Он горько жаловался, что их плохо снабжают по всем статьям. Это главная причина их теперешнего трудного положения. Они получают от шерифа тридцать тысяч фунтов в месяц, но мало муки и риса, мало ячменя, мало винтовок, недостаточно боеприпасов, ни пулеметов, ни горных орудий, ни технической помощи, ни информации.
На этом я прервал Мавлюда и сказал, что именно для того я и приехал, чтобы узнать их нужды и доложить о них, но что я смогу работать с ними, только если мне объяснят общую ситуацию. Фейсал согласился и начал набрасывать мне картину истории их восстания с самого начала.
Первый бросок на Медину был отчаянным делом. Арабы были плохо вооружены, им не хватало боеприпасов, а турки имели большие силы, поскольку отделение Фахри только что прибыло, и войска, сопровождавшие фон Штоцингена в Йемен, были еще в городе. На высшей точке кризиса клан бени-али сломался; и арабы были выброшены за стены. Затем турки открыли по ним артиллерийский огонь; и арабы, непривычные к этому новому оружию, пришли в ужас. Племена аджейль и атейба укрылись в безопасное место и отказались двигаться снова. Фейсал и Али ибн эль Хуссейн напрасно разъезжали в открытую перед своими людьми, чтобы показать, что взрывающиеся снаряды не так смертельны, как кажется по их звукам. Моральное разложение углублялось.
Отряды клана бени-али приблизились к турецкому командованию с предложением сдаться, если их деревни пощадят. Фахри вступил с ними в игру, и, когда последовало затишье в военных действиях, окружил пригород Авали своими войсками; затем он внезапно приказал взять его штурмом и перебить все живое в его стенах. Сотни жителей были изнасилованы и зарезаны, дома сожжены, живых и мертвых вместе швыряли в пламя. Фахри и его люди служили вместе и изучили на северных армянах искусство как медленного, так и быстрого истребления.
Этот горький вкус турецкого способа ведения войны вызвал потрясение по всей Аравии, поскольку первым правилом арабской войны была неприкосновенность женщин; вторым — пощада жизни и чести детей, слишком юных, чтобы сражаться вместе с мужчинами; третьим — сохранение в целости имущества, которое нельзя было унести с собой. Арабы вместе с Фейсалом осознали, что войну против них ведут по другим правилам, и отступили за пределы досягаемости, чтобы выиграть время и перестроиться. Больше не стоял вопрос ни о какой покорности: разгром Авали открыл путь мести, кровь за кровь, и поставил их перед долгом сражаться до конца своих сил; но теперь было видно, что дело будет долгим, и что, имея только пушки, заряжаемые с дула, вряд ли можно ожидать победы.
И вот они отступили от равнин вокруг Медины в горы через дорогу Султани, близ Аара, Рахи и Бир Аббаса, где немного отдохнули, пока Али и Фейсал посылали гонца за гонцом в Рабег, на их морскую базу, узнать, когда ждать свежих припасов, денег и оружия. Восстание началось наудачу, по прямому приказу их отца, и старик, слишком независимый, чтобы полностью довериться своим сыновьям, не выработал с ними никаких договоренностей о его продолжении. Поэтому в ответ пришло только немного пищи. Позже было получено несколько японских винтовок, в большинстве сломанных. Те, что пока были целы, имели настолько скверные стволы, что самые ретивые из арабов взорвали их с первой же попытки. Денег не было послано вообще: вместо них Фейсал наполнил камнями внушительный сундук, держал его запертым и тщательно перевязанным, под охраной собственных рабов на каждом дневном марше, и каждую ночь старательно водворял его в свою палатку. Такими театральными эффектами братья пытались удержать свои тающие войска.
Наконец Али направился в Рабег выяснить, что происходит с организацией. Он узнал, что Хуссейн Мабейриг, местный вождь, настроился на то, что турки одержат победу (он мерился с ними силами дважды, и оба раза кончились хуже некуда), и, соответственно, решил, что лучше всего будет пойти за ними. Когда припасы для шерифа прибывали от британцев, он присваивал их и тайно складывал в собственных домах. Али выступил с демонстрацией и послал срочные письма к сводному брату Зейду, чтобы тот присоединился к нему с подкреплением из Джидды. Хуссейн в страхе ускользнул в горы и был поставлен вне закона. Два шерифа завладели его деревнями. Там они нашли великое множество оружия и пищи, достаточное на месяц для их армий. Искушение возможностью передышки было слишком велико для них: они осели в Рабеге.
Фейсал при этом остался внутри страны один, и скоро оказался в изоляции, на мелководье, поневоле зависимый от местного снабжения. Он терпел это некоторое время, но в августе воспользовался визитом полковника Вильсона в недавно завоеванный Йенбо, чтобы прийти и дать полное объяснение своих срочных нужд. Фейсал и его история произвели впечатление на Вильсона, и он сразу же пообещал им батарею горных орудий и несколько «максимов», под управлением рядовых и офицеров египетского армейского гарнизона в Судане. Этим объяснялось присутствие Нафи-бея и его части.
Арабы воспряли духом, когда они прибыли, и поверили, что теперь стоят наравне с турками; но четыре орудия были двадцатилетней давности, крупповские, с дальностью стрельбы всего три тысячи ярдов; а их команды не были еще готовы разумом и душой к иррегулярной войне. Однако они всей толпой двинулись вперед и дошли до турецких аванпостов, а затем до их прикрытий, после чего Фахри, начинающий серьезно беспокоиться, явился лично, осмотрел фронт и сразу же усилил подразделение в Бир Аббасе, находящееся под угрозой, до трех тысяч. У турок была полевая артиллерия и гаубицы, и вдобавок преимущество высокой наблюдательной позиции. Они начали тревожить арабов косвенным огнем и чуть не попали снарядом в палатку Фейсала, когда внутри совещались вожди. Египетским артиллеристам приказали открыть ответный огонь и подавить вражеские орудия. Им пришлось отвечать, что их оружие бесполезно, поскольку не может покрыть девяти тысяч ярдов. Их осмеяли; и арабы побежали назад, в ущелья.
Фейсал был глубоко обескуражен. Его люди устали. Он многих потерял. Его единственно эффективной тактикой против врага были внезапные вылазки в тылу, быстрые верховые рейды, и много верблюдов было убито, ранено или загнано этими расточительными мерами. Он колебался, вытащит ли всю войну на своих плечах, когда Абдулла задерживается в Мекке, а Али с Зейдом — в Рабеге. Наконец он отвел основную массу своих сил, оставив ветви племен гарб, которые жили в Бир Аббасе, чтобы те поддерживали давление на турецкие колонны снабжения и линии коммуникаций постоянными сериями набегов, в которых он не мог участвовать сам.
Но все же он не боялся, что турки внезапно пойдут на него снова. То, что ему не удалось произвести на них никакого впечатления, не вселило в него ни малейшего уважения к туркам. Его недавнее удаление в Хамру не было вынужденным: это был жест отвращения, потому что он устал от своего очевидного бессилия и решился иметь достоинство хоть немного отдохнуть.
В конце концов, обе стороны были еще неопытны. Вооружение турок давало им превосходство так долго, что арабы никогда не вступали в схватки. По этой причине большинство рукопашных сражений происходило ночью, когда орудия были слепы. Для моих ушей эти бои казались странно примитивными, притом, что в качестве предварительного поединка остроумия с обеих сторон изливались потоки слов. После грязнейших оскорблений на всех известных им языках наступала высшая точка, когда турки в бешенстве обзывали арабов «англичанами», а арабы вопили им в ответ: «Немцы!» Разумеется, никаких немцев в Хиджазе не было, и я был первым англичанином; но каждая из сторон наслаждалась руганью, и любой эпитет язвил в устах этих мастеров.
Я спросил Фейсала, каковы его планы теперь. Он сказал, что, пока не падет Медина, они неизбежно прикованы здесь, в Хиджазе, и вынуждены плясать под дудку Фахри. По его мнению, турки собирались отвоевать Мекку. Основная масса их войск была сейчас подвижной колонной, которую они могли направить к Рабегу, выбрав дорогу, державшую арабов в постоянной тревоге. Пассивная оборона холмов Субха показала, что арабы в пассивной обороне не блещут. Когда враг двинется, его надо встретить наступлением.
Фейсал собирался отойти дальше, к вади Йенбо, границе крупного племени джухейна. Оттуда со свежими новобранцами он мог двинуться в поход на восток, к Хиджазской железной дороге за Мединой, в тот момент, когда Абдулла выступит по лавовой пустыне, чтобы атаковать Медину с востока. Он надеялся, что Али пойдет одновременно из Рабега, в то время как Зейд двинется в вади Сафра, чтобы заняться крупными турецкими силами в Бир Аббасе и держать их в стороне от главного боя. По этому плану Медине угрожали бы и атаковали бы ее со всех сторон сразу. Каков бы ни был успех атаки, сосредоточение сил с трех сторон, по меньшей мере, остановила бы планируемый прорыв турок с четвертой стороны и дала бы Рабегу и южному Хиджазу передышку, чтобы обеспечить эффективную оборону или контратаку.
Мавлюд, беспокойно сидевший в течение всего нашего долгого, неспешного разговора, не мог больше сдерживаться и выкрикнул: «Не пишите о нас историю. Все, что нужно — это драться, и драться, и убивать их. Дайте мне батарею шнейдеровских горных орудий и пулеметов, и я все это вам закончу. Мы все говорим и говорим, а не делаем ничего». Я ответил так же горячо, и Мавлюд, великолепный боец, который считал победный бой напрасным, если не мог показать раны, подтверждающей его участие, перебил меня. Мы пререкались, в то время как Фейсал сидел рядом и довольно усмехался.
Этот разговор был для него праздником. Он был достаточно ободрен уже таким пустяком, как мой приезд; так как был человеком настроений, в котором сразу вспыхивали восторг и отчаяние, а сейчас еще и до смерти усталым. Он выглядел на много лет старше своих тридцати одного; и его темные, зовущие глаза, посаженные немного наискось на его лице, были налиты кровью, а впалые щеки глубоко изрезаны и собраны складками от раздумий. Он не был создан природой для мышления, так как от этого хромала его скорость действия; работа мысли испещрила его черты морщинами страдан