Я обнаружил, что его активный и широкий ум был вовлечен в интересы Арабского восстания с самого начала. Он приходил снова и снова на своем флагманском корабле, чтобы протянуть руку помощи, когда ситуация становилась критической, и сворачивал с пути двадцать раз, чтобы помочь берегу в том, что было, вообще-то, заботой армии. Он давал арабам пушки и пулеметы, десантные отряды и техническую помощь, неограниченный транспорт и морское сотрудничество, всегда получая истинное удовольствие от просьб и выполняя их сверх меры.
Не будь доброй воли адмирала Вэмисса, прозорливости и похвального воплощения его пожеланий капитаном Бойлем, зависть сэра Арчибальда Мюррея могла бы разрушить восстание шерифа в самом начале. Действительно, сэр Росслин Вэмисс выступал крестным отцом, пока арабы не встали на ноги; тогда он уехал в Лондон; и Алленби, когда прибыл из Египта, обнаружил арабов как фактор на своем фронте и предоставил в их распоряжение энергию и ресурсы армии. Это было удачей и счастливым поворотом судьбы; так как преемник адмирала Вэмисса в командовании флотом Египта не считался полезным для других родов войск, хотя явно относился к ним не хуже, чем к собственным подчиненным. Быть преемником Вэмисса, конечно, нелегкая задача.
В Порт-Судане мы увидели двух британских офицеров египетской армии, ждущих высадки на Рабег. Им предстояло командовать египетскими войсками в Хиджазе и сделать все возможное, чтобы помочь Азизу эль Масри организовать регулярные арабские войска, которые должны были завершить войну в Рабеге. Это была моя первая встреча с Джойсом[47] и Дэвенпортом, двумя англичанами, которым арабское дело было обязано величайшей долей из всего, чем оно было обязано иностранцам. Джойс долгое время работал рядом со мной. Об успехах Дэвенпорта на юге мы постоянно слышали из докладов.
В Хартуме было прохладно после Аравии, и я стремился показать сэру Реджинальду Уингейту[48] мои длинные отчеты, написанные в эти дни ожидания в Йенбо. Я настаивал, что ситуация была многообещающей. Главная потребность была в опытном содействии; и кампания пошла бы успешно, если бы несколько офицеров регулярной британской армии, профессионально компетентные и говорящие по-арабски, были прикреплены к арабским лидерам техническими советниками, поддерживая надлежащую связь с ними.
Уингейт был рад услышать обнадеживающие новости. Арабское восстание было его многолетней мечтой. Пока я был в Хартуме, у него появился шанс сыграть в нем главную роль; поскольку работа против сэра Генри Мак-Магона имела успех и закончилась его отзывом в Англию. Сэра Реджинальда Уингейта отрядили в Египет на его место. Так после двух или трех дней покоя в Хартуме, когда я отдыхал и читал «Смерть Артура»[49] в гостеприимном дворце, я отправился в Каир, чувствуя, что одно ответственное лицо уже знает все мои новости. Поездка по Нилу стала праздником.
Египет находился, как обычно, в муках творчества по вопросу Рабега. Туда послали несколько самолетов; и шли споры о том, посылать ли за ними бригаду войск или нет. Глава французской военной миссии в Джидде, полковник Бремон (подобие Вильсона, но с большим авторитетом, так как он был практикующим светилом в туземном военном деле, имел успех во французской Африке и был когда-то начальником штаба корпуса в Сомме) сильно настаивал на высадке союзных сил в Хиджазе. Чтобы искушать нас, он направил в Суэц немного артиллерии, немного пулеметов, немного кавалерии и пехоты, всех алжирских рядовых-мусульман с французскими офицерами. Добавленные к британским войскам, они придавали им интернациональный оттенок.
Сообщение об опасности положения дел в Аравии, особенно в устах Бремона, убедило сэра Реджинальда. Уингейт был британским генералом, командиром номинальных экспедиционных войск, Хиджазской Армии, которая в действительности состояла из нескольких офицеров связи и горстки поставщиков и инструкторов. Если бы Бремон добился своего, он был бы командующим генералом настоящей бригады смешанных британских и французских войск, со всей приятной машинерией ответственности и рапортов, с перспективой приращения и официального признания. Вследствие этого он написал осторожное донесение, наполовину тяготеющее к прямому вмешательству.
Так как мой опыт изучения арабских настроений в местности гарб сообщил мне твердое мнение по вопросу Рабега (на самом деле, большинство моих мнений были твердыми), я написал в Арабское Бюро генералу Клейтону, к которому меня теперь официально перевели, яростную докладную записку по этому вопросу. Клейтон был доволен моим мнением, что племена могут защищать Рабег месяцами, если будут снабжены советами и пушками, но что они определенно снова разбегутся по своим палаткам, как только услышат о высадке иностранных сил. Далее, план интервенции был технически несостоятелен, так как бригады совсем недостаточно, чтобы защитить позицию, закрыть туркам доступ к близлежащим источникам воды и перекрыть им дорогу к Мекке. Я обвинял полковника Бремона в личных мотивах, не относящихся к войне, не принимающих в счет арабские интересы и значение восстания для нас; и цитировал его слова и поступки в Хиджазе как свидетельство против него. Они придавали достаточную правдоподобность моим наблюдениям.
Клейтон доставил докладную сэру Арчибальду Мюррею, которому понравилась ее сила и едкость, он сразу же послал ее телеграфом домой в Лондон как доказательство, что даже в собственном лагере арабские эксперты, просившие, чтобы пожертвовали ценными войсками, разделились во мнениях о мудрости и честности этого шага. Лондон запросил объяснений; и атмосфера медленно прояснялась, хотя в менее острой форме вопрос Рабега тянулся еще два месяца.
Моя популярность в штабе Египта, обязанная собой тому, что я внезапно поддержал предубеждения сэра Арчибальда, была мне в новинку и достаточно забавна. Они стали проявлять вежливость ко мне и говорить, что я наблюдателен, что у меня есть острый стиль и характер. Они указывали, каким благом с их стороны было освободить меня для арабского дела в его трудном положении. За мной послал главнокомандующий, но по пути меня перехватил встревоженный адъютант и повел сперва на аудиенцию к начальнику штаба, генералу Линден-Беллу. До такой степени чувствовал он своим долгом поддерживать сэра Арчибальда в его прихотях, что обычно их двоих объединяли в общего противника. Так что я был изумлен, когда при моем появлении он вскочил на ноги, наклонился вперед, схватил меня за плечо и прошипел: «Теперь только не напугайте его: не забудьте, что я скажу!»
На моем лице, вероятно, отразилась растерянность, так как его единственный глаз стал ласковым, и он усадил меня, и мило заговорил об Оксфорде, и что за прелесть быть студентом, и об интересе к моему докладу о жизни в рядах Фейсала, и о своей надежде, что я вернусь туда, чтобы вести дальше так хорошо начатое дело, перемежая эти любезности замечаниями о том, как нервничает главнокомандующий, и как он беспокоится обо всем, и как необходимо дать ему успокоительную картину дел — но только не в розовом цвете, поскольку они не могут позволить себе отвлекаться ни под каким видом.
В душе я был крайне удивлен и пообещал вести себя хорошо, но отметил, что я стремлюсь обеспечить арабам дополнительные припасы, оружие и офицеров, в которых они нуждаются, и, чтобы добиться этого, я должен привлечь на свою сторону все интересы, если необходимо (потому что на пути долга я ни перед чем не остановлюсь) — даже волнение главнокомандующего; на этом месте генерал Линден-Белл меня прервал, сказав, что снабжение — это его роль, и тут ему не надо напоминаний, и он считает, что сразу же, здесь и сейчас, может подтвердить свою решимость сделать для нас все, что в его силах.
Считаю, что он сдержал свое слово и был честен с нами впоследствии. Я весьма утешил его начальника.
Книга II. Начало арабского наступления
Мои начальники были изумлены такими благоприятными новостями, но пообещали помощь, а пока что послали меня, во многом против моей воли, назад в Аравию. Я достиг лагеря Фейсала в тот самый день, когда турки прорвали оборону Джебель-Субха. То, что им это удалось, подорвало все основания моей уверенности в войне кочевников.
Мы какое-то время сидели в Йенбо, надеясь отвоевать позицию; но племена оказались бесполезны для атаки, и мы поняли, что если мы хотим продолжения Восстания, то должны изобрести новый план кампании уже сейчас.
Это было рискованно, притом, что обещанные британские военные эксперты не прибыли. Однако мы решили: чтобы вновь обрести инициативу, мы должны игнорировать основной состав врага и сосредоточиться вдали, на его железнодорожном фланге. Первым шагом к этому было перемещение нашей базы в Веджх: в чем мы великолепно преуспели.
Глава XVII
Спустя несколько дней Клейтон велел мне вернуться в Аравию к Фейсалу. Так как это во многом противоречило моим склонностям, я настаивал на полной своей непригодности для дела; сказал, что ненавижу ответственность (очевидно, что пост сознательного советника будет ответственным), и что всю жизнь мне больше нравилось иметь дело с вещами, чем с людьми, и с идеями, чем с вещами. Поэтому обязанность обращаться с людьми, направлять их к какой-либо цели, была бы вдвойне тяжела для меня. Это был не мой метод: я не имел в этом практических навыков. Я не был похож на военного: ненавидел военное дело. Конечно, я прочел обычные книги (слишком много книг), Клаузевица и Жомини, Мэхана и Фоша[50], разыгрывал кампании Наполеона, работал над тактикой Ганнибала и войнами Велизария[51], как любой другой в Оксфорде; но я никогда не мыслил себя на месте реального командира, принужденного вести собственную кампанию.