небо, как лунный свет. «Красота!» — воскликнул я, когда плюхнулся в воду и поплыл. «Но почему вы все время держитесь под водой?» — спросил Уинтертон немного погодя. Тогда слепень ужалил его сзади, он все понял и прыгнул вслед за мной. Мы плавали, изо