Мы катили на полной скорости по гладкому камню или глине, позволяя сильной машине работать на полную мощность; но случай был против нас. Нам доложили, что в лагере местных серахин завязались споры, и нам пришлось свернуть туда. Однако мы извлекли выгоду из неудачи, направив их бойцов в Умтайе, и они понесли через железную дорогу весть о победе — что дороги через холмы Аджлина могут быть закрыты разбитым турецким армиям, которые пытаются скрыться в безопасное место.
Затем наша машина снова помчалась на север. За двадцать миль до Ум эль Сураба мы завидели одинокого бедуина, бегущего к югу, взбудораженного, его седая борода и седые волосы развевались на ветру, рубаха (которую он подобрал под пояс) вздувалась за спиной. Он свернул с пути, нагнал нас и, воздев костлявые руки, прокричал: «Самый большой аэроплан в мире!», — а потом устремился на юг, чтобы распространить свои великие новости среди палаток.
В Ум эль Сурабе «хэндли» величественно располагался на траве, а «бристоли» и «девятка», как птенцы, пристроились под его крыльями. Вокруг восхищенные арабы говорили: «Наконец-то нам прислали АЭРОПЛАН, чьими жеребятами были все прежние». До наступления ночи слухи об укреплении сил Фейсала перешли через Джебель Друз и пустыню Хаурана, оповещая народ, что соотношение сил изменилось в нашу пользу.
Сам Бортон прилетел на своей машине, чтобы договориться о помощи. Мы беседовали с ним, пока наши люди вытаскивали из его помещений для бомб и фюзеляжа тонны бензина, масло и запчасти для истребителей «бристоль»: чай, сахар и паек для наших людей: письма, телеграммы «Рейтера» и лекарства для нас. Затем крупная машина поднялась в раннее закатное небо, к Рамле, планируя разбомбить ночью Дераа и Мафрак, чтобы довершить обрыв движения по железной дороге, начатый нашим пироксилином.
Мы, с нашей стороны, продолжали оказывать давление с помощью пироксилина. Алленби предписал нам преследовать и задерживать Четвертую турецкую армию, пока Чейтор не вытеснит ее из Аммана, и затем подрезать ее на отступлении. Отступление было вопросом лишь нескольких дней и было верным, как только может что-то быть верно на войне, что мы должны поднять на следующей неделе равнины между нами и Дамаском. Поэтому Фейсал решил добавить к нашей колонне верховых руалла Нури Шаалана на верблюдах из Азрака. Тогда наши силы составят около четырех тысяч, из которых больше трех четвертей — иррегулярные части; но они — надежный инструмент в руках Нури, упорного, молчаливого и циничного старика.
Он был редкостью для пустыни — лишен инстинкта спорщика. Он изволил или не изволил, и все тут. Когда другие заканчивали говорить, он объявлял свою волю в нескольких простых фразах и спокойно ожидал повиновения; ему повиновались, ибо его боялись. Он был старым и мудрым, а значит — усталым и разочарованным: таким старым, что я непрестанно удивлялся, как он мог связать себя с нашим энтузиазмом.
На следующий день я оставался в палатке Нури среди его посетителей-крестьян; сортировал слишком обильные новости, имея в распоряжении их быстрый ум и добрую волю. В этот день, когда я отдыхал, Нури Саид вместе с Пизани и двумя пушками, Стирлинг, Уинтертон, Янг, их бронемашины и внушительные войска открыто пошли к железной дороге, очистили ее испытанными военными средствами, разрушили километр рельсов и сожгли пробные деревянные леса, с помощью которых турки чинили мост, взорванный мной и Джойсом перед первой атакой на Дераа. Нури Шаалан в черном суконном покрывале самолично вел всадников руалла галопом, рядом с лучшими из них. Перед его взором племя проявило отвагу, вызвавшую похвалу даже у Нури Саида.
Глава CXV
Сегодняшняя операция Нури нанесла последний удар по туркам, после которого они забросили попытки восстановить железную дорогу между Амманом и Дераа. Мы этого не знали, но этот призрак все еще был с нами, и нам не терпелось распространить наши действия на еще большее расстояние. Поэтому назавтра, на рассвете, Уинтертон, Джемиль и я вышли на машинах изучить полотно к югу от станции Мафрак. Нас встретили пулеметным огнем, и огня такой живости, точности и интенсивности мы раньше не знали. Позже мы взяли в плен экспертов и выяснили, что это немецкое пулеметное подразделение. А пока мы, озадаченные, отступили и продвинулись к соблазняющему нас мосту. Я планировал проехать под ним в машине, пока мы не скроемся под сводом и не сможем в этом укрытии заложить заряд под опоры. Поэтому я переместился в бронемашину, положил за спинку сиденья шестьдесят фунтов пироксилина и велел водителю двигаться под арку.
Уинтертон и Джемиль шли на машине сзади в качестве поддержки. «Жарко», — простонал Джемиль. «Будет еще жарче там, куда мы собираемся», — ответил Уинтертон, пока мы медленно ехали по равнодушной земле, а вокруг падали бесцельные снаряды. Мы пробирались вперед, около пятидесяти ярдов от берега, и пулеметные пули — их хватило бы на неделю боя — трескались о нашу броню, и вдруг кто-то сзади кинул в нас ручную гранату.
Это новое условие сделало невозможным мой план пробраться под мост. Во-первых, попадание в заднюю часть машины могло подорвать наш пироксилин и разнести нас в клочья; во-вторых, наша машина была беспомощна против высоко подброшенной гранаты. И вот мы отступили, затрудняясь понять, зачем столько сил тратят на оборону клочка рельсов, даже позабавленные тем, что после долгого везения мы нашли достойное противодействие. В нашем воображении Труд был резким, собранным, яростным мужчиной, он бросал взгляды по сторонам из-под насупленных бровей, стараясь увидеть, когда же препятствия кончатся; рядом с ним Победа казалась дамой вялой, бледной и довольно ленивой. Мы должны еще раз попробовать в темноте. В Ум эль Сураб мы узнали, что Насир хочет снова разбить лагерь в Умтайе. Это был первый этап нашего путешествия в Дамаск, поэтому его намерение привело меня в восторг, и мы двинулись, получив отличный предлог ничего не делать этой ночью с рельсами. Вместо этого мы сидели, и рассказывали о пережитом, и ждали полуночи, когда «хэндли-пейдж» начнет бомбить станцию Мафрак. Так и случилось, и, одна за другой, стотонные бомбы врезались в тесно стоящие запасные пути, пока те не занялись огнем, и турки не прекратили стрельбу.
Мы спали, потратив ночь на рассказ об Энвер-паше, после того, как турки отбили Шаркейю. Он приехал туда с инспекцией на дрянном пароходишке, с принцем Джемилем и пышным штабом. Болгары, которые при вступлении устроили туркам резню, отступая, увели с собой крестьян-болгар. Поэтому туркам было трудно найти кого-нибудь, чтобы расправиться с ним. На борт к главнокомандующему, как в насмешку, привели одного седобородого старика. Наконец Энверу это надоело. Он дал знак двум своим адъютантам-головорезам и, распахнув дверь топки, сказал: «Толкайте его туда». Старик закричал, но офицеры были сильнее, и дверь захлопнулась за его извивающимся телом. Нам стало дурно, и мы повернулись уйти, но Энвер, склонив голову набок и прислушиваясь, остановил нас. И вот мы слушали, пока внутри не раздался взрыв. Он улыбнулся, кивнул и сказал: «Вот так у них всегда головы лопаются».
Всю ночь и следующий день разгорался огонь на грузовых платформах. Это было доказательство падения турок, о котором арабы разносили молву со вчерашнего дня. Это означало, что Четвертая армия растекается от Аммана беспорядочной толпой. Бени-хассан, которые преграждали путь отставшим и слабым отрядам, сравнивали их с цыганским табором.
Мы провели совет. Наше выступление против Четвертой армии было завершено. Остатки, которые спасутся от рук арабов, придут в Дераа беззащитными беглецами. Нашим новым намерением будет форсировать быструю эвакуацию из Дераа с целью предотвратить формирование арьергарда из бегущих турок. Итак, я предложил выйти на север, через Телль Арар, и через рельсы, завтра на рассвете, в деревню Шейх-Саад. Она располагалась в знакомой местности, где полно воды, отличный обзор и надежный путь к отступлению на запад, на север и даже на юго-запад, если нас прямо атакуют. Она отрезала от Дамаска Дераа, и Мезериб тоже.
Таллал горячо подхватил мои слова. Нури Шаалан кивнул, согласились Насир и Нури Саид. И вот мы приготовились разбить лагерь. Бронемашины не могли отправиться с нами. Им следовало лучше остаться в Азраке, пока не падет Дераа и нам не понадобится их помощь на пути в Дамаск. Истребители «бристоль» также сделали свое дело, очистив воздух от турецких аэропланов. Они должны вернуться в Палестину с новостями о нашем передвижении в Шейх-Саад.
И они улетели. Мы, следя за их полетом, увидели крупное облако пыли, которое добавилось к тягучему дыму от разрушенного Мафрака. Одна машина вернулась и сбросила записку, что большая часть вражеской кавалерии выходит от железной дороги по направлению к нам.
Это было нежелательно, поскольку мы не были готовы к бою. Автомобили ушли, аэропланы ушли, один отряд верховой пехоты уже выступил, мулы Пизани были навьючены и построены в колонну. Я ушел к Нури Саиду, стоящему вместе с Насиром на груде шлака у вершины горы, и мы колебались, уходить или остаться. Наконец мы сочли, что умнее будет уходить, так как Шейх-Саад был более удачной стоянкой. И мы поторопили солдат.
Но вряд ли следовало оставить все просто так. Поэтому Нури Шаалан и Таллал повели всадников руалла и хауран назад, чтобы задержать преследователей. У них появился неожиданный союзник, так как наши бронемашины по пути в Азрак заметили врага. В конечном счете, турки были не кавалерией, высланной нас атаковать, а рассеянными остатками, искавшими короткий путь домой. Мы взяли несколько пленных, измученных жаждой, и много транспорта; и посеяли такую панику, что основная часть бегущих перерезали постромки и скрылись на лошадях без сбруи. Ужас заразил всю линию, и, за мили от любого возможного вмешательства арабов войска бросали все, что у них было, вплоть до винтовок, и бешено мчались к предполагаемому укрытию, в Дераа.
Однако это вмешательство задержало нас, потому что едва ли мы могли послать войска в форме, регулярные верблюжьи части, ночью через Хауран, не имея достаточно местной кавалерии, чтобы оповещать его подоз