Мы вернулись перед рассветом и растянулись на земле, чтобы выспаться; вдруг раздался громкий взрыв со стороны железной дороги, и рядом с нашим спящим воинством разорвался снаряд. Турки выслали бронепоезд с полевым орудием. Лично я не слишком бы возражал, чтобы оказаться их целью, я только начал засыпать и хотел бы поспать подольше: но армия уже проспала шесть часов и задвигалась.
Мы поспешили по ужасной дороге. Над нами появился аэроплан и закружил, чтобы помочь артиллеристам. Снаряды стали ложиться точно вдоль нашей линии марша. Мы прибавили шагу и превратились в беспорядочную процессию, движущуюся очень открытым порядком. Направляющий аэроплан вдруг зашатался, вильнул к рельсам и, казалось, пошел на посадку. Пушка произвела еще один удачный выстрел, которым убило двух верблюдов, но затем потеряла точность: и еще через пятьдесят залпов мы выбрались из зоны обстрела. Они начали карать Тайибе.
Джойс в Умтайе был поднят на ноги стрельбой и вышел нам навстречу. За его высокой фигурой на развалинах угнездился смешанный отряд из представителей каждой деревни и каждого племени Хаурана, пришедший отдать нам дань уважения и служить нам хотя бы на словах. Я оставил их Насиру, несмотря на его усталое отвращение, а сам отправился вместе с Джойсом и Уинтертоном рассказать их о приземлившемся аэроплане, предложив, чтобы бронемашина разбила его на стоянке. Как раз в этот момент еще две вражеские машины появились и приземлились в том же месте.
Однако уже готовили завтрак, первый раз за долгое время. И вот мы сели, и Джойс заметил, что в Тайибе жители обстреляли его, когда он проезжал мимо, очевидно, чтобы показать свое мнение о чужаках, которые разворошили осиное гнездо турок, а теперь удирают!
Мы позавтракали. Потом вызвали добровольцев в машину, чтобы раскрыть вражеский аэродром. Каждый выступил вперед, полный молчаливой решимости и доброй воли, и это взяло меня за душу. Наконец Джойс выбрал две машины — одну для Джунора, другую для меня — и мы проехали пять миль по долине, в устье которой, видимо, приземлился самолет.
Мы приглушили двигатели и поползли вдоль по долине. Около двух тысяч ярдов от железной дороги она перешла в ровный луг, на дальней стороне которого стояли три самолета. Это было великолепно, и мы бросились вперед, прямо в глубокую канаву с отвесными берегами растрескавшейся земли, совершенно непроходимую.
Мы изо всех сил выбирались из нее по кривой, пока не оказались в двенадцати сотнях ярдов. Когда мы остановились, два аэроплана взлетели. Мы открыли огонь, определяя направление по струям пыли, но они уже вышли из-под обстрела и улетали, виляя и грохоча у нас над головами.
Третья машина угрюмо стояла. Пилот и штурман с остервенением крутили пропеллер, пока мы приближались. Наконец они бросились в кювет, когда мы начали всаживать пулю за пулей в фюзеляж, пляшущий под этим градом. Мы выпалили в нашу цель пятнадцать сотен пуль (днем этот аэроплан сожгли) и повернули назад.
К несчастью, два спасшихся самолета успели слетать в Дераа и вернулись, злорадствуя. Один был не слишком умен и сбросил все четыре бомбы с большой высоты, здорово промазав. Другой снизился и аккуратно клал бомбы одну за другой. Мы медленно ползли, беззащитные среди камней, чувствуя себя сардинами в обреченной банке, когда бомбы падали все ближе. Одна обдала ливнем камешков ветровое стекло, но нам только порезало пальцы. Другая порвала переднюю шину и чуть не перевернула нам автомобиль.
Из всех опасностей дайте мне ту, которую можно встретить в одиночку. Однако мы добрались до Умтайе целыми и доложили Джойсу об успехе. Мы доказали туркам, что этот аэродром им не годится, а Дераа был равным образом открыт для атаки бронемашин. Затем я лег в тени машины и заснул; все арабы в пустыне и все турецкие аэропланы, бомбившие нас, не могли помешать моему отдыху. Среди потока событий люди становились лихорадочно неутомимыми: но сегодня мы удачно завершили первый раунд, и необходимо было отдохнуть, чтобы прочистить мозги и подумать о дальнейших движениях. Как обычно, я отключился, лишь только прилег, и проспал до полудня.
Нашей стратегической задачей было удержаться в Умтайе, оттуда мы могли управлять тремя железными дорогами на Дераа по своему усмотрению. Если мы продержимся еще неделю, то задушим турецкие армии, как бы мало ни удалось сделать Алленби. И все же тактически Умтайе было опасным местом. Внешние силы исключительно регулярной армии, не прикрываемой партизанами, не могли спокойно удерживать ее: но скоро мы окажемся именно в таком положении, если останемся такими беспомощными в воздухе.
У турок было, по меньшей мере, девять аэропланов. Мы стояли лагерем в двенадцати милях от их аэродрома, в открытой пустыне, у единственно возможного источника воды, с огромными стадами верблюдов и множеством лошадей, пасущихся вокруг. Стоило туркам начать бомбежки, и сразу иррегулярные войска, наши глаза и уши, потеряли покой. Скоро они все бросят и уйдут по домам, и кончится наша полезность: а Тайибе, первая деревня, прикрывающая нас со стороны Дераа — она падет, беззащитная, трепеща перед повторными атаками. Если мы хотим остаться в Умтайе, в Тайибе должны быть нами довольны.
Ясно, что первым нашим долгом было получить подкрепление с воздуха от Алленби, который отрядил на послезавтрашний день новую машину в Азрак. Я рассудил, что мне будет полезно отправиться к нему и переговорить. Двадцать второго я буду снова на месте. До этих пор Умтайе продержится, потому что мы всегда можем провести аэропланы, двинувшись в Ум эль Сураб, следующую римскую деревню.
Но будь то в Умтайе или в Ум эль Сурабе, чтобы быть в безопасности, мы должны владеть инициативой. Со стороны Дераа нам временно закрывали путь подозрения крестьян: остается Хиджазская дорога. Мост на 149 километре почти уже починили. Мы должны снести его опять, и еще один — на юге, чтобы ремонтные поезда не добрались до него. Вчерашняя попытка Уинтертона показала, что первый мост был целью для войск и артиллерии. Второй — объектом для вылазки. Я вышел посмотреть, сможет ли это сделать моя охрана вместе со мной по пути в Азрак.
Что-то было не так. Они стояли с красными глазами, в нерешительности, дрожа — наконец я выяснил, что, пока меня утром не было, Зааги и другие командиры беспощадно рассчитались с теми, кто смалодушничал у Нисиба. Это было их право, так как со времен Тафиле я оставил дисциплину в отряде на их собственное усмотрение; но в данный момент это означало, что они не годятся для моей цели. Таким наказаниям предшествовал страх: но память о нем среди самых сильных из пострадавших провоцировала их на еще большую необузданность, и вызывала подражание в преступлениях и насилии среди свидетелей. Они будут опасны для меня, или для самих себя, или для врага, смотря что им взбредет в голову и какие представятся возможности, если мы отправимся на дело этой ночью.
И вот вместо того я предложил Джойсу, чтобы египтяне и гуркхи вернулись в Акабу; а потом чтобы он выделил мне бронемашину, я доехал с ними до железной дороги, первой остановки, и сделал все, что можно сделать. Мы пошли к Насиру и Нури Саиду, рассказали им, что двадцать второго числа я вернусь с боевыми самолетами, чтобы обезопасить нас от воздушной разведки и бомбежек. Тем временем мы деньгами смягчим урон в Тайифе, нанесенный турками, а Джойс приготовит место для посадки здесь и в Ум эль Сураб, когда я вернусь с авиационным подкреплением.
Подрывные работы этой ночью были фантастически беспорядочными. Мы вступили на закате в открытую долину, легко прошли три мили от железной дороги. Угроза могла исходить от станции Мафрак. Моя бронемашина в сопровождении Джунора на его «форде» охраняла эту сторону от вражеской атаки. Египтяне должны были двигаться прямо к рельсам и запалить свои заряды.
Я сбился с пути. Мы блуждали три часа в запутанных долинах и не могли найти ни рельсов, ни египтян, ни места, откуда вышли. Наконец мы увидели огни и поехали к ним, и очутились прямо перед Мафраком. Мы повернули назад, чтобы добраться до места, и услышали лязг паровоза, идущего со станции на север. Мы преследовали его прерывистым огнем, надеясь поймать между нами и разрушенным мостом: но, прежде чем мы его нагнали, вдалеке показались вспышки, раздались взрывы: это Пик подорвал свои тридцать зарядов.
Какие-то всадники пронеслись мимо нас к югу. Мы выстрелили по ним, а затем вернулся патрульный поезд, задним ходом на полной скорости, уходя от угрозы Пика. Мы мчались рядом и открыли огонь по путям из «виккерса», а Джунор послал в темноту зеленый ливень трассирующих пуль из своего «льюиса». После стрельбы и шума паровоза мы услышали, как турки воют в ужасе от этой атаки с иллюминацией. Они беспорядочно палили в ответ, и наша большая машина вдруг чихнула и застыла. Пуля прошла сквозь незащищенный край бензобака, единственную уязвимую точку во всей нашей команде машин. Чтобы заделать течь, нам потребовался час.
Затем мы поехали вдоль безмолвных путей к изгибам рельсов и зияющим кульвертам, но не могли найти наших друзей. И мы отъехали на милю назад, и наконец мне удалось вздремнуть три прекрасных часа перед рассветом. Проснулся я бодрым и узнал местность вокруг. Видимо, из-за пятой ночи без сна мозги у меня были как ватные. Мы прошли вперед, обошли египтян с гуркхами и добрались до Азрака в начале дня. Там были Фейсал и Нури Шаалан, которые горели желанием услышать наши новости. Мы все подробно объяснили, и затем я отправился к Маршаллу, в его временный госпиталь. Он собрал всех тяжелораненых, чтобы заботиться о них, но их было меньше, чем мы ожидали, и он смог выделить мне спальное место.
На рассвете неожиданно прибыл Джойс. Он решил, что в этом затишье его долг — идти прямо в Аба эль Лиссан на помощь Зейду и Джаафару у Маана, и пробиваться к Хорнби среди бени-сахр. Затем прибыл самолет из Палестины, и мы услышали первую удивительную хронику победы Алленби. Он произвел среди турок невообразимый разгром, взрывы и разрушения. Очертания нашей войны менялись, и мы поспешно изложили все слово Фейсалу, посоветовав извлечь выгоду из этой ситуации для общего восстания. Через час я был в Палестине, в безопасности.