Под конец я к месту напомнил Клейтону, что сердар[52] телеграфировал в Лондон, запросив о присылке нескольких регулярных офицеров, обладающих компетенцией управлять арабской войной. Ответ был, что они прибудут через месяцы, не раньше, а тем временем Фейсал должен иметь связь с нами, и о его нуждах надо срочно сообщать в Египет. Так мне пришлось уехать, оставляя в чужих руках Арабский Бюллетень, который я основал, карты, что хотел составить, и список военных изменений в турецкой армии, и всю захватывающую деятельность, в которой мои навыки помогали мне; чтобы принять роль, к которой я не чувствовал склонности. Когда наше восстание одержало победу, со стороны хвалили его ведение: но за сценой оставались все недостатки дилетантского руководства, советов наудачу, раздоров, прихотливости.
Мой путь лежал в Йенбо, теперь особую базу армии Фейсала, где Гарланд в одиночку учил последователей шерифов, как взрывать рельсы динамитом и как держать боеприпасы в систематическом порядке. Первое удавалось лучше. Гарланд был физиком-исследователем и имел практический опыт работы с взрывчатыми веществами на протяжении нескольких лет. У него были собственные методы минирования поездов, обрыва телеграфа и резки металлов; его знание арабского и свобода от теорий обычной саперной школы позволяли ему быстро и легко преподавать искусство разрушения неграмотным бедуинам. Его ученики восхищались человеком, который не знал поражений.
По случаю, он научил меня быть на «ты» с бризантными взрывчатыми веществами. Саперы обращались с ними, как со святыней, но Гарланд мог смахнуть в карман полную горсть детонаторов, связку капсюлей, запалов и фитилей, и, весело вскочив на верблюда, отправиться в недельную поездку до Хиджазской железной дороги. Он был слаб здоровьем, а климат заставлял его регулярно болеть. Слабое сердце беспокоило его после любого напряженного усилия или кризиса; но он относился к этим бедам так же легко, как к детонаторам, и не оставлял своих усилий, пока не свел с рельсов первый поезд и не разрушил первую водопропускную трубу в Аравии. Вскоре после этого он умер.
Дела в Хиджазе порядком изменились за пролетевший месяц. Воплощая свой прежний план, Фейсал передвинулся в вади Йенбо и сейчас пытался обезопасить свой тыл, прежде чем предпринять крупую атаку против железной дороги. Чтобы освободить его от груза в виде племен гарб, его молодой сводный брат Зейд был на пути из Рабега в вади Сафра, номинально под началом шерифа Али. На передовой кланы гарб успешно тревожили турецкие коммуникации между Мединой и Бир-Аббасом. Они почти ежедневно посылали к Фейсалу небольшой отряд захваченных верблюдов, или винтовки, собранные после стычки, или пленных, или дезертиров.
Рабег, потрясенный первым появлением турецких самолетов седьмого ноября, вернулся к уверенности, когда прибыли четыре британских аэроплана «B.E.», под командованием майора Росса, который так хорошо говорил по-арабски и был таким превосходным руководителем, что не могло быть двух мнений о мудрости этого подкрепления. От недели к неделе приходило все больше пушек, пока их не стало двадцать три, в основном изношенных, четырнадцати моделей. У Али было около трех тысяч единиц арабской пехоты, из которых две тысячи были регулярными войсками в форме, под командованием Азиза эль Масри. С ними были девять тысяч единиц верблюжьих войск и три тысячи египтян. Обещали нам и французских артиллеристов.
Шериф Абдулла наконец покинул Мекку двадцатого ноября. Через две недели он прибыл почти туда, где собирался быть, к югу, востоку и северо-востоку от Медины, и мог перекрыть ее снабжение из Касима и Кувейта. У Абдуллы имелось с собой около четырех тысяч людей; но только три пулемета и десять незначительных горных орудий, захваченных в Таифе и Мекке. Из-за этого у него не хватало сил, чтобы исполнять дальнейший план совместной атаки на Медину с Али и Фейсалом. Он мог только взять ее в блокаду, и с этой целью задержался в Хенакийе, пустынном месте в восьмидесяти милях к северо-востоку от Медины, слишком далеко, чтобы приносить большую пользу.
С вопросом поставок на базу в Йенбо справлялись хорошо. Гарланд предоставил их проверку и выдачу Абд эль Кадеру, губернатору Фейсала, который работал систематично и быстро. Плодотворность его работы была для нас большим удобством, поскольку позволяла нам сосредоточить внимание на более насущных вещах. Фейсал организовывал своих крестьян, рабов и нищих в четкие батальоны, как иррегулярное подражание новой модели армии Азиза в Рабеге. Гарланд держал в руках обучение бомбардиров, зарядку орудий, починку пулеметов, колес и упряжи, отвечал за хранение оружия. Все это кипело деловитостью и уверенностью.
Фейсал, который еще не отозвался на наши напоминания о важности Веджха, полагал, что экспедиция племени джухейна его возьмет. Тем временем он был на связи с билли, многочисленным племенем, имеющим штаб в Веджхе, и надеялся на их поддержку. Их верховный шейх, Сулейман Рифада, был приспособленцем, на деле враждебным нам, так как турки сделали его пашой и возвеличили; но его двоюродный брат Хамид был в руках шерифа, и только что на пути в Эль Ала он захватил неплохой караван из семидесяти верблюдов с припасами для турецкого гарнизона в Веджхе. Когда я выезжал к шерифу Хуссейну, чтобы снова представить Фейсалу план по Веджху, пришли вести о поражении турок под Бир ибн Хассани. Выслав в разведку свою кавалерию и верблюжий корпус, они толкнули их слишком далеко в горы, где арабы настигли их и разбили. Все лучше и лучше.
Глава XVIII
Так радостно начал я мое путешествие вместе с моим покровителем в пути, шерифом Абд эль Керимом эль Бейдави, сводным братом Мохаммада, эмира джухейна, но, к моему удивлению, с чисто абиссинским типом внешности. Мне позже рассказали, что его мать была рабыней и вышла за старого эмира под конец его жизни. Абд эль Керим был среднего роста, худой, угольно-черный, но добродушный, двадцати шести лет, хотя выглядел младше, и на его остром подбородке был лишь крошечный пучок бороды. Он был беспокойным и деятельным, обладал простым, сальным юмором. Он ненавидел турок, которые презирали его за цвет кожи (у арабов мало расовых предубеждений против африканцев; это индийцы вызывают у них расовую неприязнь), и вел себя со мной очень весело и задушевно. С ним было трое или четверо его людей, все хорошо снаряжены; и мы путешествовали быстро, так как Абд эль Керим был знаменитым наездником, который считал вопросом чести покрывать расстояния на скорости втрое быстрее нормальной. Верблюд был не мой, и погода была прохладной и облачной, обещавшей дождь. Так что я не возражал.
После выезда мы три часа подряд ехали легким галопом. Это достаточно растрясло наши животы, чтобы в них появилось место для пищи, и мы остановились, поели хлеба и выпили кофе перед закатом, в то время как Абд эль Керим катался по ковру, борясь с одним из своих людей. Когда он устал, то сел; и они рассказывали истории и шутили, пока отдышались достаточно, чтобы встать и начать танцы. Все это происходило очень свободно, очень весело и совсем без важности.
Когда мы снова начали путь, бешеная часовая скачка на закате привела нас к концу Техамы и к подножию низкой цепи гор, скалам и песку. Месяц назад, возвращаясь из Хамры, мы прошли ее на юге; теперь мы пересекли ее вверх по вади Аджида, узкой, извилистой песчаной долине между горами. Так как несколько дней назад здесь проходил поток воды, дорога была достаточно твердой для наших запыхавшихся верблюдов; но подъем был крутой, и нам пришлось перейти на шаг. Это нравилось мне, но так бесило Абд эль Керима, что когда, через какой-то час, мы достигли водораздела, он снова бросил своего верблюда вперед и увлек нас сломя голову вниз по горам, сквозь уходящую ночь (к счастью, дорога была ровной, а под ногами — песок и галька) около получаса, пока земля не выровнялась, и тогда мы добрались до плантаций Нахль Мубарак, лежащих внизу, главных финиковых садов южных джухейна.
Приближаясь, мы видели через пальмы пламя и освещенный пламенем дым от множества костров, в то время как пустая земля отзывалась эхом на рев тысяч возбужденных верблюдов, залпов выстрелов или криков потерявшихся в темноте людей, которые разыскивали в толпе своих друзей. Так как мы слышали в Йенбо, что Нахль остался пустым, этот переполох означал нечто чуждое, быть может, враждебное. Мы тихо пробрались к краю рощи по узкой улочке, между глиняными стенами в человеческий рост, к безмолвной группе домов. Абд эль Керим толкнул первую дверь во двор слева, ввел верблюдов и стреножил их у стен, чтобы они остались незамеченными. Потом он сунул заряд в ствол винтовки и прокрался на цыпочках по улице, туда, откуда слышался шум, чтобы разузнать, что происходит. Мы ждали его, дорожный пот медленно высыхал на наших одеждах, пока мы сидели в ожидании прохладной ночью.
Он вернулся через полчаса и сказал, что Фейсал со своим верблюжьим корпусом только что прибыл, и нам надо выйти и присоединиться к нему. И вот мы вывели верблюдов и сели на них, и поехали цепочкой по другой тропинке между домами, справа от нас был сад поникших пальм. Там, где он кончался, стояла плотная толпа арабов и верблюдов, смешанных в дикой суматохе, и все они громко кричали. Мы протолкались через них и, спустившись по уклону, внезапно попали в русло вади Йенбо, на широкое открытое место: сейчас о его ширине можно было догадываться лишь по разбросанным линиям дозорных костров, мерцающих вдали друг от друга. Там было еще и очень сыро; липкий ил, оставшийся после потока воды, прошедшего здесь по мелкому дну два дня назад, еще покрывал камни. Наши верблюды почувствовали, что под ногами скользко, и двигались неуверенно.
Мы не могли заметить ни всего этого, ни чего-либо еще, кроме массы армии Фейсала, заполонившей долину от края до края. Горели сотни костров из терновника, и вокруг них арабы готовили кофе, ели, спали как убитые, закутанные в свои покрывала, сгрудившись рядом вперемешку с верблюдами. Такое множество верблюдов, оставленных просто так или связанных, на всей территории лагеря создавало неописуемый беспорядок; постоянно прибывали новые, и старые ковыляли к ним на трех ногах, ревя от голода и возбуждения. Выходили патрули, караваны разгружались, посреди всего этого сердито брыкались дюжины египетских мулов.